Он придержал ее, выставив вперед руку с цветами — вторая была занята пакетом, — и, не узнав в первый момент, хотел уже обойти, но встретился с глазами, полными такого горя, и выронил пакет.

— Что с тобой? Что ты? Что случилось?!

И она, не в силах больше крепиться, упала к нему на грудь, сминая цветы, и заплакала так горько, так отчаянно, будто ребенок.

13

Цветы и фрукты предназначались Симе. Протасов так пока и не понял ее роль в сложившейся ситуации. И вчера она чуть не сорвала им все дело. Но тех двоих они взяли. И парни уже дают показания.

Одно он знал наверняка: Сима спасала его ценой собственной жизни. А это дорогого стоит.

Он сам вытащил ее из свары, защитил от новых ударов, вызвал «скорую». Но в больницу поехать не мог — надо было завершать операцию. И вот пришел навестить…

Не выпуская из рук рыдающую Симу, он вывел ее в больничный сад и усадил на лавочку в пустом тенистом уголке. Вопросов не задавал, просто сидел рядом и ждал, когда успокоится эта странная девушка, которая с первой их встречи повела себя, мягко говоря, неадекватно. Наконец она заговорила…

Конечно, если бы все эти несчастья не обрушились на нее так внезапно, Сима никогда, ни за что на свете не открылась бы перед посторонним. Да что там посторонним! Перед враждебным, отторгающим ее человеком! Но несчастья обрушились, и рядом оказался именно Протасов. Ему и рассказала она свою бесхитростную историю с того самого момента, когда Вова номер три впервые поцеловал ее, и до сегодняшнего горького прозрения.

Протасов молча слушал, смотрел на нервные пальцы, комкающие мокрый от слез платок, на склоненную забинтованную голову, трогательную тонкую шею, на кровоподтек в пол-лица, и странная, острая жалость горячей волной затопляла его, щемила сердце.

«Выходит, мы друзья по несчастью», — усмехнулся Володя. Что ж, он готов поделиться опытом, как пережить обман и вернуться к нормальной жизни. Только вряд ли она его сейчас услышит…

— Строгова! — По дорожке стремительно приближалась красивая медсестра. — Ее там с собаками ищут, а она с мужиками милуется. Иди быстро в палату — обход начался.

— Иди, Сима! — сжал он ее руку. — Я вечером зайду.

— Вот видишь, — потянула ее за собой медсестра, — еще и недели не прошло, а какие к тебе орлы слетелись. А ты боялась!..

Сотрясения мозга у Симы, слава Богу, не обнаружили, но в больнице пришлось задержаться на несколько дней. Впрочем, Сима «на свободу» особенно и не рвалась. Куда бы она пошла в таком виде? Ворон пугать?..

В шестиместной палате собрались неплохие тетки — настоящий женский клуб. Чего только Сима не наслушалась за это время! И всяческих кулинарных рецептов (узнала даже, как приготовить потрясающее домашнее вино из черной смородины!), и неведомых ей доселе секретов женской красоты, и удивительных историй о жизни и, конечно же, о любви…

Своей «лав стори» Сима удивлять никого не стала. Слишком больно было пока об этом говорить, да и медсестра могла узнать — языки-то без костей. Кстати, хорошая оказалась девка, и звали ее соответственно внешности — Анжелика.

Утром приходила Ирина Львовна, приносила фрукты в плетеной корзинке, йогурт, румяные булочки с кунжутом. Сима серый больничный геркулес не ела, ждала ее.

— Хоть позавтракаю с тобой за компанию, а то совсем отощаю на курорте, — смеялась Ирина Львовна.

— А как же вы Петра Алексеевича одного оставили? — удивлялась Сима.

— А Петр Алексеевич теперь не завтракает. На него, видишь ли, сошло вдохновение. Встает в шесть утра и до обеда пишет, не поднимая головы. Володя вообще только к ужину появляется, и то не всегда. А я, понимаешь, девушка компанейская, не могу есть одна. Знаешь, как Фаина Раневская говорила: «Есть одной — это все равно что срать вдвоем».

— Ой, — смеялась Сима, — как здорово сказано!

— Да уж, — соглашалась Ирина Львовна. — Прошу прощения за ненормативную лексику, но великих нужно цитировать без купюр.

Они садились на скамейку в тени рододендронов и, уничтожая содержимое корзинки, болтали обо всем на свете. В запасе у Ирины Львовны было великое множество историй, а отсутствие мужа давало редкую возможность солировать. И две женщины, молодая и зрелая, не ощущая разницы в возрасте, коротали время до обеда.

