— Любимый мой, к чему сейчас все эти mea culpa[51]! — возразила она. — Сегодня Рождество, мы вдвоем, а все остальное не имеет значения. Ты, кажется, собирался согреть меня?..

Он обольстительно улыбнулся и начал ласкать ее от сосков до чуть выпуклого живота, шелковистой коже которого вновь достались более дерзкие поцелуи. Его пальцы скользнули под ее шелковые трусики, окаймленные кружевом, поиграли золотым руном ее лона. Он восхитился нежным ароматом и прижался щекой к бедру. Дыхание ее участилось. Ее руки скользили по его спине. На нем все еще была рубашка, и она шепотом попросила его раздеться.

— Я тоже… Я хочу целовать тебя… везде, ощущать твою горячую плоть, золотистую, как свежеиспеченный хлеб. Тошан, я так тебя люблю!

Он стремительно вскочил и снял с себя одежду. Эрмин созерцала его без смущения и стыдливости, совсем не так, как в их первую ночь под лиственницами восемь лет назад.

В следующий миг большое смуглое тело Тошана опустилось на молочно-белое перламутровое тело молодой женщины. Он тут же вошел в нее, движимый единственно желанием погрузиться, чтобы стать единым целым, поймать на ее прекрасном лице предвестия наслаждения.

Так прошла половина ночи. Трижды они разделили ослепительный экстаз, приглушая сладостные стоны и восторженные возгласы. Они не могли оторваться друг от друга. Наконец около двух часов ночи Эрмин, поднявшись на локте, прошептала:

— Все-таки нужно положить подарки под елку. Я сама, ты, наверное, слишком устал.

— Я вовсе не устал, — ответил он, зевнув.

— Отдохни, любовь моя, я сама.

Накинув розовый шелковый халат, она, ступая на цыпочках, осторожно, в два приема перенесла подарки. Затем она скользнула под ворох одеял и покрывал, сбившихся во время любовной схватки. Тошан обнял ее и уткнулся лбом в ее плечо.

— Теперь я понимаю, что нет ничего в мире лучше, чем лежать в постели с женщиной, которую любишь телом и душой. Быть может, я понял это слишком поздно. Не знаю, когда унтер-офицер сочтет, что мы достаточно подготовлены, но бродят вполне правдоподобные слухи, что нас отправят во Францию или Великобританию на самолете. Один батальон или несколько… Первые канадские части прибыли в Европу восемнадцатого декабря. Наше правительство приняло срочные меры для увеличения численности войск. Некоторые парни в Цитадели утверждают, что война стимулирует национальную промышленность, все ресурсы направляются на военные цели. Этот конфликт будет затяжным и нелегким, это ни для кого не секрет. Моя дорогая, боюсь, что мне долго, очень долго не дадут увольнительной.

Эрмин покорно кивнула. Благодаря Жослину, не выпускавшему из рук газету «Ля Пресс», она была в курсе новостей и не питала никаких иллюзий. Тошан был солдатом, он сделал выбор.

— Наши незримые пути расходятся, — мечтательно сказала она. — Помнишь, на нашем первом свидании, на лугу возле мельницы Уэлле, ты говорил мне о незримых путях, по которым мы следуем, эти пути ведут нас туда, где мы должны оказаться… Я часто об этом думаю, особенно когда мы в разлуке. Не важно, где я — в Квебеке или в Нью-Йорке. Или когда ты находишься в Вальдоре или в своем любимом лесу! В Европу на самолете полетит Властелин Лесов… это наша приятельница Бадетта так окрестила тебя, когда впервые увидела.

Тошан подавил стон. Он опасался, что совершил большую ошибку, отказавшись от семейной жизни на берегу Перибонки, оставив одних жену и детей. Однако он за них в ответе — это он понял лишь теперь. Он упрекал себя за приверженность к справедливости, которая подтолкнула его пойти сражаться. Он действовал с юношеской горячностью. Был ли он прав?

— Не будем говорить об этом, — решил он. — Мой поезд уходит в среду утром. У нас еще целых два дня: понедельник и вторник. Не стоит отравлять их сожалениями. Я хочу радоваться тебе, детям, маме.

Голос его стих, он задремал. Эрмин погасила лампу и обняла мужа, покрывая его щеки и лоб легкими поцелуями.

— Спи, любовь моя! — чуть слышно сказала она. — Я горжусь тобой. Храни тебя Бог!..

Валь-Жальбер, на следующий день, понедельник, 25 декабря 1939 г.

