Анна Годберзен - Скандал

– Так как я здесь, – вымолвил он с явным усилием, – может быть, вы предложите мне чай со льдом или скотч? Или что-нибудь другое, что у вас есть…

– У нас есть все, что пожелаете, мистер Шунмейкер. – Она все еще не смотрела на него, прекрасно понимая, что Генри думает о ее обворожительной фигуре. Ей хотелось, чтобы он терзался догадками, сердилась она или нет, – Но, видите ли, я только что отослала служанку, так что мне придется приготовить все самой.

– Ну что ж… Хорошо. Самой так самой. Надеюсь, вы не заставите меня ждать, – насмешливо ответил Генри.

– О, ну что вы! Это не займет много времени, – парировала Пенелопа, сузив глаза и зло улыбнувшись, а затем подмигнула ему.

Она прошла через мерцающую зеркалами прихожую, громко цокая каблуками по мрамору и слыша осторожные шаги за спиной.

Кухня была темной, но чистой, с потолка свисали ряды кастрюль и сковородок. Огонь в плите был разожжен, но поблизости не было ни поваров, ни слуг. Пенелопа посмотрела на открытку, потом перевела взгляд на Генри.

– И что же в ней? – спросила она, приподняв бровь.

Генри плотно сжал губы. Когда он подошел ближе, Пенелопа заметила бисеринки пота на его безупречно гладком, холеном загорелом лице и лихорадочный блеск в глубоких темных глазах.

– Я вам нравлюсь, не так ли? – спросил он, игнорируя её вопрос.

В его словах слышалась ирония, но девушке показалось, что он говорит серьезно как никогда. Пенелопа кивнула.

– Думаю, да, – Она затаила дыхание, ожидая, что последует дальше.

– Почему? – Генри смотрел на нее пристально, не отрываясь. Не знай Пенелопа его настолько хорошо, она приняла бы это выражение за задумчивость. Интересно, сколько еще ей ждать? Скоро ли состоится их помолвка? Когда же, когда?

– Почему? – удивленно переспросила она, приподняв брови, и громко рассмеялась, – Да потому что в любви – как и во всем остальном – я выбираю для себя только самое лучшее! Я лучшая из девушек моего круга, а ты, Генри – лучший из мужчин. Самый богатый, самый красивый, – она приблизилась к нему. – Самый яркий, веселый и остроумный. Потому что я хочу, чтобы все смотрели на нас и умирали от зависти, что мы нашли друг друга и что мы идеальная пара. Вот почему.

Генри вздернул бровь и опустил взгляд на свои сияющие ботинки.

– Самый богатый, привлекательный, веселый… Звучит вроде бы верно. – Он замялся и вновь уставился на свои ноги, словно не решаясь поднять глаза и подарить Пенелопе одну из своих ярких, сияющих улыбок. Впрочем, самообладание быстро вернулось к нему– В любом случае, как я уже говорил, удивительно, что в доме такого размера и статуса – лучшем, как вы утверждаете, – днем нет прислуги, – сказал он, глядя ей в глаза.

– В таком огромном доме не одна кухня, как вы понимаете. И я вовсе не нуждаюсь в прислуге с утра до вечера, – Пенелопа поднесла письмо к лицу и провела перед носом, словно запах мог дать ей ключ к разгадке содержания.

Она притворилась, что глубоко задумалась, а потом вдруг резко развернулась и бросила открытку в огонь. Несколько секунд она с довольной улыбкой смотрела, как бумажный листок превращается в пепел. Обернувшись, девушка окинула взглядом кухню, подошла к узкому дощатому столу и грациозно уселась на него. Спина упиралась в стену, ноги свисали, не доставая до пола…

– Думаю, вам придется самому рассказать мне, что было в этом письме. – Пенелопа игриво склонила голову набок. Она немного ослабила корсет, обнажив гораздо больше мест на своем теле, чем позволялось добропорядочной девушке, затем достала тонкую сигарету из складок юбки, томно взглянула на Генри и неторопливо закурила. Пенелопа прекрасно осознавала, что, будучи одной из богатейших девушек высшего сословия Нью-Йорка, она сейчас выглядела дешевой потаскушкой. Но она уже изучила характер Генри и знала, что ему нравились такие противоречия.

Генри иронично усмехнулся, и она поняла, что он у нее на крючке.