Накануне выписки Ирина Львовна вручила Симе маленькую подарочную сумку.

— Ой, — засмущалась та, — это мне?

— Нет, — подразнила ее Ирина Львовна, — это я только подержать тебе принесла, а потом обратно заберу. Ты примерь. Если не понравится, что-нибудь другое подберем.

Сима расстегнула кнопку и достала лохматый пшеничный паричок.

— Не может быть! — сказала она. — А здесь нет ни одного зеркала!

— Я принесу тебе завтра вместе с одеждой…

— Завтра будет поздно! — расстроилась Сима. — Мне обязательно нужно сегодня. Сегодня к вечеру…

— А… что будет сегодня вечером? — лукаво полюбопытствовала Ирина Львовна. — Уж не влюбилась ли ты в лечащего врача?..

— Влюбилась? — переспросила Сима, кривя рот в сардонической усмешке. — Вот уж нет! Больше я на эти грабли не наступлю!

Она лукавила, знала об этом, но делала вид, что управляет ситуацией, пытаясь саму себя обмануть. Ее смущали собственная ветреность, непостоянство, легкомыслие: не успела оплакать Вову номер три, как уже и думать о нем забыла. И совсем у нее другой теперь свет в окошке, а сердце бьется так же сильно, и голова кружится, и не спится ночами. Так и будет она порхать по жизни от одного к другому? И каждая новая любовь покажется сильнее предыдущей?

Или все это только фантазии от затянувшегося томительного больничного безделья? Или нынешнее ее убожество так обостряет чувства? Или она, как Наталья, не может без мужчины? Не умеет быть одна и кидается на первого встречного…

Но дело не только в этом. Неизвестно, как к ней относился Он. Не лечащий врач, естественно, Боже упаси! А Протасов… Потому что именно Володя занимал теперь все ее мысли.

Опять ложь! Все она прекрасно знала. Он невзлюбил ее с самого первого дня, что, впрочем, совсем неудивительно, если вспомнить, как они познакомились… И все же иногда ей казалось, что в последнее время что-то изменилось. Ведь женщина всегда чувствует, ее не обманешь! Или все-таки она ошибается, выдавая желаемое за действительность?

…Каждый вечер в восемь часов Володя ждал ее у входа в приемное отделение. Сима выходила и улыбалась радостно и смущенно — стеснялась своего нынешнего, как ей казалось, уродства.

Голову больше не бинтовали, два кусочка лейкопластыря удерживали на подсыхающей ссадине тонкую марлевую повязку, и Сима надевала маленькую красную косыночку, делавшую ее похожей на комсомолку двадцатых годов. И если бы не линялый халат и стоптанные шлепанцы!.. Но упрямый заведующий травматологическим отделением не разрешал больным носить домашнюю одежду.

— Как он не понимает, что удобные и красивые вещи ускоряют процесс выздоровления?! — горячилась Сима.

Но сегодня она наденет свой паричок, а завтра Ирина Львовна принесет ей нормальную, человеческую одежду, она покинет эти унылые стены, и тогда держись, Протасов!..

…Сима легко сбежала с крылечка, насколько дурацкие шлепанцы позволили ей это сделать, и Володя, не узнав ее в первое мгновение, удивленно приподнял брови. Легкая улыбка, чуть тронувшая его губы, и этот взгляд, которым он смотрел на нее, сказали ей столь много, что сердце рванулось к горлу и забилось так неровно и часто, что Сима невольно прижала руку, пытаясь усмирить его бешеные удары.

И в этот последний больничный вечер все было немного иначе. Чуть изменились интонации, недосказанности таили в себе особый скрытый смысл, а случайные прикосновения сбивали дыхание. И это волшебное, сумасшедшее, пьянящее ожидание, предощущение чего-то большого, настоящего!..

— Спокойной ночи! — сказала Сима, прощаясь, и голос ее дрогнул. Она знала, что сейчас он ее поцелует. И совсем уже шепотом добавила: — До завтра.

— Завтра я уезжаю, — сказал Протасов и тоже зачем-то добавил: — В Москву.

Как будто ей было так уж важно, в какой именно точке земного шара он исчезнет для нее навсегда…

14

Странно, но плакать совсем не хотелось. Хотелось спать: закрыть глаза и провалиться в темную безмолвную пустоту.

Но заснуть так и не удалось, и утром, после бесконечной ночи, полной горестных раздумий, Сима ненавидела весь мир. Она улыбалась, а глаза туманились слезами. Симе казалось, что это были слезы ярости.