Жозеф Маруа недоверчиво поглядывал на жену. Со вчерашнего дня Бетти вела себя так, будто была в чем-то виновата, и он не мог понять, в чем дело. Ужин после рождественской мессы проходил в гнетущей обстановке. Без добродушного Эдмона, который долго рассказывал о своем духовном призвании, без шуток Шарлотты трапеза была бы и вовсе не веселой. Кроме того, к ним заглянул их сосед Жослин и попросил помочь: у них в доме испортилась электропроводка. Бывший рабочий быстро нашел причину неполадки и приступил к починке.

В Рождество у него из головы не выходила двусмысленная фраза, которую несколько часов назад обронил Арман: «Мама так прекрасно выглядела вчера вечером в церкви! Это заметил не только я». Ядовитое жало, скрытое в последних словах, медленно делало свое дело. «Арман произнес это не просто так, и Бетти сразу зарделась. К тому же она теперь стала такой кокеткой».

В полдень сели обедать. Мари, худенькая восьмилетняя девочка, поставила на стол паштет в горшочке, гренки и салатницу с маринованной красной капустой. В духовке подрумянивался пирог. Арман, уже сидевший за столом, закурил сигарету. Жозеф поднялся с возмущенным видом.

— Прекрати курить, мы садимся обедать! — заорал он. — И смотри мне в глаза, прямо в глаза! Ты к чему тогда сказал про свою мать? Не держи меня за идиота! Кто именно это заметил?

Мари Маруа, привыкшая к внезапным вспышкам гнева отца, затаилась у плиты. Бетти пыталась ее успокоить, гладя по голове.

— Жо, но это была всего лишь шутка! — уверяла она. — Не бойся, малышка, сегодня Рождество!

— Замолчи! — взорвался ее муж. — Ну, Арман, я весь внимание.

Молодой человек — неглубокий по натуре, порой склонный к меланхолии — никоим образом не намеревался скомпрометировать мать.

— Папа, на нее косился один механик с авиабазы. Это все выеденного яйца не стоит, — ответил он посмеиваясь. — Мне это польстило. У моих корешей матери не блещут красотой.

— Чтоб тебя! — выругался Жозеф.

Он вспомнил, как его толкнул некий тип в фетровой шляпе, одетый во все черное. Тогда он решил, что это какой-то хам, и не стал наводить справки, а теперь ему казалось, что он уже встречал его раньше.

— Это мой кузен, — пролепетала Бетти с перекошенным от страха лицом, — один из двоюродных братьев, которому удалось устроиться на авиабазу. Это по материнской линии, Жо! Я с ними почти не поддерживаю отношений. Наверное, это он следил за мной в церкви. Может быть, этот тип хочет помириться.

Она старалась, чтобы ее голос звучал твердо и естественно, но в глазах сквозил страшный испуг и губы кривились в нервной усмешке.

— Я слышала, что он обосновался в наших краях, — добавила она, — но не хотела говорить, потому что это не имело значения. Я ведь не собираюсь возобновлять отношения ни с ним, ни с другими. И потом, ты никогда не любил моих родителей.

— Но прежде ты никогда ничего от меня не скрывала, — холодно бросил муж. — Как зовут этого твоего кузена?

— Поль Трамбле. А вот и опоздавшие!

Со смехом вошли Шарлотта, Симон и Эдмон, запорошенные снегом. На улице мело. Жозеф решил, что позже разберется в этой истории. Несмотря на свой взрывной характер, праздники он старался чтить.

— Лора пригласила нас на обед, — сообщила Шарлотта, — Луи скучно, ему хочется пообщаться с тобой, Мари. Бедняжка, кажется, вчера вечером, когда отключилось электричество, он сильно испугался.

Девушка прошлась насчет раздражительности Лоры и обилия свечей, зажженных Мирей. От ее миловидного личика и темных кудрей в доме словно пахнуло весенним ветром. Успокоенная ее присутствием, Бетти снова обрела хладнокровие. Впрочем, лишь внешнее.

«Господи, что я натворила! — молилась она в душевном смятении. — Как я посмела изменить Жо? Это не повторится никогда. Господи, прости меня, грешную!»

Но едва слышный внутренний голос твердил, что именно она навлекла несчастье на свой семейный очаг. На Элизабет Маруа, терзаемую угрызениями совести, надвигался один из самых страшных кошмаров ее жизни.

На улице Сен-Жорж в доме семьи Шарден, на ковре в няниной комнате плакал маленький мальчик. Он держал белоснежного плюшевого мишку с шелковистой шерсткой. Это был один из подарков, полученных этим утром. Уже два раза мама звала его спуститься к обеду. Но есть Луи совсем не хотел. Огромный дом казался ему пустым и безжизненным. Накануне он лег спать с тяжелым сердцем, и отец утешал его.

