— Спасибо за такой красочный пример.

— Да я просто так это себе представляю, — заявил Ник. — Вот бы заставить осведомителей и Викария заплатить нам за удовольствие, тогда будем купаться в золоте.

Гриффин не мог не рассмеяться:

— Это скорее всего нам не светит.

— Да уж. — Ник задумчиво поскреб подбородок. — А как та леди, которую вы тогда сюда приводили?

— Я сделал ей предложение выйти за меня.

— Поздравляю, милорд.

— А она отказалась.

Ник пожал плечами.

— Дамам нужно время, чтобы обдумать такие вещи.

Гриффин скривился и положил пистолет, который только что зарядил.

— Дело куда серьезнее. Она не считает меня подходящим мужем. И есть еще одно небольшое препятствие — она помолвлена с моим братом.

— У любой женщины, которая выберет вашего брата, а не вас, не все дома. Уж простите меня, милорд.

Гриффин печально улыбнулся.

— Вы подумали о том, чем займетесь, если мы лишимся винокурни? — спросил Ник.

Гриффин молча уставился на пистолеты.

— Мой дед был пастухом, — сказал Ник, разглядывая почерневшие балки винокурни. — Я вырос среди овец. Глупейшие существа — так мне отец говорил, — но кормиться с них можно неплохо.

Гриффин не сразу понял, зачем Ник это ему говорит.

— Ты хочешь пасти овец?

— Нет. — Ник, кажется, обиделся. — Но шерсть… Тут можно заработать денег.

— Каким образом?

— У вас там, на севере, ведь есть овцы? Вы раньше говорили, что земля не плодородная и большого урожая с нее не соберешь, а для корма животным очень даже подойдет.

— Это так, — медленно произнес Гриффин. Удивительно, что подобные мысли пришли Нику в голову.

А Ник продолжал своим скрипучим голосом:

— Вы отсылаете шерсть в Лондон, ее там прядут и ткут. У меня до сих пор остались отцовские приятели — ткачи. Можно открыть магазин. Я мог бы присматривать за делами.

— Хочешь стать ткачом?

— Это честное занятие, — с достоинством и долей обиды произнес Ник. — И оно обеспечит нас деньгами.

Гриффин сдвинул брови:

— Кто будет прясть шерсть?

— Дети или женщины. — Ник пожал своими огромными плечами.

Гриффин хмыкнул. Спрос на шерстяную ткань постоянно возрастал. Что касается детей, то этот источник рабочей силы всегда под рукой.

Ник стукнул себя по колену.

— Совсем забыл — в лавочке на углу продают очень вкусное заливное из угрей. Вчера как раз попробовал. Объеденье. Мигом слетаю и принесу вам порцию.

Гриффин не успел отказаться, как Ник развернулся, и его и след простыл. Гриффин вздохнул. Ник обожал угрей, а Гриффин не разделял этого пристрастия.

Но миска с этим угощением — последняя из его неприятностей. Достаточно подумать о Викарии и о Геро.

Гриффин вышел во двор, чтобы там подождать своего малопривлекательного завтрака. Всходило солнце, небо над головой посветлело и становилось жемчужно-серым. Ник уже думает о том, чем они могли бы заняться вместо перегонки джина. Чему Гриффин всегда доверял, так это деловой хватке Ника. Если Ник считает, что они заработают деньги на овцах… Что ж, надо подумать.

Тихий утренний воздух прорезал громкий выстрел.

Гриффин кинулся к воротам и, только когда распахнул их, понял, что он без оружия. Если это ловушка, чтобы выманить его… Но узкий переулок был пуст.

— Ник? Где ты?

Он уже хотел уйти, как услыхал стон.

Ник лежал всего в футе от входа во двор винокурни.

Выругавшись, Гриффин наклонился и увидел, как по булыжникам растекается кровь вперемешку с желе и угрями. Ник пытался встать, но ноги его не держали.

— Вся еда расплескалась, — прохрипел Ник. — Вот мерзавцы.

— Да забудь ты про этих чертовых угрей! — закричал Гриффин. — Куда тебя ранили?

Ник посмотрел наверх, и тут как раз взошло солнце, осветив каждую бороздку на его уродливом лице. Глаза скосились, а рот безвольно приоткрылся. Гриффин вдруг понял, что не может дышать.

— Самые вкусные угри в Сент-Джайлзе, — прошептал Ник.

— Черт тебя подери, Ник Барнс, — сквозь зубы прошипел Гриффин. — Не вздумай умереть.

