Люсьен Гольдберг - Скандалы

Бэби прошмыгнула за стол и склонилась над его плечом.

– О-о-о, список приглашенных на панихиду по Лолли! – восхищенно сказала она. – Боже, кого тут только нет! Мы пойдем вместе с тобой, да?

– Нет, – сказал Джо, не глядя на нее. Запах ее духов волновал его.

– Нет?! – завопила Бэби. – Что ты хочешь этим сказать? Ты должен пойти со мной!

– Успокойся, Бэби. Там будет только руководство. Я не могу идти туда с тобой, и ты это отлично знаешь.

– Но это всего лишь деловое мероприятие. Никому ничего и в голову не придет, если я появлюсь с тобой, Джо. Так что брось, – взмолилась она, поглаживая рукав его рубашки. – Пожалуйста!

– Ирвинг Форбрац получил приглашение. Вот и попроси, чтобы он прихватил тебя. Это назначено на конец недели, и у тебя хватит времени, чтобы его обработать.

Бэби отдернула руку и резко повернулась на каблуках.

– Ты сущее дерьмо, Джо Стоун, – фыркнула она. – Кажется, такого я никогда и не встречала.

– Сомневаюсь, Бэби, – пробормотал он, делая вид, что читает.

– Я еще с тобой расквитаюсь, – пообещала Бэби, направляясь к двери.

– Уверен в этом, – ответил Джо.

Сквозь стеклянную перегородку он видел, как Бэби с развевающимися светлыми волосами вылетела в коридор.

Отложив бумаги, Джо уставился в окно. В пространстве между двумя складскими помещениями по другую сторону улицы он заметил медленно поднимающийся по реке прогулочный теплоход; его палубы были заполнены туристами.

Бэби права. Он и есть дерьмо. Вот почему Бэт не поехала за ним в Нью-Йорк и даже не попыталась найти какое-то компромиссное решение. Она устала находиться рядом с тупым и невнимательным дерьмом, эгоистом и карьеристом.

Не стоило так разговаривать с Бэби. Она тупа и нахальна, но все же не заслуживает такого отношения. Может, она займется Ирвингом и оставит его в покое? „Эта парочка составит великолепный дуэт, – подумал он, улыбнувшись. – Газетный вариант Бонни и Клайда".

Около тысячи человек прибыли на панихиду на Таймс-сквер в четверг утром после Дня труда. Начиналась она в полдень. Вылезая из машины, в которой приехала вместе с Таннером и двумя спутниками из руководства газеты, Джорджина заметила в середине толпы Бэби, направлявшуюся в холл.

Когда Бэби заговорила с кем-то, Джорджина заметила, что она сделала со своим лицом нечто невообразимое. Веки были покрыты чем-то блестящим, а длинные, как у жирафа, накладные ресницы придавали ей вид застывшего изумления. На ней была соломенная шляпа шафранового цвета в стиле Авраама Линкольна и свободное мини-платье из оранжевого и желтого шифона, складки которого сейчас колыхались.

Оказавшись в прохладном холле, Джорджина обратила внимание на то, что телевизионщики и фоторепортеры проявляют сдержанность, подобающую печальной атмосфере панихиды, хотя здесь собралось на редкость много знаменитостей. Несколько телеоператоров прижались к стенкам, освобождая проход.

Таннер, сказав несколько слов в микрофон, поднял руку, попросив, чтобы его пропустили. Он усадил Джорджину на место и пошел за кулисы, чтобы собрать тех, кто во время панихиды будет сидеть на сцене. Джорджина осмотрелась и вновь заметила соломенную шляпку Бэби через несколько рядов от себя. Она то подскакивала, то опускалась, когда Бэби говорила с мужчиной справа от нее, а потом с сидящим впереди.

После музыки в исполнении струнного квартета, к которому Таннер питал особое пристрастие, он поднялся, чтобы произнести проникновенную речь о долгом пути Лолли. Пока он говорил, Джорджина поглядывала по сторонам. Лолли испытала бы большое удовлетворение от того, что все эти люди пришли отдать ей последний долг.

Таннер завершил выступление, зачитав телеграммы от знаменитостей, которые не смогли прибыть сюда, после чего представил самого давнего и близкого друга Лолли. Абнер Хун слегка склонил голову.