– Итак… Вы остались довольны прошлой ночью, мистер Шунмейкер? – спросила она, приподнимая юбку чуть повыше и закидывая ногу па ногу, – Насколько я помню, мы не успели закончить разговор: нас прервали на полуслове…

– Мне все очень понравилось, мисс Хейз, – обведя взглядом комнату, он расстегнул пиджак и положил его на колоду для рубки мяса. – Я и представить себе не могу более яркого и интересного бала. Вы превзошли себя.

– Мы старались сделать все возможное, чтобы угодить гостям, – ответила Пенелопа, – И прежде всего вам, мистер Шунмейкер. Но если вдруг вам что-то не понравилось, надеюсь, вы скажете мне об этом прямо сейчас.

Генри помедлил и затем, словно раздумывая о чем-то очень важном, сделал еще один шаг к Пенелопе. И она почувствовала всю значимость этого движения.

– Ну раз уж вы упомянули об этом, придется сказать. Мне кажется, на этом балу мне очень не хватало вас.

– Вам не хватало меня? – удивленно переспросила она.

– Совершенно верно, – Генри чуть приоткрыл губы, выжидающе глядя на Пенелопу, – Я слишком мало видел вас.

Пенелопа улыбнулась и еще немного стянула корсет – так, что ее грудь почти обнажилась.

– Так лучше?

– Гораздо, – Генри сделал последние несколько шагов, отделявших его от Пенелопы, и обнял ее за талию.

– Вы превосходно танцевали прошлой ночью, – продолжила девушка, в то время как он покрывал ее шею легкими поцелуями.

– На самом деле, я думаю, что превосходно мы танцевали вместе, – Пенелопа замолчала, а Генри поцеловал впадинку между ключицами и перешел на другую сторону шеи. – И, так как вы знаете мою невероятную скромность, должна добавить, что это всего лишь личное мнение.

– А разве нет? – Генри отодвинулся от ее шеи и встретился с Пенелопой глазами. И она заметила в его взгляде неясную тревогу, смешанную с совершенно искренним изумлением.

– Нет, на самом деле я слышала от Бака, будто все на балу решили, что мы самая лучшая пара в танце, и что мы достойны аплодисментов – Пенелопа вздрогнула, почувствовав, что Генри просунул обе руки к ней под юбку и легко сжал ладонями ее колени. Было щекотно, но Пенелопа не могла позволить себе переключиться на волнующие ощущения и остановиться на полуслове: она сверкнула голубыми глазами, иронично усмехнулась и настойчиво произнесла: – Скажите мне, мистер Шунмейкер, что вы об этом думаете?

Генри считал себя истинным джентльменом и потому никогда не давал обещаний, которых не мог сдержать. Он остановил девушку долгим поцелуем, в то время как его руки скользили все выше и выше по ее бедрам.

– Генри, – прошептала она, оторвавшись от его губ и глядя через его плечо на все еще потрескивающее пламя, – Что там было? Скажи…

– В письме? – Губы его передвинулись к ее уху, – Ничего, Пенелопа. Там ничего не было.

– Скажи мне, Генри…

Он немного отстранился, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Именно тогда Пенелопа заметила кое-что новое и глубокое в его взгляде. Нет, она не могла ошибиться… Это выглядело как настоящая страсть, как любовная одержимость. Как признание…

– Ты очень скоро все узнаешь, – сказал он наконец перед тем, как вновь поцеловать ее совершенные розовые губы.

Этот поцелуй наполнил Пенелопу уверенностью, и она отбросила прочь все сомнения. Нетерпеливым движением она притянула Генри к себе, и они предались страсти – прямо на кухонном столе, под длинными рядами кастрюль и поварешек. Пенелопа была почти уверена, что пройдет совсем немного времени, и они будут любить друг друга уже не тайком по воскресным дням, а на вполне законных основаниях. А официальное объявление, суда по некоторым совершенно явным признакам, произойдет уже довольно скоро. Сладкое удовлетворение разливалось в душе, когда она представляла себе, как это будет…

Элизабет Холланд всегда ненавидела воскресные дни. Впрочем, как и Диана: младшая сестра первой осознала свою неприязнь к этим дням, потому что они обычно начинались с церкви и заканчивались неофициальными визитами, хотя «неофициальные» – совершенно неподходящее слово для их описания. Все было самым лучшим образом подготовлено и тщательно спланировано матерью, разведенной тетей Эдит и небольшой «армией поддержки». Радовало лишь одно: этим утром им не пришлось тащиться в церковь. Когда сестры спустились в гостиную, мать объявила, что им Нужно серьезно поговорить.

