Тут граф пошевелился и пробормотал:

— Пусть это будет тебе уроком.

Она с улыбкой запустила пальцы в его волосы, он прижался щекой к ее ладони, как пес, который ждет, что ему почешут уши. Софи поняла, что Лонгмор очень чувственный мужчина. Впрочем, ничего другого она и не ожидала.

— Ты уже не так бесишься? — спросила она.

— Абсолютно спокоен.

Лонгмор приподнялся с грацией хищника и, усевшись, поцеловал ее колено. После чего стал одевать с такой легкостью, словно занимался этим много лет. Она знала, что это всего лишь практика, годы практики и умение обращаться с женщинами. Но все же в его отношении к ней появилось нечто вроде близости, словно они были любовники уже целую вечность. И в этом чувстовалось что-то… почти семейное.

Наверное, точно так же было у сестры с Кливдоном, когда они лежали в постели. Их жизни соединились, и поэтому таких моментов у них — великое множество. Например, они завтракали и ужинали вместе…

Лонгмор надел и застегнул брюки.

— Надеюсь, ты не отправишь меня спать? — спросила Софи.

— Нет-нет. Мне тоже не хочется спать.

— В таком случае я расскажу, чего добилась сегодня вечером. А ты внимательно выслушаешь и не станешь вести себя как обезумевший ревнивец.

— Понять не могу, какого черта я ревновал. — Лонгмор пожал плечами и подошел к столику с подносом. Наполнил два бокала и снова вернулся к дивану. Один из них передал Софи и, осушив свой, прикрыл глаза.

Софи молча смотрела на него. А он, открыв глаза, уставился на ее декольте.

— Наверное, из-за этого, — проворчал он. — Представил, как ты сидишь за столом, а этот сальный распутник нагло пялится на твои великолепные груди.

Софи упивалась словами любовника, как самым драгоценным комплиментом. Или признанием в вечной преданности. Да, он целовал и ласкал, но эпитет «великолепные» из его уст казался настоящей поэзией. Ведь Гарри — не из тех, кто льстил женщинам, он был предельно откровенен!

А она была… не столь уж откровенна.

— Марселина специально сделала вырез низким. Нужно было показать ему что-то соблазнительное… Впрочем, я выкладывала козыри и других соблазнов — огромное богатство, например, о котором я упомянула как бы вскользь. И еще мое одиночество. Ох, мне так не хватает мужа!..

Тут Лонгмор пристально взглянул на нее, и стало ясно, что он кое-что понял. «Похоже, он не так глуп, как считают некоторые», — подумала Софи.

— Вот видишь? — спросила она. — Видишь, почему мне не пришлось от него отбиваться.

— Да, конечно… Ты дала ему понять, что его цели слишком мелки. Он хотел затащить тебя в постель, но ты — настоящая искусительница — заставила его играть по более высоким ставкам.

— Состояние мадам соперничает с состоянием герцога Кливдона. Если верить «Спектакл», — с усмешкой добавила Софи.

— По сравнению с этим приданое Клары выглядит жалким, — заметил граф. — Но все же… Синица в руках… В общем, ты знаешь.

— Знаю. Именно поэтому мне пришлось выглядеть такой неотразимой.

— И ты прекрасно справилась. — Взяв у нее бокал, Лонгмор поставил его на пол, рядом со своим. Затем наклонился и поцеловал вершинку ее груди. Потом вершинку второй. И провел языком вдоль выреза.

Софи судорожно сглотнула. И уже привычно вцепилась ему в волосы.

— У нас осталось всего несколько дней, — прошептала она.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на нее.

— Но мы ведь знаем, что нужно делать, не так ли?

— У нас лишь общий план действий, — ответила Софи. — Нужно скорректировать его в связи с последними событиями.

Глаза Лонгмора блеснули, и он прохрипел:

— Да, конечно… Но давай с планом… попозже.


На сей раз Гарри отнес любовницу в спальню. А затем, овладев ею, откатился в сторону и заснул. Он проспал бы до полудня, если бы в какой-то момент не подвинулся на то место, где должна была лежать любовница, и не обнаружил холодные простыни вместо теплого тела. Пошарив руками по простыням, граф открыл глаза, приподнялся на локте и осмотрелся. В комнату сочился тусклый свет раннего утра. Но где же Софи?