— Ну иди же, мой дорогой. Мукки, Мари и Лоранс скоро вернутся, и вы будете вместе играть.

— А Киона тоже вернется? — спросил Луи.

— Нет, Киона не живет с нами. Но не волнуйся, ты скоро ее увидишь. Я собираюсь в самое ближайшее время пригласить ее к нам.

Луи в это слабо верил. Ангел Киона покинула его, унеся с собой шарики, которые он ей подарил. Без нее, без ее улыбки, без ее золотистых глаз он чувствовал себя потерянным.

— Киона, — произнес он, шмыгая носом. — Вернись, Киона!

— Луи, поторапливайся! — крикнула Лора, уже собиравшаяся подняться за ним. — Мирей уже подала еду.

Он отер слезы руками и положил мишку на кровать. Внезапно ему почудилось, будто кто-то дышит совсем рядом. Он удивился, но решил, что это либо мать, либо отец. Он набычился, желая показать, что дуется.

— Луи, — произнес мелодичный голос, — не плачь, Луи.

Он поднял глаза, задыхаясь и дрожа от радости. Перед ним стояла Киона в своей одежде из расшитых голубым бисером оленьих шкур. Ее волнистые волосы были распущены. Она улыбалась.

— Смотри, Киона, у меня есть плюшевый мишка! — воскликнул он. — Ты вернулась не понарошку? Папа вчера говорил, что нет. Как здорово!

— У меня в Робервале есть такой же мишка, как у тебя. А мама подарила мне этот браслет.

Луи с восхищением заметил на запястье Кионы два витых золотых обруча.

— Я часто буду возвращаться, — тихо донеслось до него.

В няниной комнате больше никого не было, но дверь осталась открытой. В коридоре раздались шаги, появилась Лора с озабоченным выражением лица.

— Мой маленький, ты что, хочешь томиться здесь весь день? Луи, сегодня Рождество. Я пригласила к нам Маруа, чтобы ты смог поиграть с их дочкой. Идем, мое сокровище. Не стоит плакать. Вижу, что здесь кто-то плакал, правда?

— Мама, я больше не плачу, — заявил Луи, потрясенный тем, что произошло. — Кионе не нравится, когда я плачу.

— А кому это может нравиться! — раздраженно бросила Лора. Однако, чтобы не задеть чувствительного мальчика, он сочла нужным добавить: — Киона права. Она славная девочка. Давай скорее. Папа проголодался.

Лора вытащила Луи на лестничную площадку. Мальчик в нетерпении огляделся. Он внимательно осмотрел коридор первого этажа, гостиную, где возле зажженной елки стоял накрытый стол. Кионы нигде не было. Как ни странно, он не стал задавать родителям вопросов. С наивной убежденностью своих пяти лет он посчитал, что это волшебство.

«Киона приходила тайком только ко мне, ни к кому другому!»

Ему рассказывали, что у крылья у ангелов сотканы из света. Он представил, как Киона взлетает в небо сквозь снежные хлопья. Его устраивало такое объяснение. Оставалось лишь ждать ее возвращения…

Глава 12

Грустное возвращение

Роберваль, среда, 27 декабря 1939 г.

— Мимин, дорогая, поезд вот-вот тронется. Иди домой, к детям!

— Нет, я хочу быть с тобой до конца, — вздохнула Эрмин. — Боже мой, как мне будет тебя не хватать! Мне очень нравится, когда ты, как и Киона, называешь меня Мимин. Тошан, я готова отдать все на свете, чтобы ты еще побыл здесь.

Крупными хлопьями падал снег. Ледяной ветер гулял по перрону робервальской станции. Тошан обнимал жену за талию, плотно прижимая ее к себе. Он чувствовал, как Эрмин, несмотря на теплую меховую куртку, дрожала от холода.

Пассажиры, толпившиеся у состава, садились как придется, в любой вагон. Кричали «до встречи», «прощай», махали руками. Эрмин страстно обняла мужа, словно желая насытиться, пока он еще здесь.

— Мы были очень счастливы в эти дни и эти ночи — сказал он ей на ухо. — Держись, дорогая, может, мне удастся вернуться раньше. Не отчаивайся! Уделяй побольше времени детям и продолжай петь!

Эрмин, не в силах смириться с его отъездом, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, как ребенок.

— Нам так и не удалось поговорить! — пробормотала она. — Мне столько надо было тебе рассказать, а время пролетело так быстро.

Тошан кивнул, с любовью глядя на нее. Как прекрасна Эрмин! Белоснежную кожу лица подчеркивал отороченный черным мехом капюшон, розовые губы на холоде стали ярче, в голубых глазах читалось трогательное волнение.