Кик вытащила чистую белую футболку из ящика комода и, натянув ее, решила отправиться в кабинет и привести в порядок свой стол. Поскольку Лолли нет на месте, она может позволить себе слушать во время работы свою любимую станцию, передающую рок-музыку. Кик двинулась вверх по лестнице, где хранились странные и никому не нужные предметы, присланные Лолли теми, кто надеялся, что она упомянет о них в своих колонках.

В кабинете зазвонил телефон. Не успела Кик подойти, как включился автоответчик. Она услышала хрипловатый голос знаменитого юриста Ирвинга Форбраца. Он сказал, что у него есть потрясающая новость, но он вот-вот покидает свои апартаменты в „Трамп-Тауэр" и с ним не удастся связаться, пока он не доберется до Лос-Анджелеса.

Вдруг Кик застыла как вкопанная, не дослушав последних слов и в ужасе вытаращив глаза.

На полу перед своим столом лежала распростертая Лолли. Плечо ее придавили остатки бюста Ким Бессинджер. Вокруг Лолли валялись груды обломков. Похоже было, что на нее рухнула полка.

За пределами бетонных лабиринтов нью-йоркской подземки Кик никогда не видела мертвых, но, едва бросив взгляд на Лолли, тотчас поняла, что ей уже не подняться.

Она опустилась на колени рядом с ее телом. В синеватом свете, струящемся из-под купола, Кик увидела вздувшийся красноватый порез, пересекавший левый глаз Лолли. Одна из накладных ресниц отклеилась.

Кик до боли стиснула зубы. Протянув руку, она осторожно водрузила ресницу на место, затем коснулась щеки Лолли. Холодная, она напоминала автомобильную камеру.

Даже при этом свете Кик заметила застывшее на лице Лолли выражение изумления и растерянности. От ужаса одиночества и этого синеватого света Кик прошиб холодный пот. Ее отношения с Лолли были чисто профессиональными, вполне корректными, но суховатыми и лишенными сантиментов. Кик почувствовала смущение и неловкость, прикоснувшись к беспомощному, обмякшему телу Лолли.

Ее передернуло. Она встала, не отводя глаз от тела. Лолли лежала на спине, нога к ноге. Носки туфель-лодочек смотрели прямо вверх, как башмаки мертвой колдуньи в „Волшебнике страны Оз".

Кик охватила дрожь. Потрясенная до глубины души, она добралась до дивана с выпирающими пружинами и подняла вытертую соболью шубку, которую швырнула туда Лолли. Несколько лет назад ее преподнес Лолли какой-то важный гусь из „Метро-Голдвин-Мейер", то ли надеясь, что журналистка упомянет о нем в своей колонке, то ли желая избавиться от шубки.

Шубка вытерлась, мездра стала жесткой, а мех на воротнике выцвел там, где соприкасался с крашеными волосами Лолли Пайнс. Один рукав немного распоролся по шву.

Бедняжка, подумала Кик, опускаясь на пол. Надо привести все в порядок.

Она осторожно убрала обломки бюста Ким Бессинджер, сложив их в стороне, потом аккуратно прикрыла Лолли шубкой, подсунув рукава под тело.

Лолли, которая никогда не покидала дома, не одевшись и не подкрасившись на манер Джоан Кроуфорд, сейчас привела бы в ужас любого.

Кик необходимо было все обдумать. Откинув в сторону номер „Верайети", который оказался под шубкой, она села.

Кажется, у Лолли нет родни, которой следовало бы позвонить, но у нее есть поверенный. Ирвинг Форбрац годился только для торжественных случаев; Кик терпеть его не могла. Но он ведал всеми делами и налоговыми отчислениями Лолли, и она нередко упоминала его в своей колонке. Несомненно, он знает, как поступать в таких случаях. Но какой от него толк, если он уже в самолете?

Она отчаянно хотела, чтобы с ней возле тела был кто-нибудь серьезный, сведущий в таких делах, способный взять на себя ответственность за все это. Наверное, ей нужно позвонить в газету. Она уткнулась лицом в колени.

– Пожалуйста, Боже, – зашептала она, крестясь, чего не делала после окончания средней школы. – Я этого не хотела. Честное слово, в глубине души я лишь надеялась отдохнуть от нее, но никогда, никогда, никогда не думала, что она может умереть.

И тут прорезался тихий ехидный голосок: Кик не слышала его с того дня, когда он посоветовал ей пойти на работу к Лолли.