Он схватил Ника за руку, поднял и перебросил себе через плечо. Шатаясь под его весом — а Ник был тяжел как лошадь, — Гриффин вошел во двор винокурни. Опустив Ника на холодные булыжники, он запер ворота и заорал:

— Принесите тряпки! — Кровь была везде: на штанах Ника, на одежде Гриффина. Гриффин держал голову Ника в руках. — Ник!

Ник открыл глаза и ласково улыбнулся ему:

— Они меня поджидали. Люди Викария. Эти проклятые угри…

Глаза Ника закрылись, и сколько бы Гриффин ни ругался, глаз его друг больше не открыл.

Геро еще раз постучала в дверь приюта. Она чуть отступила назад и посмотрела на окна верхнего этажа. В чем дело? Все окна были закрыты.

— Наверное, никого нет, миледи, — предположил лакей Джордж.

Геро нахмурилась:

— В доме всегда кто-то есть — здесь живут дети.

Она вздохнула и с беспокойством оглядела улицу, почти ожидая увидеть Гриффина, который обнаружит, что она приехала в Сент-Джайлз одна, без него. Он, кажется, обладает необъяснимой способностью знать, когда она собирается поехать в Сент-Джайлз. Но тем не менее сегодня его не было видно.

Дверь отворилась, и Геро с облегчением повернулась, увидев маленькую понурую фигурку в дверях.

— Мэри Ивнинг, что случилось?

Девочка нагнула голову и шире раскрыла дверь, пропуская Геро в дом. Геро велела Джорджу подождать снаружи. Она переступила через порог и была поражена тишиной. Вместо того чтобы пригласить ее в гостиную, Мэри Ивнинг провела ее на кухню и выбежала вон, оставив Геро одну.

Геро обвела глазами комнату. На плите грелся чайник, чистые тарелки были сложены для просушки рядом на полке буфета — обычная картина после обеда. Геро подошла к застекленному шкафчику, открыла дверцу и обнаружила чай, муку, сахар и соль.

Из коридора донесся звук шагов. Вошла Сайленс Холлингбрук. В первый момент Геро не заметила никаких изменений в облике женщины. Потом поняла, что на ней вместо обычного коричневого или серого платья — черное.

Причина этому только одна.

— Простите, что заставила вас ждать, — отсутствующим голосом произнесла миссис Холлингбрук. — Не могу понять, почему Мэри Ивнинг провела вас на кухню.

— Вы в трауре, — произнесла Геро.

— Да. — Миссис Холлингбрук провела рукой по черной юбке. — Мистер Холлингбрук… мой муж…

Она вздохнула, подавив рыдание.

— Сядьте. — Геро торопливо выдвинула кухонную скамейку.

— Нет, простите, я просто… я…

— Садитесь. — Геро ласково тронула ее за плечо. — Пожалуйста.

Миссис Холлингбрук с потерянным видом опустилась на скамью.

— Когда вы узнали об этом? — Геро подошла к шкафчику и вынула жестянку с чаем. Коричневый глиняный заварочный чайник сушился вместе с остальной посудой. Она насыпала туда чайных листьев.

— Вчера. Я… Да, это было вчера, — пробормотала миссис Холлингбрук, словно не веря собственным словам. — А кажется, будто случилось так давно.

Геро подошла к плите, взяла полотенце и, подхватив большой чайник, налила кипящую воду в заварочный. Заструился ароматный пар, и Геро закрыла крышку. Она приехала, чтобы сообщить миссис Холлингбрук о новом архитекторе и о том, что строительство приюта затягивается, но эти новости определенно могут подождать.

Геро поставила чайник на стол.

— Он пропал в море?

— Да. — Миссис Холлингбрук теребила складки на юбке. — Его корабль затонул. На борту был пятьдесят один человек, и все утонули.

— Я вам очень сочувствую. — Геро достала из буфета две чашки.

— Как печально, правда? — произнесла миссис Холлингбрук. — Пропали в море. Я помню эти строки из «Бури»:


Отец твой спит на дне морском,

Он тиною затянут,

И станет плоть его песком, кораллом кости станут.

Он не исчезнет, будет он

Лишь в дивной форме воплощен.[14]

Голос замер, и Сайленс уставилась на стол.

Геро разлила чай, положила полную ложку сахара в чашку и поставила чашку перед миссис Холлингбрук.

— Сколько времени для этого нужно, как вы думаете? — еле слышно спросила миссис Холлингбрук.

— Простите? — не поняла Геро.

Несчастная женщина подняла на нее тоскливые глаза.

