Да, это тоже было. Все обнажилось – неровная серая земля, тонкие и бесцветные, словно старушечьи космы, пожухлые прошлогодние травы, горы в изломах и пятнах. В ярком, слепящем глаза свете стены дворовых строений выглядели темными и ветхими. В доме витал запах сырости – за зиму отсырели татами[6] и покрывала. Даже домашние животные были отощавшими и неухоженными.

Стоило Акире переступить порог, Отомо-сан мигом согрела воды, чтобы он мог помыться, сварила рис и приготовила чай. Она села рядом и, пока он ел, радостно смотрела на него, маленькая, худенькая, неопределенного возраста женщина в застиранном кимоно.

Ей хотелось узнать о его поездке, но рассказывать было нечего. В одном из уездов случился бунт крестьян (обычное дело в это время года), Нагасава направил туда отряд самураев, и Акиру в их числе.

– Как здоровье господина? – спросил юноша, с удовольствием поглощая еду.

Лицо женщины расцвело благодарной улыбкой.

– Думаю, неплохо. Он меня не забывал – опять прислал рису, а то не представляю, чем бы я кормила людей.

Акира воспринял это как упрек, хотя и знал, что у нее не было никакой задней мысли. А Отомо-сан продолжала:

– Замечательный человек наш господин! Жаль, что у него нет детей. Ну ничего, может быть, эта молоденькая наложница родит ему сына!

Акира застыл с чашкой в руке. Молоденькая наложница! У него зарябило в глазах. Розовое кимоно, шляпа с алыми завязками, черепаховый гребень и рисовая пудра! Как же он был глуп! Его брови приподнялись, губы слегка зашевелились, на лице застыло недоуменно-вопросительное выражение. Он моргал широко раскрытыми глазами, словно силился поймать взглядом нечто неуловимое.

А Отомо-сан все говорила:

– Болтают, она из богатой купеческой семьи. Господин Нагасава привез ее из Киото. Уж не знаю, насколько богата эта семья, там, кажется, одних дочерей-то с десяток. Наверное, отец этой девушки был рад избавиться от лишнего рта.

– Ты ее видела?

– Конечно нет.

– А откуда ты все это знаешь?

– Да ведь в замке полно служанок, так что любая весть рано или поздно просочится за его стены.

Акира молчал. Он словно окаменел. «Привез из Киото!» Значит, он ездил туда снова и выбрал ее, одну из десяти, чтобы она родила ему сына! Родного сына! Это было глупо, но в душе юноши полыхала обида. Он чувствовал себя обманутым в чем-то сокровенном, в каких-то смутных и в то же время глубоких надеждах, в которых не смел признаться даже самому себе…

Последующие дни Акира ходил понурый, загадочно молчаливый. Он не считал возможным сердиться на господина, но эта неведомая женщина вызывала в нем далеко не добрые чувства. Разумеется, он при всем желании не мог увидеть ее – она находилась где-то там, в замке, в глубине комнат. И все-таки вопреки желанию он часто думал о ней и представлял, какая она.

А потом ему пришлось нести службу в замке, и юноша очутился в лабиринте внутренних дворов и стен. Замок был отлично укреплен: мощные двойные ворота, утрамбованные галькой земляные валы, широкие рвы с водой. Несколько раз Акира поднимал голову и бросал быстрый взгляд на зарешеченные окна башен.

Незаметно для себя молодой человек забрел во внутренний садик – по змеившейся между стен вымощенной булыжником неприметной тропинке. Он никогда здесь не был и не подозревал, что во владениях господина Нагасавы есть такие заброшенные уголки. Он увидел окруженный замшелыми камнями маленький пруд, буйно разросшиеся сорные травы. Все выглядело застывшим, пугающе неживым, под ногами скрипел холодный ковер прошлогодней листвы. Что может твориться в душе человека, чей сад так запущен и дик!

Акира хотел повернуться и поскорее уйти, но тут посреди зарослей мелькнуло что-то яркое, золотисто-зеленое, точно хвост дракона. Акира сделал шаг вперед, обогнул груду камней и столкнулся лицом к лицу с незнакомой девушкой. Она отпрянула, не сводя с него взгляда, в котором блеснула искорка любопытства.

На незнакомке было очень яркое, травянисто-зеленое кимоно. Ее янтарная удивительно красивая кожа словно светилась изнутри. Глаза были блестящие, бойкие, живые, а волосы – тяжелые, густые – удерживали дорогие черепаховые гребни.

