— Ты как раз вовремя! — заорал Жозеф. — Загорелась сажа в печной трубе и дымоходе.

Шарлотта не отрывала взгляда от жениха, пока он с изумлением рассматривал крышу. Наконец он увидел ее среди собравшихся. Она подошла к нему вся в слезах, надеясь, что Симон приласкает ее и утешит. Он похлопал ее по щеке и покрутил темный завиток на лбу.

— Не самая умная мысль — красить стены среди зимы. Надо было подождать, как я тебе говорил. Извини, что я опоздал, но Тала пригласила меня зайти перекусить, а потом Тошану нужно было заехать в мэрию, и мне пришлось везти его туда. Он ранен; Трамбле ударил его ножом, представляешь?! Это мой кореш, и я не мог допустить, чтобы он в таком состоянии тащился пешком. Ты должна понять…

Девушка с досадой отпрянула. У нее возникло странное чувство, что ее унизили на глазах у всех. Арман смотрел на нее каким-то странным взглядом, в котором сквозило сочувствие.

— Разумеется, я понимаю, — жалобно прошептала она.

Она лукавила. Ей было совершенно непонятно, почему Симон проявлял такую готовность помочь другу и такую холодность в любви.

Пошатываясь, Шарлотта направилась на улицу Сен-Жорж. Двери дома она оставила открытыми настежь. Она покинула тех, кто бросился ей на помощь, даже не поблагодарив.

— Она не в себе, — со вздохом произнес мэр.

— Я закрою, — сказал Онезим. — Завтра утром приду и все как следует осмотрю.

Симон закурил сигарету. Арман выхватил ее у него изо рта и бросил на землю. Он сказал брату чуть слышно:

— Ты бездарь! И на что ты Шарлотте сдался?! Ты трус, и она будет с тобой несчастна. Пойди скажи ей, что ты ее не любишь, или я сам скажу, пока она за тебя не вышла.

— Хуже будет, если я на ней не женюсь, — процедил Симон сквозь зубы. — Отстань от меня. У меня нет выхода.

Арман в ярости удалился. Многие годы он любил Шарлотту. На следующий день Арман Маруа покинул Валь-Жальбер с несколькими долларами в кармане. На сердце у него было тяжело. Он решил пойти в армию. Только мать оплакивала его отъезд. У Бетти было предчувствие, что она больше его не увидит.

Глава 18

В глубине души

Валь-Жальбер, пятница, 2 февраля 1940 г.

Это был обычный вечер для семьи Маруа. Они собрались поужинать пораньше, а потом посидеть вместе при свете лампы. В печке на красных раскаленных углях горело кленовое полено, потрескивал огонь. Ходики рядом с буфетом, казалось, тикали в такт вздохам Жозефа, сидящего неподалеку в кресле. Он курил самокрутку, от едкого дыма которой Бетти мутило. Но она не протестовала, склонившись над вязаньем, для которого требовались очень тонкие спицы. Она устроилась возле стола, где их дочь Мари с грустным выражением лица зубрила домашнее задание по географии. В ярком свете лампы на ее белокурых волосах играли радужные блики. Симон перелистывал последний номер газеты «Прогресс Сагеней», который вечером дал ему Жослин Шарден, предварительно прочитав от корки до корки. Это ежедневное издание публиковало новости о событиях в Европе.

— Как тута у нас спокойно! — пошутил молодой человек. — Мне скоро будет недоставать дурацких шуток Армана.

— Не смей так говорить о своем брате! — оборвала его Бетти. — Война отберет его у меня, чувствую это в глубине души.

— Скажешь тоже! Он будет тихо-спокойно жить в Цитадели до мая, а то и еще годик там протянет, как знать, — возразил Симон. — А я теперь должен вкалывать за него.

— Если бы мне было столько лет, сколько ему, я бы тоже пошел в армию, — пробурчал Жозеф. — По крайней мере, перестал бы мозолить глаза. Одной дамочке это очень даже понравилось бы. Правда, Бетти?

— Ну почему ты болтаешь глупости, Жо? — запротестовала его супруга. — Мне вовсе не хочется, чтобы ты уехал, особенно теперь, когда я жду ребенка. Хватит с меня Армана!

Жозеф воздел руки к небу и потянулся своим крупным угловатым телом. Раньше он слыл красивым малым, но старость его совсем не облагородила. Он ссутулился, облысел, глаза запали. А характер и вовсе испортился.

— Пойдем со мной, Мари, — пробормотал он. — Нужно подоить корову и задать корм ей и Шинуку. Симон не любит пачкать себе ручки.

— Ну если бы было так, — возразил молодой человек, — лошадь с коровой уже давно бы подохли. Когда я дома, я за ними смотрю утром и вечером.

