Кристин Орбан - Шмотки

– Нет...

– Я сказала «через десять минут».

– Выпьешь что-нибудь?

– Коктейль «Мари Бризар».

– Это что за музыка?

– Эминем... Твоя жена в отъезде? Ты вообще кто?

- Незнакомец номер девять... ты же сказала, довольно банальный тип, не сумасшедший но и небесполезный. Директор чего-то там. А ты кто?

- Алиса в Стране чудес.

(Некоторым служит их перо или язык, что почище огнемета, а у меня только мои шмотки.)

- Но постой! Сумасшедшая, что ты делаешь?!

- Прожигаю подол платья сигаретой; смотри, какие славные получаются дырочки, круглые, просто кружево. Сквозь них проходит воздух, платье становится более воздушным... Говорю тебе, все модели, даже Гальяно, купленные в лондонском магазине винтажа «Штейнберг и Толкин», пересмотрены мною, Дарлинг. Ты не хочешь выглядеть позабавнее? Хочешь, я сделаю воздушным и твой галстук, я обработаю его этим окурком?

– На помощь!

- Пожалуй, мне бы понравилось платье, на котором было бы написано: «На помощь!», как на надгробии писательницы Луизы де Вильморен. Проблема лишь в том, что мне, пожалуй, захотелось бы носить такое платье каждый день, ведь каждый день может представиться случай позвать на помощь, правда? Вообрази платье, скроенное из жатой ткани, из прозрачного газа, с кармашками повсюду, чтобы сунуть туда таблетки снотворного, с вышитым на груди слева портретом Зигмунда Фрейда. Это было бы супер...

– Ты просто зажглась...

– Как сигарета... Уходишь?

– Да.

– Ну вот видишь, я же дала тебе десять минут...

– Быстро ты управилась.

– Да, похоже на то...

Мне стало грустно. Я всегда грущу, когда мужчина, который так подходит к моему платью, покидает меня.

Завлечь незнакомца номер 9, тип «директор», несложно: следует одеться так, будто отправляешься в Ламорлэ к МТЛ: роскошный костюм, из той разновидности одежды, которая способна уничтожить все мои желания, иссушить фантазмы и либидо. Я не умею любить по стандарту, потому что в этом случае воображение и талант партнера расцветают без присущей мне нотки безумия.

Возможно ли подпасть под влияние ткани и самой влиять на ткань?

Пойду, переоденусь в сутану, и в меня вселится душа истинной монашки!

Я пью, я иду на хитрости, поры моей кожи открываются, впитывают, наслаждаются, питаются волокнами ткани, как внимательный читатель содержанием книги. Я анализирую, расшифровываю, перевожу, вкладывая эмоции, чувствительность, улавливаю послания Ива, Эманюэля, Жан -Поля, Джона. Я смешиваю их на свой лад и провожу через слои эпидермы, глубинные слои кожи, через мышцы. Мои вены и артерии переносят шмотки и побрякушки, а мой мозг окрашивает, печатает и заставляет цвести цветочки, розовый и белый горошек, красно-зеленую шотландку, серо-черные клеточки ткани в елочку. Этим вечером мое бархатное сердце разбито, а бело-розовая кожа из тканей, сотканных в Жуй, растерзана.

Я есть то, что на мне надето.

Недостает – потому что я представляю себе, что могла бы быть счастлива с неким человеком или с платьем, притом что и то и другое недостижимо.

Потому что существуют окончательные «нет», и есть цена, которую, несмотря ни на какие шерстяные чулки, ни на какие овсяно-морковные диеты, невозможно заплатить.

Итак, мне следует навсегда распрощаться с этой мечтой, мечтой о той, какой я могла бы быть в марокканском креповом платье цвета зеленого миндаля с наброшенной на плечи шалью с бахромой.

Следует навсегда распрощаться с той частицей себя, которой не суждено воплотиться, с моментом жизни, который так и не удастся пережить. Распрощаться с человеком, испугавшимся Алисы в Стране чудес. Распрощаться с дельфийским платьем лунного цвета с отблеском лагуны Фортюни, что было на Наташе Рамбовой, распрощаться с браслетами из слоновой кости, которые демонстрировала Нэнси Кунард, и меховой пелериной Ли Миллер, которую снимал Ман Рэй. Распрощаться с этим плащом из розового шелка, с вышитым золотым солнцем из астрологической коллекции Эльзы Скьяпарелли, с платьем сирены Чарльза Джеймса и с эскизом бессмертного платья мадам Грёз. Распрощаться с той, кем я не смогла стать, это еще более жестоко, чем расстаться с той, кем я была.

