Джоэль Данн - Синдром Фауста

Через минуту кавалькада в белых халатах сгрудилась возле постели слегка растерявшегося Руди. Он был явно напуган и смотрел на меня с удивлением и надеждой. Но я ничем не мог ему помочь.

Больного представляла молодая врачиха, по-видимому, протеже доктора Робертса.

– Пациент Руди Грин, шестидесяти двух лет. В приемный покой поступил полгода назад. Шесть месяцев и две недели пребывал в коме… У больного – сильная мозговая травма. В последнее время замечаются признаки регенерации организма…

Врачиха слегка склонилась над Руди и приподняла одеяло:

– Возвращается былой цвет волос… Эпителий характерен лет для пятидесяти пяти… Каких-либо других изменений не замечено…

Внезапно штаны Руди в паху стали набухать от эрекции. Покраснев, молодая врачиха отдернула руку. Присутствующие едва сдерживали хохот. Медицинский парад был скомкан и осквернен. Крестный ход врачей, пытаясь сохранить остатки достоинства, удалился. Мы остались с Руди в палате одни.

Он еще не пришел в себя. Непонимающе смотрел на меня, и в его взгляде читались удивление и пробуждающееся беспокойство:

– Что она болтала? Какие полгода? Какая кома?

Я присел на стул и успокаивающе прикоснулся к его плечу:

– Ты был без сознания…

Руди с силой зажмурил глаза и снова распахнул их. По-видимому, чтобы удостовериться, что не грезит.

– И долго это продолжалось?

– Ты же слышал, – попытался я ускользнуть от прямого ответа.

Руди уставился на меня с выражением такого разочарования и неодобрения на лице, что мне стало не по себе.

– Все это уже позади, – осторожно кашлянул я.

Он поморщился и уже с явным раздражением бродил:

– Да чего ты там выкручиваешься? В чем дело, наконец?

– Видишь ли, – я не знал, как выйти из положения, – за все это время, что ты был в коме, в твоем организме произошли некоторые изменения…

Он испугался. Лицо его посерело и беспомощно обвисло. Я помолчал и добавил:

– Да нет, сейчас тебе ничего не грозит…

Но он мне не поверил:

– Да скажи же, наконец, о чем идет речь?

Мне показалось, голос его сел, как электрическая батарейка в плеере.

– У тебя есть зеркало?

Он пожал плечами.

– Откуда я знаю? – с трудом прохрипел он.

На подоконнике лежало маленькое зеркальце. Его бог знает когда оставила здесь Абби. Я протянул его Руди. Он взял его осторожно, словно это была гремучая змея. Но, разглядев себя в нем, вдруг расплылся в улыбке и забулькал странным смешком:

– Охренеть! Я бы не дал себе даже шестидесяти…

– И я бы тоже, – усмехнулся я в ответ.

Руди посмотрел на меня более пристально и с осторожностью в голосе спросил:

– Ты можешь хоть что-то объяснить?

– Ты знаешь, что попал в аварию?

Он задумался, но ненадолго.

– Смутно… Да-да… Но все в каком-то тумане… Я побежал за пакетом для собаки. Его оставила эта дура – жена ректора…

– И тебя сбил полугрузовик, – направил я его в нужную сторону.

Руди кивнул, продолжая напряженно вспоминать, и я продолжил:

– Он несся на слишком высокой скорости и не смог затормозить.

– Водителя нашли?

Я покачал головой:

– Нет…

Руди снова бросил любопытный взгляд в зеркало, и по его лицу вновь пробежала лукавая усмешка:

– Выходит, авария пошла мне на пользу?

Теперь он застал меня врасплох. Что я мог ему ответить?

– С одной стороны, пожалуй, – да!

Руди сразу же встрепенулся:

– Что значит – с одной стороны? Ты что, шутишь?

Но на этот раз я был более решителен:

– Нет, – сказал я. – Нисколько…

– Что ты темнишь, Чарли? – поморщился он, будто попробовал что-то очень кислое.

– Ты болен, Руди…

– Все еще?.. Это что, безнадежно?.. – Он даже побледнел, а руки его беспомощно провисли на одеяле: – Рак, что ли?

Я раздосадованно пожал плечами:

– Да нет, конечно, – я тянул как мог, мучительно раздумывая, как ему все проще и безболезненней объяснить, и он начал злиться. – Никакого рака у тебя не было и нет. Но если мои догадки верны, ты будешь молодеть и дальше.

– Что? – хихикнул он и икнул.

Я неопределенно пожал плечами.

– Да? И что в этом плохого?