В обычное время появилась Ирина Львовна с Си-миной одеждой и традиционной уже корзинкой для завтрака. А в двенадцать, сразу после обхода, получив выписку и врачебные наставления, Сима облачилась в шелковое, небесной голубизны, платье, показавшееся ей верхом элегантности, сменила ненавистные шлепанцы на изящные черные босоножки, натянула паричок и вырвалась на свободу.

Ирина Львовна чувствовала ее возбуждение, взвинченность, скрытую агрессию и тревожно поглядывала на свою юную подругу, пытаясь понять причину такого странного состояния.

Они уже отошли от больничных ворот, когда Сима решила вернуться к расположенному у выхода киоску и купить мороженое.

— Мне не покупай! — крикнула вслед Ирина Львовна.

— Ладно!

Сима сняла обертку, бросила в урну и шагнула на проезжую часть, чуть не налетев на капот мягко притормозившей у обочины машины.

— Какие красавицы бросаются мне под колеса! С вами все в порядке? А то я быстро на ноги поставлю. Давайте знакомиться. Я врач. Работаю как раз…

Уже зная, кто этот велеречивый водитель, Сима плавно повернулась и сняла солнцезащитные очки.

Вова еще что-то говорил, но улыбка уже медленно сползала с его лица, и он так и застыл с приоткрытым ртом.

— Здравствуй, милый. Жену приехал навестить? Ну, что же ты стоишь как обкаканный?

Сима подошла к нему почти вплотную. Глаза ее сузились, как у кошки, готовящейся к прыжку, а голос зазвенел веселой злостью.

— Да ты весь взмок! Жарко тебе? На-ка вот, охолони маленько! — И она ловко воткнула эскимо в его открытый рот так глубоко, что наружу осталась торчать только деревянная палочка.

Она шла к Ирине Львовне, тоже открывшей рот от изумления, и слышала, как давится и кашляет за спиной Вова номер три.

— Бежим отсюда, — подхватила ее под руку Ирина Львовна, потрясенная разыгранной только что батальной сценкой, — пока он не опомнился.

— Он уже никогда не опомнится, — беспечно отмахнулась Сима. В душе ее пели струны. Вот так она теперь будет расправляться со своими обидчиками!

Хотя какими, собственно, обидчиками? Да она их ликвидирует как класс! Пора уже и повзрослеть, и поумнеть. Она больше никому не позволит посмеяться над собой!

А может, это ей расплата за Супонькина? Но она и не думала над ним смеяться! Просто разлюбила и ушла. А Протасов? Разве он хотел ее обидеть? Нет. Он всего лишь не захотел ее полюбить…

Настроение опять безнадежно испортилось.

— Ты меня слышишь? Ау-у! — пробился сквозь мрачные мысли голос Ирины Львовны.

— Ой! — спохватилась Сима. — Извините! Задумалась…

— Давай зайдем в бар, выпьем сока. Или, если хочешь, можно на улице посидеть, под зонтиком.

— Лучше в баре. Там кондиционер.

Они заказали сок, мороженое, и Ирина Львовна вновь первая нарушила молчание:

— Знаешь, есть такое выражение «разделить неприятности». Это очень правильно! Я, может быть, не смогу помочь, но выслушаю. Отпусти свои печали, детка, и тебе станет легче, поверь. Давай подумаем вместе, может, все не так уж страшно, как тебе сейчас кажется…

Сима удивленно подняла брови: мол, с чего это вы взяли, что у меня неприятности — и… заплакала.

В пустом маленьком баре было сумрачно и тихо. Барменша деликатно скрылась в подсобке. Ирина Львовна молчала, ждала, когда Сима успокоится, но не удержалась, спросила:

— Этот человек возле больницы… Это из-за него?

— Да он не человек, а самый настоящий козел, — вспыхнула Сима. — Жаль только, что я это слишком поздно поняла. А теперь, если бы и заплакала, то лишь от радости, что больше никогда его не увижу. Он тут абсолютно ни при чем! Он даже не воспоминание, а так, обрывок сна, от которого утром неловко: вроде ты нормальная, а вот привиделось же такое… — Она вздохнула и покачала головой, будто удивляясь самой себе. — А ведь совсем недавно он был для меня самым главным! А сейчас даже думать противно…

Вот что это? — подалась она к Ирине Львовне. — Разве не странно? Такие чувства, такие муки, и вдруг все проходит или вообще обращается в свою противоположность! Значит, и с Протасовым так будет? Помучаюсь немного и забуду? И появится кто-то третий, десятый! И с ними тоже закипят страсти и утихнут? Или я любить не умею? Или что-то во мне не так, если все от меня уходят?..