Лонгмор поднялся с кровати. Решив, что бродить по спальне в голом виде, наверное, не слишком умно, он натянул брюки. Интересно, кто из прислуги на ногах в этот час? Конечно, здешние горничные видели и не такое, и их ничем не удивить, но найдутся и те, кто закричит. И тогда скандал. А на шум явится управляющий. Только этого мадам и не хватало! Обличений в связи со старшим сыном Уорфордов!

Он нашел Софи в гостиной, за письменным столом. Она увлеченно водила пером по бумаге.

— Какого черта? Что ты делаешь? Солнце едва встало, — проворчал граф.

— Нужно написать статью в «Спектакл». Нехорошо, если Том не сможет напечатать это сегодня. А он должен был получить это еще полчаса назад. — Она отложила перо и добавила: — Но все уже готово, и через минуту я это отошлю. У нас есть особая система незаметной доставки подобных материалов в «Спектакл».

Накинув прозрачный пеньюар в оборках на столь же легкомысленную ночную сорочку, Софи вышла из комнаты в облаке трепещущих лент и муслина.

А Гарри вдруг вспомнил, как тушил ее одеяние в ту ночь, когда они остановились в гостинице. Вспомнил — и ощутил, как болезненно сжалось его сердце. Как ни странно, но сейчас он был счастлив и несчастлив одновременно.

Пытаясь игнорировать совершенно новые для него эмоции, граф выглянул в окно.

Через несколько минут вернулась Софи с каким-то письмом в руке.

— Интересно… — протянула она. — Это только что принесли.

Лонгмор глянул на письмо и отвел глаза. Но потом все-таки подошел поближе. Почерк казался знакомым. Где-то он видел его, причем совсем недавно.

Софи уселась за письменный стол и сломала печать.

«Вчера!.. Вот, когда я видел этот почерк!» — вспомнил Лонгмор. Тогда он смял записку и швырнул… кажется, в камин.

Софи пробежала глазами письмо и улыбнулась. Затем, перечитала уже медленнее, то и дело хихикая.

— Большой секрет? — проворчал граф. — Или поделишься?

Софи протянула ему письмо. Но Гарри не взял его, только посмотрел на подпись. Аддерли! Так он и думал!

— Хочешь прочитать? — спросила Софи. — Или позволишь мне? Думаю, для пущего эффекта его необходимо прочитать вслух.

— Давай! — бросил Лонгмор.

«— Дорогая мадам де Вернон, — стала она читать, — я обнаружил, что не могу уснуть. Вообще не нахожу себе места. Сердце слишком полно любовью, ум слишком возбужден. Уснуть невозможно, пока я не открою душу небесному созданию, укравшему мое сердце. Даже сейчас в ушах звучит ваш голос. Стоит зажмуриться, и я вижу ваши прекрасные…»

— Груди, — буркнул Лонгмор. — Все, что он видит, это твои прекрасные груди. Гнусный ублюдок!

— Нет, глаза, — Софи ткнула пальцем в письмо. — Мои прекрасные глаза. «Как двойные океаны, бездонно глубокие и таинственные».

— Меня сейчас стошнит! — фыркнул Лонгмор.

— Дальше не читать?

— Нет, продолжай. Я просто должен это услышать. В точности как зевака, который не устоит, обязательно захочет поглядеть на столкнувшиеся кареты. Или на мертвецов, которых выносят из обрушившегося дома.

«— Я всегда считал, что мучения любви меня не коснутся, — продолжала Софи. — Думал, что подобные чувства могут затронуть только школьников и поэтов. Но потом встретил вас. Прошу вас, мадам, простите. Я почти не понимаю, что пишу. Я расстроен, сбит с толку. И знаю, что не смогу лечь, не написав вам нескольких, пусть и беспомощных, слов. — Ну наконец-то. Хоть это правда. — Всего несколько слов, чтобы выразить свои чувства. Вы так добры, так отзывчивы, моя дорогая леди. Прошу, не отвергайте мои смиренные мольбы».

— Какое гнусное издевательство над невинным листочком бумаги, — проворчал Лонгмар.

Софи хихикнула и продолжила читать:

«— Прошу, пришлите хотя бы два слова, чтобы я окончательно не впал в отчаяние. Крохотная надежда — вот все, чего я ищу. Дайте знать, когда я снова вас увижу. И, ради всего святого, пусть это будет скоро. Я весь ваш. Преданный и верный А.»

— Ну не прелесть ли?! — с воодушевлением воскликнула Софи.