Акира вспыхнул. Они стояли друг перед другом: она – маленькая, хрупкая, изящная, в неуместно пестревшем на фоне неухоженности и запустения ярком столичном наряде, он – повыше, с двумя мечами в черных ножнах за поясом, заметно растерянный, натянутый как струна.

– Что вы здесь делаете? Кто вы? – Он выпалил первое, что пришло на ум.

Девушка молчала.

– Вы наложница господина Нагасавы?

– Меня зовут Хаяси Кэйко, – неожиданно смело ответила она. – А кто вы?

Он разом смутился и покорно назвал себя, прибавив:

– Я воин господина Нагасавы. – И повторил резко, тревожно: – Что вы здесь делаете?

– Прячусь. Он удивился:

– От кого?

– От всех. – В ее тоне странным образом сочетались небрежность и досада.

Акира сразу понял, что она не из самурайской семьи: невоспитанная и, должно быть, не слишком умная. Самурайские женщины не разговаривают с незнакомцами и не бродят без дела в дальних уголках сада. Не хочет работать – училась бы играть на сямисэне[7] или заучивала бы конфуцианские заповеди. И почему господин взял такую в свой дом? Хотя Акира знал почему. Она была красивой, красивее всех женщин в долине, а еще – здоровой и молодой. Позабыв обо всем, юноша открыто разглядывал ее. Конечно, наложница – не жена, ее можно отослать обратно в отцовский дом вместе с хорошей наградой, а рожденного ею ребенка оставить себе. Интересно, этой женщине известно, что ее ждет?

Заметив неодобрение в его взгляде, девушка усмехнулась и поправила прическу – широкий рукав кимоно упал, открыв туго обмотанное белой тканью запястье.

Акира уставился на повязку. Он заметил следы подсохшей крови.

– Вы поранились? – Язык не поворачивался назвать ее госпожой, и все-таки голос молодого человека прозвучал сочувственно, мягко.

– Это Тиэко-сан проткнула мне руку шпилькой. Акира невольно возмутился:

– За что?!

Она молчала. Позабыв обо всем, Акира любовался ею. Это выразительное лицо, чуть припухлые губы и глаза, сейчас глядящие куда-то вдаль, где девушка словно разглядела какое-то препятствие или глубокую пропасть…

– Нужно было пожаловаться господину, – пробормотал он.

– Ну нет! Тогда она, наверное, убила бы меня. Я сказала, что случайно напоролась на ветку.

– Вам здесь не нравится? – неожиданно для себя спросил Акира, не задумываясь над тем, к чему может привести столь доверительная беседа.

– Нет. – Ее глаза странно потемнели, стали невидящими. – Меня никуда не пускают. В Киото мы с сестрами ходили на рынок, играли в разные игры, рассказывали друг другу истории. Смеялись. А здесь скучно, ничего интересного. Служанки неприветливые, смотрят, как на чужую. Да еще эта отвратительная женщина!

Кэйко вновь умолкла. Она с содроганием думала о Тиэко-сан, с ненавистью глядящей на нее из глубины своей отверженности и старости. Господина Нагасаву девушка побаивалась, потому что не знала, как вести себя с ним. Он не казался ей ни злым, ни добрым – просто чужим. Конечно, отец рад был отдать ее в наложницы не кому-нибудь, а самому даймё, а вот она… мечтала совсем не об этом.

Кэйко прикусила губу. Почему она так легко заговорила с этим незнакомцем? Потому что совсем одна, и ей не с кем перекинуться словом? Или не только поэтому?

Господин Нагасава казался Акире самым лучшим человеком на свете, юноша не мог даже предположить, что в сравнении со своим обожаемым повелителем в чем-то выигрывает в глазах молоденькой девушки. Кэйко же видела перед собой стройного молодого человека с правильными чертами лица и ясным, открытым взором, своего ровесника, уже потому неопасного, юного воина, быть может являвшегося ей в тайных девичьих мечтах и снах. И все же он что-то почувствовал, обжигающее и зыбкое, и им обоим вдруг стало тяжело дышать. Между ними словно пронеслось странное пророческое дуновение весеннего ветра, пронеслось и заронило зерно первого робкого интереса.

– У вас тут везде такие строгие порядки? – спросила Кэйко.

– Не знаю, наверное, не везде, – ответил сбитый с толку Акира. То, что возмущало, удивляло и пугало Кэйко, казалось ему совершенно естественным и привычным.

– А вы где живете?

– Там, в долине. У нас усадьба… – Он неопределенно махнул рукой.

Внезапно у него пересохло в горле. Он улавливал звук ее дыхания и видел, как ветерок шевелит тончайшую прядку волос у нее на лбу.