Музеи напоминают саркофаги, а бутики – детские ясли. Жизнь – это бескрайний шопинг, где платья сопровождают нас подобно воспоминаниям о рае или аде.

Когда настоящее сводит меня с ума, когда мне осточертевает новизна лихорадочных и меланхоличных покупок, когда я с излишним рвением реагирую на внутренний зов, влекущий меня к новым и новым покупкам, как если бы это был вопрос жизни и смерти, я на несколько мгновений обращаю взгляд к сокровищам своего кладбища, к тому относительному бессмертию, на платья, что со временем будут восприниматься как шедевры, и у меня возникает желание возродить их, не подвергая разграблению или трансформации, не превращая их в предметы культа.

Платья, которые больше не носят, умирают. Но ведь и мы однажды умрем – в не слишком отдаленном будущем, и, по правде сказать, куда скорее, чем платья.

Жизнь, как и гардероб, состоит из незабываемых воспоминаний, глубоких сожалений и мелких страстей, что омрачают горизонт. Она состоит из надежд, планов, несшитых платьев и утраченных иллюзий.

Однажды вечером я решила пересечься со своим соседом по лестничной площадке на этой самой площадке. Случай – штука неповоротливая, лучше прийти ему на помощь. От сотворения времен нас убеждали в том, что большинство встреч состоялось именно благодаря случайности, хотя почти все эти встречи были задуманы заранее.

Глава, связанная с предыдущим незнакомцем, была окончена. Ему не удалось нарушить правило: он остался незнакомцем одного вечера, мужчина, наделенный признаками пола, но безымянный (я думаю о номере 8, а не о незнакомце номер 9). Наша беседа прервалась по причинам, довольно темным для моего соседа-философа. Как раз этот последний и разбудил мое любопытство.

Момент встречи столь же важен, как и личность. Я бы даже сказала, что момент более важен, чем личность.

Жизнь дает нам немало примеров, когда хороший человек в неподходящий момент позволяет скверному персонажу вытеснить себя.

Попробуйте завлечь мужчину своей жизни в дневной сумятице, между двумя деловыми встречами, если он вот уже сутки не принимал душ! – даже если вы в туфлях на шпильках, в юбке годе и трусиках-стрингах, это нелегко сделать...

Я приготовилась к неожиданной встрече, которая должна была состояться около семи вечера, в этот час он обычно вытирал ноги о коврик перед входной дверью. С самого Рождества, подглядывая в глазок, я видела, что он возвращается один, ссутулившись, летом и зимой вокруг шеи обмотан неизменный красный шарф (может, он дорог ему как память или же это кокетство – так женщины не расстаются с тюбиком помады), в одной руке потертый, исцарапанный портфель, в другой пачка газет. Но никаких признаков светловолосой девушки.

Те, кому ведомы неуверенность и волнение, знают, о чем я говорю. Ожидание – это рыбак, застывший со своей удочкой, шмотки – это приманка, дурные запахи ее развеивают. Алиби, приготовления, тревога усиливают.

Мое алиби – это мусорный мешок, сия не слишком романтическая деталь защитит меня от подозрений. Только безумная может отправиться на встречу с избранным ею – пусть даже на одну ночь – мужчиной, вооружившись синим пластиковым мешком, набитым картофельными очистками и коробками из-под ячменного сахара, а также шелковистой бумагой всех оттенков и пакетами различных модных магазинов!

На философа Мои шмотки явно производили сильное впечатление: при встрече он каждый раз удивленно разглядывал меня, моему арсеналу он мог противопоставить разве что серые футболки да поношенную черную вельветовую куртку.

Прежде всего нужно не спугнуть его: страх действует на мужчин как тормоз. Увесистый мешок с мусором цвета Карибского моря должен успокоить его, а также придать мне более земной облик, несмотря на расшитую блестками маечку цвета фуксии от Александра МакКуина. Нельзя же одеваться во что попало, даже чтобы вынести мусор. Итак, чтобы усмирить страсти, я влезла в джинсовую юбку «Levis», в людском сознании джинсовка означает непринужденность. Вот поэтому я и выбрала этот знак: юность, свежесть, симпатичная простота для установления контакта.

При каждом содрогании лифта я выскакивала, напудренная, будто театральная актриса, надушенная, как после косметического салона, в руках мусорный мешок цвета Индийского океана.