— Прелесть? Ты с ума сошла! Наглый мерзавец! Я всегда знал, что он негодяй, но с каждым днем все яснее понимаю, что ужасно ему льстил! Подумать только! Помолвлен с моей сестрой и пытается овладеть моей… хм…

Брови Софи взлетели вверх.

— Твоей — кем именно?

Гарри нахмурился и проворчал:

— Ты знаешь, о чем я…

— Твоей «тетушкой»?

— Нет, не тетушкой. Неужели не понимаешь? Ведь этот негодяй знает, что я повсюду тебя сопровождаю. Знает, что я тобой интересуюсь. Джентльмен не охотится в чужих угодьях.

Софи рассмеялась.

— Кажется, ты забылся. В твоем представлении мадам реальна! Но ведь все это спектакль, помнишь?

— Дело не в этом.

— Нет, именно в этом.

— Дело в том, что он не имеет права писать тебе любовные письма, вот и все. Если, конечно, можно назвать эту дрянь «любовными письмами»…

— Лорд Лонгмор, успокойтесь!

— А я думал, что уже стал для тебя «Гарри». Или это тоже притворство?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Он и сам не знал, что имел в виду. И упорно смотрел на письмо в ее руке. Ах, эти руки, ее мягкие руки… Она так ласково ерошила ими его волосы… И делала вид, будто хочет его задушить. А потом держала его возбужденную плоть и говорила, что хочет его…

— Как он смеет?! — взорвался Лонгмор. — Как он смеет говорить, что очарован тобой? Как смеет уверять, что сбит с толку? Он ведь даже не знает тебя!

Склонив голову к плечу, Софи внимательно посмотрела на любовника.

— Гарри, что с тобой? Он всего-навсего пишет то, чего, по его мнению, ожидает мадам.

— Да-да, говорит все, что ожидает услышать женщина. А сам думает только о ее грудях и о том, что у нее между ног.

— Да, верно. Но он ведь и пытается затащить меня в постель… Гарри, что с тобой? Ты же сам сказал, что абсолютно спокоен. Я думала, мы все уладили. Сколько еще мы должны совокупляться, чтобы ты, наконец…

— Мы не совокупляемся, — процедил он.

— Но дамы не употребляют более короткое слово.

— Мы любим друг друга! — Он вырвал у нее письмо, смял в комочек и отбросил. — Мы с тобой любим друг друга, ясно? В этом вся разница. И не его это дело пытаться обольстить тебя в своем безграмотном идиотском письме. Я не пишу тебе безграмотные идиотские письма, от которых тошнит, только потому, что я…

Гарри осекся, вновь испытав это странное ощущение счастья и несчастья одновременно. Словно его с размаху ударили ножом в сердце…

Он долго смотрел на Софи. Руки ее были сложены на груди, а пальцы — снова в чернилах. Но щеки на сей раз чистые.

Граф откашлялся и проворчал:

— Я не пишу тебе письма и не говорю… — Он вдруг снова умолк. И вернулся в спальню.

Чуть помедлив, Софи пошла за ним.

А он молча собрал одежду с пола и отовсюду, где она валялась, бросил все в направлении ближайшего стула и принялся одеваться.

Какое-то время оба молчали. Наконец Софи проговорила:

— Все наши отношения с Аддерли — это притворство. Но ты не привык притворяться, поэтому тревожишься.

Лонгмор молча надел рубашку, расстегнул брюки и заправил полы рубашки внутрь.

— Главное — верить в то, что делаешь, — продолжала Софи. — А как только уйдешь за кулисы, — снова стать самой собой. Я просто играю роль, понимаешь?

Лонгмор надел и застегнул жилет. За ним последовали чулки и ботинки.

— Он уже попался на крючок, — пробормотала Софи.

Лонгмор встал и взял галстук со спинки стула. Затем набросил галстук на шею и завязал таким узлом, при виде которого его камердинера наверняка хватил бы удар.

— Аддерли — наш противник. И все это — притворство, которое никак не может стать реальностью, понимаешь, Гарри?

Он надел сюртук и вдруг проговорил:

— Да, совершенно верно. Потому что реально только одно: я люблю тебя.

Софи тихо ахнула, а граф добавил:

— В том-то и беда. Я кретин, но люблю тебя.

Она замерла, совершенно ошеломленная этим его признанием. И была настолько шокирована, что не сумела сделать бесстрастное лицо. Ее широко раскрытые синие глаза смотрели на графа с безграничным удивлением.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.