Прозвучав в первый раз, этот голос порекомендовал ей бросить женатого профессора, с которым у нее был стойкий любовный роман. Слово „стойкий" означало, что они занимались любовью лишь стоя: в пустой кладовке заброшенного холла, а однажды у капота его маленького „фольксвагена", в темноте на стоянке у стадиона. Голос обитал в недрах ее сознания и всегда раздавался в критические минуты. Именно этот голос заставил ее отправиться к редактору газеты в Спрингфилде и потребовать, чтобы под написанным ею материалом крупными буквами значилась ее фамилия. Голос предупредил Кик буквально за минуту до того, как ее угораздило влюбиться в человека, который чуть не разрушил ее карьеру и не разбил сердце; подчинившись ему, она исчезла с глаз людских и обрекла себя на изгнание.

И вот теперь, испытывая безмерное чувство вины, она вновь услышала этот голос. Проведя несколько месяцев бок о бок с Лолли, усвоив все ее ухищрения, Кик стала мечтать, что когда-нибудь ей разрешат вести свою собственную колонку. Ведь она профессиональный опытный журналист. Все чаще и чаще Лолли использовала для своих статей информацию, почерпнутую из списков Кик. Порой по ночам она шепталась с безгласной Тельмой и размышляла о том, как развернутся события, если Лолли исчезнет со сцены.

– Я этого не хотела, – снова заплакала она. – В самом деле, я никогда не хотела, чтобы такое случилось.

Тихий ехидный голосок спросил:

– Ты уверена?

2

Джо Стоун, главный редактор „Нью-Йорк Курьер", уселся на продавленный диван. Он поискал глазами простыню, чтобы прикрыться, ибо кондиционер, стоящий в ногах кровати, подавал холодный воздух. Это, пожалуй, было единственное работающее приспособление в квартире Бэби Байер на нижнем этаже, поскольку она служила ей не столько домом, сколько местом для ночлега.

Как он и предполагал, простыни не оказалось. Ее редко удавалось обнаружить на постели Бэби.

Обнаженная женщина рядом с ним раздраженно потерлась лицом о жесткое стеганое одеяло и застонала.

Джо посмотрел через плечо, спит ли она. Если ему повезет, он успеет принять душ и одеться до того, как она проснется.

Бэби стала сводить его с ума, едва только он появился в газете два года назад. Тогда он был женат на Бэт, но та все определеннее давала ему понять, что для нее нет смысла бросать работу в Вашингтоне и перебираться к Джо в Нью-Йорк. Но и теперь, когда он решил развестись с Бэт, Бэби все еще сводила его с ума. Стоило только бросить взгляд на Бэби Байер, как у любого мужчины начинали играть гормоны. Ее хотелось или как следует оттрахать, или задушить. Проблема в том, что Джо, как правило, хотел и того, и другого.

Он прокрался в ванную, не разбудив ее, и тихонько прикрыл за собой дверь. Телефон на стене рядом с аптечкой напомнил ему, что он должен позвонить Лолли и проверить, как дела с ее колонкой. Заметки не было на его столе, когда он отправлялся к Бэби. Если он будет медлить и дальше, на него обрушится масса проблем, а решать их придется ему самому.

О, черт, ведь Сэм знает, где он. Добрый старый Сэм. Единственный человек из отдела репортажа, да и во всей газете, с которым он мог поделиться этой историей с Бэби, а ведь она тянется вот уже два месяца. Бэби считала, что ее непосредственная начальница Петра Вимс, редактор полосы „Виноградинка", что-то подозревает, но Бэби никогда не утруждала себя доказательствами. Тем не менее все старались не нарушать правил, установленных владельцем и председателем совета директоров компании „Курьер Паблишинг" Таннером Дайсоном.

Джо вздрогнул, услышав телефонный звонок, тотчас схватил трубку, отошел в дальний угол просторной старой ванной и только тогда пробормотал:

– Алло.

– Джо? Это Сэм. Прости, что... беспокою тебя. У нас проблема.

– О, черт побери! В чем дело?

– Лолли Пайнс умерла.

Джо опустился на крышку стульчака.

– Что? – изумленно переспросил он. – Я же только говорил с ней утром. Она была в порядке. Господи Иисусе, Сэм. Проклятье, что же случилось?

– Она погибла в своей квартире. Я еще не знаю подробностей. Звонила ее помощница. Мы только что послали туда машину.

Джо Стоун встал и прижал телефон плечом к уху, благодаря Бога за то, что может расхаживать по просторной ванной.

– Вы уже звонили старику?

– Еще нет. Дайсон уехал к себе на ранчо. Сомневаюсь, что следует нарушать отдых издателя, если только никто не выстрелит в Президента.

– Ну, эта ситуация не многим лучше. Так что, пожалуй, позвони ему, пока он не узнал об этом из других источников.

– Не напишешь ли несколько слов для некролога, если вдруг я с ним не свяжусь?