Четырежды я перелетала площадку зазря. Лифт скользил мимо нашего скромного третьего этажа, взмывая наверх. Ожидание начинало походить на облаву, во мне воскресло детское разочарование: неужто Дед Мороз позабыл обо мне? Всю жизнь мне казалось, что мне отпущен один-единственный вечер. Что, если философ не придет? Может, он сел в самолет и улетел в Китай или в Чили? Что, если он собрал вещи, пока я набирала ванну? Должно быть, я в рассеянности не слышала лифта и прозевала соседа! А может, он поднялся по лестнице? Тогда он уже в своей квартире, погрузился в чтение «Монд» – в нескольких метрах от меня за дверью из ДСП. В таком случае мне остается проглотить таблетку снотворного и запить ее виски: в час, когда «Бон Марше» закрыт, я не знаю лучшего варианта, заменяющего несостоявшееся свидание. Впрочем, высчитывать часы и минуты до открытия бутиков – это драма только для помешанных на шопинге девиц. Владельцы крупных магазинов (а я предпочитаю большие магазины, потому что они уютны, как семейные дома, ошеломляюще огромны, как манеж, и развлекательны, как парк развлечений «Текс Эвери») не отдают себе отчета в том, какое ощущение трагедии возникает в моем сердце каждый вечер около семи часов, когда чувство пустоты, требующей заполнения, еще не притупилось, а я только открыла счет новинкам дня. Только забавная встреча может заменить мне «Бон Марше» или «Прентам», хоть я понимаю, что в смысле эмоциональной насыщенности с этими магазинами ничто не может сравниться. Нынче вечером мой выбор пал на соседа-философа. Прекрасный профиль незнакомца номер 10.

Я застыла в ожидании за дверью (тоже из прессованной древесины), не в силах заняться ничем другим. Позавчерашние одежды уже отправлены на кладбище в длинном белом пластиковом чехле с этикеткой: «вечернее платье, незнакомец номер 8», потому что это уже восьмая подобная встреча с незнакомцем, и вместо того, чтобы запоминать имя, я предпочитаю присваивать им номера. Я стягиваю узлом низ пластикового чехла: платье, сопутствовавшее встрече платье, которое было расстегнуто, распахнуто руками мужчины, посвящается ему. Я больше его не надену, никто, никогда не прикоснется к нему, кроме меня. Быть может, однажды вечером в приступе ностальгии... я выну его из пластикового чехла, нежно проведу по нему рукой, чтобы понять, что чувствовал незнакомец, потому что прикосновение к ткани позволяет понять, что за воспоминание она унесла с собой.

Мои платья хранят верность.

Я приклеилась к двери, вглядываясь в дверной глазок.

Уже восемь часов, вы только полюбуйтесь на меня: продрогшая, застывшая, будто я влюбилась по уши. Быть может, именно в это мгновение я люблю его. Можно обожать кого-то малознакомого, совсем не знакомого просто потому, что в это мгновение у тебя возникло желание любить, а этот человек отвечает неким чаяниям. Я могу полюбить на час. Мне кажется, что это никогда не длилось дольше часа. Зачем же пренебрегать любовью длиной в шестьдесят минут? Разве она исходит не из того же источника, что и любовь к жизни? Что такое тридцать лет в сравнении с вечностью?

Скоро девять. Сосед-философ и его любовные страдания еще не вернулись, и я все еще стою перед дверью, держа наготове пластиковый мешок цвета южных морей, в меня вселилась душа собаки-спасателя, сенбернара, готового прыгнуть, броситься навстречу.

Пожалуй, я бы оценила мужчину, мысли которого заняты другой. У меня бы возникло ощущение, что я люблю его, а он в этом никак не участвует. Я приняла бы его пустые жесты ~ жесты, адресованные другой, с куда более сильным чувством, чем если бы они были адресованы мне. Я бы прижала его в груди, зная, что ничего не могу для него сделать. Я бы жалела того, кто допустил, чтобы чувства, желание взяли над ним верх: я презирала бы его победительный рассудок и его ученость, оказавшиеся бессильными перед парой стройных ножек. Я не ощущала бы опасности, поскольку влюбленный мужчина для прочих женщин потерян. Я могла бы научить его, как не стать жертвой, как быть любезным – только сильные мужчины любезны с женщинами; женщины по-прежнему путают силу и безразличие. Я объяснила бы ему все то, о чем не говорится в философских книгах. Стряхнула бы перхоть с воротника его черной вельветовой куртки, сменила бы серые футболки на белые, красный шарф на шарф цвета морской волны, более подходящий ему по цвету.