Я собрался с духом. Мне было нелегко:

– Видишь ли… Ты будешь молодеть и молодеть… Пока…

– Что – «пока»? Не тяни же ты! – взорвался он – У тебя что, язык отсох?

Я зажмурился. Сделал вид, что он меня обидел: мне требовалось время, чтобы удачнее выкрутиться. Я махнул рукой:

– Ладно, скажем так! Боюсь, что каждый месяц ты будешь становиться моложе на год…

Лицо у него было такое, словно он, услышав мое сообщение, сразу поглупел. Ситуации, в которой он оказался, Руди явно не понимал. Да и кто бы другой на его месте понял? Покачав головой и вздохнув, я продолжил:

– К сожалению, процесс уже начался…

– Но почему – к сожалению? – почти плачущим голосом спросил он.

Я вытащил из кармана незажженную сигару. Курить здесь было нельзя. Но я никак не мог собраться с мыслями:

– Видишь ли, за полгода в коме ты уже помолодел на шесть лет. А через год будешь моложе еще на двенадцать лет. Через два тебе будет на двадцать четыре меньше. И так – все время, пока… Продолжать?..

Руди пытался представить себе последствия этого внезапного открытия. Мысли проносились по его лицу, как огни курьерского поезда. Ему потребовалось несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя. Я видел, что он совершенно растерян. Даже подавлен. Мне так хотелось прийти к нему на помощь, но как? Этого я, увы, не знал.

В глазах Руди мельтешили сполохи испуга.

– То есть как?.. Это что, выходит, через четыре года мне будет шестнадцать? А что через пять? А дальше? Я что, стану младенцем, что ли?

Я зажмурился: ведь я и сам понятия не имел, к чему это все приведет.

– Может, ты еще скажешь, что мне придется влезать в чью-то вагину?

– Не знаю, Руди, – сознался я. – Если бы я только знал…

Оставшись один, я еще долго лежал с закрытыми глазами. Голова кружилась от неотвязной тревоги. А тут еще эти больничные запахи: никогда раньше я не был к ним так чувствителен…

Обрывки воспоминаний из знакомого прошлого наплывали на абсолютно чужое настоящее. Одно наслаивалось на другое, отталкивалось, вновь намертво сцеплялось, внезапно исчезало. Едва мысль из вчера перескакивала в сегодня, как сердце начинало стучать, словно отбойный молоток, или вовсе вдруг замирало. Что теперь со мной будет? Как сложится жизнь? Куда спрятаться от судьбы, которая тяжело дышит в затылок? Возврата назад нет и не может быть: каждый шаг вперед ведет в неизвестность, и может даже хуже – в пропасть.

Только теперь я по-настоящему осознал, что такое наперед знать свою судьбу. Ты не просто приговорен к смерти: твой приговор обжалованию не подлежит. Надежды нет никакой, да и не может быть. Ведь ты – в такой тюрьме, откуда никто, никуда и никогда не убегал: она внутри тебя самого. Часовые в ней – самые надежные, их не подкупишь.

Конечно, срок, выделенный мне, мог бы быть много короче, и нашлись бы, уверен, люди, которые бы мне даже позавидовали. Но на эту растянутость во времени накладывалась еще мысль о том, что я перестану быть самим собой и превращусь в кого-то совершенно на себя непохожего. Такая неизвестность способна свести с ума. Ведь даже представить себе, что со мной будет и как мне выпало жить дальше, невозможно…

Закрыв глаза, я старался убедить себя, что все свои страхи я сам же и вбил себе в голову. «Вшивый интеллигент, задроченный профессор, окончательно закомплексованный яппи, – ругал я себя, – а ну очнись!» На короткое время это помогало. Тебя, как шлюха в кровати своими голыми ляжками, начинала манить какая-нибудь забубённая греза, и ты уже не мог с нею совладать. Но проходила минута-две, и в мозгу, как буквы на стене вавилонского царя Валтасара из Библии, возникали тяжелые раздумья и опасения. Перед ними беспомощен и бессилен любой смертный.

Странно, но я вдруг начал видеть себя со стороны. Говорят, это случается, когда человек – на пороге клинической смерти. Но я-то ведь уже дважды – туда и обратно – переступал этот порог. Не потому ли, вернувшись назад, обзавелся внутри самого себя своим двойником? В последнее время столько разговоров о клонировании: может, после аварии мой мозг клонировал самого себя?

Пространство вдруг как бы расплылось, и из невидимого зеркала на меня смотрели сразу двое Руди: один, как две капли воды похожий на фотографию из Розиного альбома, только без гусарского мундира. Другой – его зеркальное, но помолодевшее лет на шесть отражение.