Напряжение нарастало. Мари резко захлопнула учебник. Она натянула куртку, надела сапоги и вышла вслед за отцом. Оставшись вдвоем с матерью, Симон подошел к ней и тихо сказал:

— Мама, уже почти две недели я не решаюсь поговорить с тобой, но не могу больше лгать. Я все знаю о тебе и Трамбле. Мне Эрмин призналась, когда думала, что Луи умер. Не волнуйся, я ни за что тебя не выдам.

— Ну нет! Она же клялась мне, что никто никогда об этом не узнает, особенно мои дети! — запричитала Бетти в ужасе. — Боже мой, какой стыд! Хорошенького же ты теперь мнения о своей матери!

Он взял ее за руку и сжал, преисполненный сострадания.

— Не надо стыдиться, мама! Ты всегда старалась изо всех сил, всю себя отдавала семье. Я не сужу тебя, слышишь? Просто хочу защитить от тебя же самой. У тебя такой виноватый вид, что отец в конце концов обо всем догадается. Мне странно, что он не задает тебе больше никаких вопросов о твоем так называемом кузене…

— Тише, он может вернуться! Вдруг что-то забыл.

— Я точно знаю, сколько времени требуется, чтобы подоить Эжени и наполнить кормушку сеном, — перебил ее Симон. — Ты согласна со мной, что папа, как и все, читает газеты? Он узнал о смерти Поля Трамбле и о его роли в похищении Луи. Но ты-то ему сообщила, что этот человек — твой кузен. Неужели отец ничего тебе не сказал?

— В тот день, когда Шардены привезли Луи сюда, в Валь-Жальбер, Жозеф пошел поздороваться с ними. Когда вернулся, только сказал очень жестко, что мои родственнички навлекли на нас бесчестье. Я плакала, твердила, что мне ужасно больно. Еще добавила, что в наших краях очень много Трамбле и этот бандит просто меня одурачил, выдав себя за двоюродного брата. Думаю, Жо удовлетворился таким объяснением.

С этими словами Бетти вытерла слезы. Она избегала встречаться глазами со старшим сыном.

— Хочу признаться тебе, Симон, что сама не могу понять, как я пала так низко… Только, прошу тебя, не обвиняй ни в чем отца. Несмотря на его перепады настроения, он человек порядочный и работящий. Мне не приходилось на него жаловаться. Он всегда был преданным мужем, мог признать, что неправ, если такое случалось. Поверь мне, я его не стою! Я ему изменила, а ведь я клялась в верности ему в церкви, перед Богом… Но этот человек, этот Трамбле, он сумел вселить в меня надежду, заставил поверить, что я еще хороша собой и молода. Какая же я безмозглая идиотка! Он использовал меня в своих интересах, а я теперь чувствую себя паршивой овцой. Я недостойна ходить на службу и причащаться. Если мои родственники узнают, какую ошибку я допустила, как им станет стыдно! Благоразумной и набожной Элизабет Маруа, которую ты знал раньше, больше нет, слышишь? Эрмин, наверное, ненавидит меня, а Лора, если бы все знала, на порог бы меня не пустила. Ты очень снисходителен, мой бедный сынок, ты простил мать и заботишься о ней.

Молодой человек вздохнул и погладил руку, потом запястье матери.

— Я прекрасно представляю себе, что ты пережила, мама, — пробормотал он. — Какое ужасное чувство, что ты не такой, как все порядочные нормальные люди, которые движутся по проторенному пути…

Бетти озадаченно посмотрела на Симона. Она спрашивала себя, почему этот красивый парень в расцвете сил, который обычно делал все, что ему было угодно, произносит такие речи, причем таким грустным голосом.

— Да что с тобой? — удивилась она. — Жизнь тебя балует, у тебя прелестная невеста, у вас уже есть дом и вся обстановка, а еще ты сможешь возделывать земельные участки, которые Шарлотта получит в наследство.

— Ну конечно, мама, все так и будет! — улыбаясь, согласился Симон.

— И я надеюсь, ты скоро сделаешь меня бабушкой, — добавила она наигранно веселым тоном.

Он вздохнул, не ответив. Он не мог открыть матери самое потаенное. Она и так невыносимо страдала.

— Если отец станет изводить тебя, скажи мне, — попросил он. — Твой покой напрямую зависит от твоего молчания. Обещай мне, что до конца будешь настаивать на своей невиновности. Ради Эдмона и Мари! Моя сестренка все время боится, что вы с отцом начнете ссориться. Ты видела, как она дрожит, как только повышают голос? Мари — девочка тонкая и неглупая. Лучше всего было бы отдать ее в закрытую школу…

— Господи, откуда у нас такие деньги? — жалобно произнесла Бетти. — И потом, я предпочитаю, чтобы она жила дома. Когда родится ребенок, мне понадобится помощь.