– Попытайся первым делом найти Таннера, – сказал Джо, обдумывая все это на ходу. – Что с ее статьей? Только не говори мне, что она не успела ее написать.

Сэм выразительно помолчал, потом ответил:

– Она ее не написала.

– Проклятье! – взорвался Стоун. – Она же знала, что мне нужна эта чертова статья к четырем. Что же мне теперь делать?

– Ты на редкость отзывчив, – саркастически заметил Сэм. – Кажется, смерть вполне уважительная причина. Впрочем, можешь вынести ей выговор за срыв материала.

– Мда... Что ж, Лолли скончалась, а мы с тобой живы, Сэм, – философски произнес Джо.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что у Лолли больше нет никаких проблем, а у нас они есть, – устало отозвался Джо. – Похоже, что с этой колонкой нам придется расстаться.

Вешая трубку, Джо пнул ногой табурет на колесиках, и он загремел по кафельному полу.

Из-за двери послышался детский голосок Бэби: она всегда говорила им, когда чего-то хотела.

– Джо... ох... ох. Скорее, ми-и-илый. Мне ужасно хочется...

О, Господи, только не это, подумал Джо, закрывая глаза.

– ...сделать пипи.

– Вот дерьмо, – прошипел он сквозь зубы. – Секундочку, Бэби. Я только что закончил разговор. Потерпи немного.

Встав над унитазом, Джо помочился, стараясь делать это по возможности шумно, чтобы заглушить голос Бэби. Похоже, что она приникла к дверной щели.

Покончив со своими делами, Джо открыл дверь.

– Отливай, Бэби, – бросил он. – Я ухожу.

– Но ведь ты мог воспользоваться телефоном и на кухне, – фыркнула она, проскользнув мимо него.

Рухнув на диван, Джо поискал на ночном столике сигареты. Мятая пачка лежала в лужице вина: рядом с ней в беспорядке, свойственном Бэби, валялись флакончики лака для ногтей, наушники, журналы „Космополитен", сережки и браслеты.

Он вытащил последнюю сигарету из пачки, начатой после завтрака. „Господи, – подумал он, – закуривая: целая пачка, три бутылки содовой и две вина – и все это после ленча. С ума сойти".

Взглянув на часы, он прикинул, что они занимались любовью не меньше трех раз, после того как, закончив ленч, оказались в этой квартире. Во всяком случае, три раза он кончил, а как Бэби, не знал. На людях она вела себя так, словно ей вечно не хватало. Она всегда со всеми заигрывала, то вскидывая брови, то опуская ресницы. О чем бы ни заходил разговор, Бэби неизменно сводила его к сексу.

В ресторане Бэби всегда наклонялась и укладывала свою внушительную грудь на край стола. Из всех, кого он знал, только Бэби могла пальцами ноги расстегнуть ему молнию на брюках.

За то недолгое время, что он спал с Бэби, Джо так и не понял, в самом деле она обожает заниматься сексом или, пуская в ход разные уловки, умело изображает страсть, а при этом отлично владеет собой. Она позволяла себе в постели любые непристойные выражения, и все сходило ей с рук, ибо его они возбуждали так же, как и ее.

Даже на первых порах, когда она изображала оргазм, орала, металась и чуть не лезла на стенку, он подозревал, что она притворяется. Конечно, она любила предварительные любовные игры, когда в ход идут язык, губы и пальцы. Тут он был мастером и изо всех сил старался доставить ей удовольствие. Но какое-то шестое чувство подсказывало ему, что, едва он входил в нее, она остывала, хотя изображала стоны, скрежетала зубами и закидывала ноги ему на плечи. Убедившись, что он получил свое, она обычно вскакивала с постели и бежала в туалет, на кухню или, что хуже всего, возвращалась в ту же секунду к какой-нибудь истории, которую он заставил ее прервать на полуслове.

Взбив тощую подушку у себя за спиной, он еще раз крепко затянулся.

Его жизнь совершенно вышла из-под контроля. Он это понимал. Его коллеги в газете тоже замечали это, как и его друзья. Даже бывшая жена, с которой Джо заключил временное вооруженное перемирие, знала это.

Бэт недавно приезжала из Вашингтона, и они вместе пообедали. Бросив лишь один взгляд на него, некогда считавшегося душой компании, она спросила:

– Что, черт побери, с тобой случилось?

Мог ли он рассказать ей об этом? Мог ли объяснить, что его бледность и помятый вид вызваны душевной смутой? Он тосковал о доступном, но очень ценном: о пунктуальности, чистых носках, твердом слове. Все это ушло из его жизни. Осталось лишь возбуждение, напряжение и эротические интерлюдии. Но поэзия духа и нежность исчезли.