– Не говорите никому, что видели меня здесь, хорошо?

– Не скажу, – неразумно пообещал он и уже не мог отказаться от своих слов.

Акира еще не разговаривал так ни с одной женщиной – никакого умничанья, безыскусность, простота и в то же время какая-то особая глубокая совместимость, душевная легкость.

«Я должен ее уважать, – подумал он, – она вовсе не глупая, просто… другая. И красивая. К тому же именно ее, а не какую-то иную женщину выбрал для себя мой господин».

Прошел праздник весны, были вспаханы и засеяны поля. По всем приметам год ожидался спокойный, с неплохим урожаем, без буйства стихий. Акира никуда не выезжал без особой нужды, был занят в усадьбе: по весне дел накопилось немало.

Однажды под вечер он вышел за ворота и остановился. Горы таяли в голубом мареве, лучи низкого солнца печально золотили листву, где-то в вышине звенели голоса птиц. Акира не двигался, молчал и внимал спокойствию окружающего пространства.

Внезапно юноша увидел, что кто-то приближается к дому. Это был нищенски одетый старик с серым лицом и ввалившимися глазами, судя по облику – странствующий монах. При нем не было никакой поклажи – только сучковатая палка. Незнакомец выглядел изможденным и передвигался с большим трудом.

Акира без колебаний шагнул ему навстречу и, почтительно поклонившись, пригласил в свой дом. Старик остановился и внимательно оглядел молодого человека. Хотя нищий странник был невероятно дряхл и грязен, его взгляд оказался на удивление проницательным и острым.

Коротко поблагодарив за гостеприимство, монах вошел в ворота, потом – в дом, как и подобает, сняв обувь и пробормотав что-то похожее на молитву.

Акира был рад, что сегодня у них на редкость приличный ужин: хорошо сваренный рис, а к нему нимасу – мелко наструганная сырая рыба с овощами. Отомо-сан не нужно было ничего говорить: она быстро согрела воду для умывания, с привычной сноровкой расставила на циновке деревянные лаковые подносы.

Некоторое время старик (он назвался Сёкэем) ел молча. Близилась ночь – в дом постепенно вползали бесформенные, бестелесные щупальца мрака, они слизывали со стен остатки красок закатного солнца. Акира и Отомо-сан чувствовали себя неловко и тоже не произносили ни слова. Наконец странник взял последнюю горсть риса и, прищурившись, сказал, словно ни к кому не обращаясь:

– Много раз я видел этот край в своих снах, и вот теперь он предстал передо мной другим, не таким, как во сне, и не таким, каким некогда был наяву.

– Так вы уже бывали здесь, почтенный Сёкэй? – промолвила Отомо-сан.

– Даже больше – родился и жил. Теперь моего дома нет, как и некоторых других. А вот твоя усадьба уцелела, Отомо-сан. Хотя нельзя сказать, что ты живешь богаче, чем прежде.

Женщина вздрогнула:

– Кто вы?

– Цусаки.

Отомо-сан смотрела на него во все глаза.

– Это какой же Цусаки, не тот ли…

– Наверное, тот, – медленно произнес старик, отставив чашку. – Я монах лишь последние десять лет, а до этого был самураем, вот как этот молодой господин.

Акира тревожно молчал.

– Я чувствовал, что должен вернуться сюда, хотя и не хотел этого, – спокойно продолжал странник. – Душа звала меня, а разум был против. Сейчас наоборот: я понял, что поступил правильно, хотя не чувствую ни удовлетворения, ни покоя.

– Как же вы жили все это время… – женщина замешкалась, не зная, как его назвать. – …Цусаки-сан?

Он слегка улыбнулся – его лицо прорезали глубокие морщины.

– Как жил Цусаки? По-разному. Бестолково, глупо. Без господина. Чаще – без дома. Хотя, пожалуй, господа-то были, а вот хозяин умер тогда, давно. Да и дом сгорел, настоящий дом. Сердце сгорело. Вот так.

Глаза Акиры возбужденно блестели – он понимал старика, очень хорошо понимал. Он только хотел знать, почему этот человек не покончил с собой.

Монах, казалось, прочитал его мысли.

– Наверное, молодой господин, – как показалось Акире, собеседник произнес эти слова с еле заметной насмешкой, – намерен спросить, отчего я себя не убил? Отвечаю: потому что упустил время. Сражался, бежал от врагов, снова вступал в бой. А когда узнал, что произошло в хозяйской усадьбе, было поздно. Все утратило смысл. Я уже ничего не хотел, ни для чего не осталось сил.

– А что это было за сражение? – спросил Акира. – С кем? Давно?