— От кого этот ребенок? От отца или от Трамбле? — спросил он совсем тихо.

Мать заплакала навзрыд. Ее щеки стали пунцовыми, она опустила голову.

— Откуда мне знать? — ответила она. — Я молюсь каждый день, чтобы это оказался ребенок Жозефа. Иначе, боюсь, я не смогу его полюбить, этого бедного младенца.

На пороге подсобного помещения за кухней, которое выходило во двор, кто-то затопал ногами. Бетти бросила испуганный взгляд на дверь, закрытую толстой портьерой.

— Вот и они! — сказала она. — Ты не едешь в Роберваль, сынок? Сегодня вечером Эрмин будет давать концерт в санатории.

— Нет, не еду! — отрезал он. — Шарлотта там, у Талы. У меня нет желания развлекаться.

Вошла продрогшая Мари и бросилась к плите. Потом появился Жозеф с горшком молока в руках, в глубине его темных глаз горел злобный огонек.

— Ну что, вы вдвоем славно потрепались? — бросил он. — Все еще хнычешь, Бетти? Лучше ужин сготовь. Я голоден! А ты, здоровый обалдуй, накрой на стол, раз ни на что другое не годишься, кроме как сидеть пришпиленным к мамочкиной юбке в двадцать пять-то лет!

Симон посмотрел на отца с нескрываемым презрением. Жозеф Маруа воплощал все то, что его сын больше всего ненавидел. Но он послушался, не произнеся ни слова. Он, как и Бетти, считал себя преступником и сутулился под тяжестью собственной вины.

Роберваль, авеню Сент-Анжель, пятница, 2 февраля 1940 г., в тот же вечер

Эрмин готовилась к концерту в санатории. Шарлотта ее гримировала, и им обеим это нравилось. Столько вечеров они провели вот так, вместе, в уборной, среди развешанных блестящих сценических костюмов, пудры, румян и париков!

— Да, хорошее это было время, — вздохнула молодая женщина. — Особенно в «Капитолии». Как я любила Квебек и всех в театре! Помнишь, как мы смеялись с Лиззи? А Октав Дюплесси? До чего он был забавный, как он придирался к нам из-за твоей помады! Утверждал, что мы неправильно выбрали цвет.

— Да, нам было весело! Особенно тебе, потому что я-то должна была потом идти на сцену, полуживая от страха.

Они обменялись заговорщическими взглядами. Бывшая гостиная семейства Дунэ, переделанная в жилую комнату, не отличалась роскошью, но в ней было разлито приятное тепло.

— Я говорю себе, что никогда в моей жизни больше не будет ни театральных кулис, ни ужинов в шикарных ресторанах, ни приемов в дорогих отелях. Я ведь разделяла все это с тобой, Мимин, но теперь лишусь всех этих привилегий. Даже если ты подпишешь новые контракты и поедешь в Квебек, я буду замужем и мне придется остаться дома.

Эрмин запрокинула голову, пока Шарлотта пуховкой наносила ей на лицо рисовую пудру.

— Никто не заставляет тебя выходить замуж! — воскликнула она. — И жалеть не о чем, раз ты любишь Симона. Но тем не менее подумай еще как следует. Я хорошо тебя знаю и боюсь, что тебе надоест жить почти круглый год в заброшенной деревне, с мужем, который только и мечтает, что обрабатывать свой огород, растить поросенка и доить корову. Ты ведь так ценила бурную городскую жизнь, как бы тебе не зачахнуть!

Шарлотта принялась расчесывать ослепительную белокурую шевелюру подруги и мечтательно заявила:

— Постараюсь родить побыстрее, может быть, уже в следующем году. Буду заниматься домом, готовить и возиться с ребенком.

— Только больше не играй с огнем, сумасбродка! — ответила Эрмин. — Когда мама рассказала мне по телефону о твоих подвигах, я расстроилась. Но не волнуйся, мы поможем тебе обустроиться. Ты почти член семьи. Решено, мы оплатим капитальный ремонт.

— Но это неудобно, — запротестовала девушка, — наверное, Симон не согласится.

— Я сама разберусь! А как Бетти? Я знаю, с маминых слов, что она страшно огорчена отъездом Армана.

— Ну какой же он эгоист! — не преминула заметить Шарлотта. — Мог бы сперва подождать, пока мать родит, а потом уже идти в армию! Как говорит Симон, Арману на всех наплевать, даже на собственную мать, которой осталось три месяца до родов.