И вот они сидели в этой мрачной комнате, словно в заточении, – во всяком случае, Диана ощущала себя пленницей, когда ее заставляли проводить время в окружении родственников и гостей, поддерживать чинные благопристойные разговоры и вести себя как леди среди всей этой никому не нужной роскоши.

Пол в гостиной застелен персидскими коврами, а стены украшали картины в массивных золоченых рамах, изображавшие, помимо всего прочего, суровые лица предков. Поверх деревянной обшивки стены покрыты тисненой кожей оливкового цвета. Потолок отделан красным деревом, а лепнина украшена филигранным золотом. Мраморный камин был таким огромным, что в нем можно легко спрятаться. Что, впрочем, Диана и Элизабет часто проделывали, будучи детьми. И младшая мисс Холланд до сих пор время от времени мечтала о том, чтобы забраться в камин и укрыться в нем от посторонних глаз, особенно в скучные часы воскресных визитов.

В комнате было расставлено множество диванов и кресел с подушками самых разных стилей и расцветок, чтобы гостям было где присесть. Впрочем, уютной эта комната не казалась. С тех пор как умер отец, гостиная утратила свое очарование. Мистер Холланд обладал прекрасным чувством юмора и, бывало, втихомолку подшучивал над официальным приветственным стилем миссис Холланд. После возвращения из Европы Элизабет стала намного серьезнее относиться к своей роли и к домашним обязанностям, а вот Диана, вернувшись домой, начала бунтовать еще больше. У нее появилась привычка во время официальных визитов демонстративно уходить в дальний угол гостиной, в турецкий уголок, где прямо на полу лежали дюжины полосатых подушек с кисточками. Она и теперь сидела там в окружении трех огромных ленивых персидских кошек Лили, Лангтри и Дездемоны. Младшая мисс Холланд всегда знала, что унаследовала характер отца. Оба они были романтиками, в то время как ее мать и Элизабет – холодными реалистами.

– В чем дело, мама? – спросила Элизабет, устраиваясь на своем привычном диване под большим портретом отца. На этой картине он был изображен облаченным в цилиндр и элегантный черный фрак, с кустистыми бровями и надменно-печальным выражением лица. Диане вдруг нестерпимо захотелось, чтобы отец сейчас был с ними, сидел рядом и разговаривал. Посмотрел бы на Элизабет своим насмешливым ироничным взглядом, и та почувствовала бы себя глупо из-за своей чопорности и высокомерия, из-за всех этих утомительных и никому не нужных лицемерных визитов.

– О чем ты хотела с нами поговорить, мама? – продолжила Элизабет, грациозно сложив руки на коленях.

Диане вдруг почудилось, будто лицо Элизабет на какое-то мгновение исказилось гримасой боли и страха. Нет, показалось… Когда она взглянула на сестру, ее лицо вновь было спокойным и невозмутимым. Мать молча встала и подошла к камину. В своем плотном, черном, застегнутом наглухо платье она выглядела особенно мрачной и суровой. Волосы ее были собраны в тугой узел и прикрыты вдовьим чепцом. Она задумчиво смотрела в камин, в котором потрескивали только что брошенные поленья. Миссис Холланд хранила напряженное молчание. Было заметно, что ее что-то останавливает. Тетя Эдит жестом велела Клэр, накрывавшей чайный столик, выйти из комнаты. Через несколько секунд миссис Холланд повернулась к дочерям:

– Во-первых, я хотела сказать, что была очень рада увидеть о вас столь приятные отзывы в прессе. Все они в один голос твердят о твоей красоте, Элизабет, и это очень… – миссис Холланд помолчала, дождавшись, пока Клэр исчезнет за дверью, – очень поможет нам в трудные времена.

– Что ты хочешь сказать, мама? – Улыбка Элизабет заметно поблекла.

Миссис Холланд повернулась, чтобы посмотреть на них, и от ее пронзительного ледяного взгляда у девушек по спинам пробежали мурашки.

– Очень важно, чтобы сказанное мной осталось в тайне.

– О, когда-нибудь все обо всем узнают! – дальновидно заметила Диана. Все эти ужимки, недомолвки и театральные намеки казались ей странными, хоть и разжигали любопытство. Интересно, что она должна была хранить в столь жутком секрете?

– Но тайны таких семей, как наша, – особенный случай, – вставила тетя Эдит, взмахнув рукой.