Заснул я лишь к утру, когда больница начала пробуждаться. Слышалось шарканье уборщиц, урчание воды в унитазах, ожившие после ночного бдения в ожидании скорой смены шаги медсестер.

В десять возле меня появилась Абби. Она возникла на пороге как всегда собранная, подтянутая и элегантная. Ее улыбка была похожа на печать на долговом обязательстве: не сомневайся, все кончится хорошо!

Я поморщился.

– Наконец-то, Руди! Ты – такой молодец!.. – воскликнула она.

Она постояла секунду молча, скользя взглядом по палате, словно чтобы убедиться, что все страшное уже позади. Потом, шумно вздохнув и довольная собой, радостно всплеснула руками:

– Прямо не верю своим глазам! Какое счастье!

Она чмокнула меня и тут же опять слегка отстранилась.

На меня это подействовало как удар тока. Мне чуть не до слез стало вдруг обидно за самого себя. Я через полгода вернулся с того света, а она – вместо невыплаканных еще слез сострадания – встречает меня радостной улыбкой? И тогда мой помолодевший двойник из ночных грез, вызывающе ухмыльнувшись, вдруг неслышно шепнул:

– У тебя все впереди! На фига тебе прошлое?!

Оно и вправду было мне не нужно. Я не хотел возвращаться в ту пустую и холодную действительность, в которой жил раньше.

А тут еще заныло в памяти то ощущение стыда и отчаяния, в которые я окунулся в ночь перед похоронами Розы. От горя и угрызений совести я тогда никак не мог заснуть: они давили на меня неподъемным грузом. Мне так хотелось во что бы то ни стало хоть ненадолго забыться, ощутить женскую, почти материнскую нежность, почувствовать себя любимым, выплакать свое невосполнимое сиротство. Я так нуждался в теплоте и близости! Но жена решительно отвела мою руку и колко меня упрекнула.

На мгновение у меня мелькнуло желание грубо схватить ее, встряхнуть и, раздвинув ноги, показать, что так с мужчиной не обращаются. Но Абби была не только моей женой, но и матерью двух моих детей. А, кроме того, если ты за три с лишним десятка лет совместной жизни ни разу не позволил себе ничего подобного, то начинать все заново в таком возрасте поздно. Я повернулся к ней спиной и, сделав вид, что это – случайно, довольно больно толкнул ее боком. В паху у меня ломило…

Условность – младшая сестра лицемерия. Хотя Абби и надела траур, смерть Розы тронула ее не больше, чем тиканье часов в кухне. Но что еще хуже, – она бестактно поставила меня на место, ткнув носом в собственную бессердечность: скорбь и секс?

А кто из нас, собственно, был более бессердечен?..

Прошлое мгновенно отслоилось, едва Абби как ни в чем не бывало произнесла более мягким, даже проникновенным тоном:

– Я так этого ждала. Ты даже представить себе не можешь. Теперь мы вернемся домой, и все пойдет по-прежнему. Как всегда…

Это был непонятный порыв: дав Абби наклониться над собой, я игриво пролез рукой под ее платье. Смешавшись, она смущенно хихикнула, но тут же придала своему тону привычную дозу здравомыслия:

– Ты опять за свои шуточки?! Совсем сума сошел?! Здесь?..

Она слегка кривила душой: мои шуточки далеко не всегда были такими дерзкими и ни к чему особенному не приводили. Но теперь, через полгода после аварии, Руди сильно изменился. Максимум, что я позволил бы себе раньше, – разозлившись от нахлынувшего раздражения и неловкости, демонстративно убрать руку. Буркнул бы что-то нелестное и замкнулся. А сейчас ее реакция меня даже не колыхнула.

– Абби, – с развязной медлительностью освободил я ее талию от своей руки, – может, скажешь, что за все эти полгода ты ни разу не захотела? Занималась сама собой? Или, может, трахнулась на стороне?

Она изменилась в лице. Оно стало серым и тяжелым.

– Руди, – зло отчеканила моя жена. – Есть вещи, которые в твоем возрасте…

– А что, разве когда-нибудь у нас с тобой был другой возраст?

Мелькнувшую в ее взгляде злость сменило беспокойство. Я сбил Абби с толку, и она не знала, как поступить. Ведь я все же – болен, а больному позволяется то, чего нельзя делать здоровому.

Секс всегда был для Абби не то чтобы чем-то запретным, но в определенных дозах и ситуациях не очень, скажем, допустимым.