— Чтобы труп превратился в море во что-то еще. Я всегда утешала себя мыслью, что в конце жизни мы превращаемся в пыль, прах… когда нас хоронят в землю. Пыль — это хорошо. Пыль дает рост траве, чтобы овцы и коровы могли кормиться. Кладбище — это очень спокойное место. Но море… Оно такое холодное. И там одиноко. Очень одиноко.

Геро не знала, что сказать.

— Капитану Холлингбруку нравилось плавать?

— О да. — Миссис Холлингбрук, кажется, удивилась. — Он говорил о море, даже когда бывал дома. Он всегда хотел стать моряком.

— Тогда, наверное, море не представлялось ему таким, каким его видите вы, — не совсем уверенно сказала Геро. — Я, конечно, не осмелюсь утверждать, что много знаю о нем, но он ведь мог по-другому думать о море, правда?

Миссис Холлингбрук заморгала.

— Может, и так. Да. — Она взяла в обе ладони горячую чашку и осторожно сделала глоток.

Геро тоже выпила из своей чашки. Хотя чай и не был такого отменного вкуса, к которому она привыкла, зато оказался крепким и горячим.

— Простите меня, — вдруг заволновалась миссис Холлингбрук. — Мне следовало… Почему вы сегодня приехали?

Геро подумала о той новости, которой хотела поделиться с миссис Холлингбрук — о новом архитекторе.

— У меня нет никаких важных дел.

Миссис Холлингбрук задумчиво сдвинула брови.

— Просто я…

— Да? — мягко произнесла Геро.

— Я… мне не следует говорить вам такие вещи. Это мои заботы.

— Но я хотела бы разделить их с вами, — сказала Геро. — Если только вы не против.

— Да, я не против. Мне стало бы легче. — Миссис Холлингбрук вздохнула и быстро произнесла: — Просто когда Уильям в последний раз уходил в море, наши отношения уже не были такими, как раньше.

Геро вспомнила слухи, которые прошлой зимой ходили об этой женщине. Кое-кто с удовольствием донес их до Геро. Судачили, будто миссис Холлингбрук согрешила с человеком по имени Микки О’Коннор. Тогда Геро не придала этому значения. Она доверяла и Темперанс, и Уинтеру Мейкпису, а если они сочли свою сестру подходящей кандидатурой для управления приютом, то Геро не могла не согласиться с этим мнением.

Геро имела дела с миссис Холлингбрук все лето и всю осень, и за это время у нее не возникло причин сомневаться в ней. Она не знала, правдивы ли те слухи, или миссис Холлингбрук все же запятнала свою репутацию. Но ведь и сама она больше не имеет морального права судить других согрешивших женщин. А даже если бы и имела такое право, то все равно в глубине души чувствовала: миссис Холлингбрук — хорошая женщина. Женщина, которая заслуживает эпитета «добропорядочная».

— Простите, — сказала Геро, не зная, что еще сказать.

Но миссис Холлингбрук не требовалось ее красноречие.

— Мне бы так хотелось еще хоть раз с ним поговорить. Сказать ему… — Голос у нее прервался, Сайленс замотала головой, прежде чем смогла продолжить, прерывисто дыша: — Я бы хотела, чтобы мы расстались не так холодно.

Геро, поколебавшись, протянула ей руку. Она не очень-то хорошо знала миссис Холлингбрук, но горе никого не щадит.

Миссис Холлингбрук судорожно схватила руку Геро.

— Это эгоистично, я знаю, но не могу отделаться от мысли, что все кончено.

— Что кончено? — Мягко спросила Геро.

Миссис Холлингбрук покачала головой, и слезы потекли у нее по щекам.

— Моя жизнь, все, что я… что, я думала, у меня есть. Это была моя любовь, мой брак. Я плохо это объясняю. — Сайленс прикрыла глаза. — Любовь — счастье — не так уж часто встречаются. Некоторые люди за всю свою жизнь этого не находят. У меня это было. А теперь ушло. — Она открыла глаза и уставилась в пустоту. — Я не думаю, что такая любовь бывает в жизни дважды. Она закончилась. Мне придется теперь жить без нее.

Геро опустила лицо, слезы наполнили ей глаза. Любовь встречается не часто. Она понимала это умом, но здесь перед ней сидела женщина, у которой была любовь и которая ее потеряла. Геро охватило внезапное, паническое желание увидеть Гриффина. Она должна предупредить его о том, что Максимус знает о его винокурне. Должна коснуться его руки, увериться, что он жив и здоров. Должна услышать его дыхание. Эта тяга — любовь? Или лукавая отговорка?

— Простите меня, — сказала миссис Холлингбрук. — Я обычно не такая плаксивая.