На нем был серебристый галстук, а в петлице – огромная калла. Его слова о давней дружбе с Лолли казались вполне искренними. Когда Абнер возвращался на свое место, Джорджина заглянула в программку. Следующим должен был выступить Уолтер Кронкрайт, сидевший рядом с Таннером. Поймав взгляд Таннера, Джорджина помахала ему. Она улыбнулась, когда Кронкрайт махнул ей в ответ.

Таннер привстал, чтобы представить Уолтера Кронкрайта. В этот момент Джорджина увидела, как стремительно подпрыгнула шляпка Бэби. Она было подумала, что Бэби решила в самое неподходящее время удалиться в дамскую комнату, но когда увидела, что та торопливо идет по проходу к ступенькам, ведущим на сцену, у нее перехватило дыхание, и Джорджина снова уставилась в программку. Имени Бэби там не было.

Тем не менее Бэби, поднявшись на сцену, направилась прямо к трибуне. Ее оранжевые каблучки громко стучали, когда она проходила между цветочными вазами, стоящими вдоль рампы.

Таннер, сидевший далеко от трибуны, вскочил было с неудобного вращающегося стула. Он был вне себя от гнева. Однако, окинув взглядом аудиторию, он медленно сел. Конечно же он понял, что лишь усложнит ситуацию, если попытается остановить Бэби.

К счастью, кто-то поставил для Абнера небольшую подставку за кафедрой, иначе вместо Бэби появилась бы говорящая шляпка.

Бэби развернула листок бумаги, откашлялась, пододвинула к себе микрофон и подождала, пока стихнет гул в огромной аудитории.

Когда воцарилась тишина, Бэби заговорила тихо и проникновенно. Джорджина скоро поняла, что она читает стихотворение „Ветер моих крыльев", переведя все глаголы в прошедшее время; при этом она выразительно жестикулировала.

– Я так и не сказала тебе, что ты была моей героиней, – завывала она. – О, моя бесценная Лолли, ты была ветром моих крыльев.

Джорджина готова была провалиться от смущения. Никогда еще ей не было так неловко. Что-то наглое и липкое было в декламации этих переиначенных стихов. Чего ради Бэби это затеяла? Решила показать себя во всей красе этим людям, о большинстве которых писали журналы „Вэнити Фейр", „Форчун", а также коллеги Бэби. Так или иначе, она устроила вопиюще вульгарное представление, несовместимое с траурной церемонией. Джорджине казалось, что она воочию видит, как рушится карьера Бэби.

Наконец муки Джорджины прекратились: Бэби замолчала. Как ни странно, оркестр за сценой выразительно исполнил „Ты ветер моих крыльев". Джорджина предположила, что Бэби успела заблаговременно снабдить их нотами.

К изумлению Джорджины, Бэби проводили оглушительными аплодисментами, когда она под звуки музыки покинула сцену.

Все головы повернулись к ней, когда она шла к своему месту. Джорджина, чуть не вывернув шею, наконец увидела, что Бэби сидит с этим ужасным Ирвингом Форбрацем. Когда Ирвинг наклонился к уху Бэби, Джорджина уже не сомневалась, что они не только вместе пришли сюда, но именно Ирвинг толкнул ее бывшую подругу на этот неслыханный поступок.

Панихида продолжалась еще сорок пять минут, уже без всяких инцидентов. Джорджина так нетерпеливо ждала конца церемонии, что едва вникала в происходящее, не улавливая ни слова из речей ораторов.

Когда панихида наконец подошла к концу, Таннер поблагодарил всех прибывших отдать Лолли последний долг, и люди стали расходиться.

Лимузин Таннера был уже под навесом у входа. Джорджина ждала Таннера снаружи, обмениваясь репликами с газетчиками. Она стояла рядом с Мередит и Тимом Брокау, когда наконец заметила Таннера. Приблизившись к машине, он приложил к губам указательный палец. Склонившись к ней, он шепнул:

– Мы подбросим Брокау. И ни слова о Бэби.

Только в конце дня, после приема, Джорджина узнала о последнем сюрпризе, преподнесенном Бэби в этот необычный день. Таннер, который после их свадьбы почти не упоминал имени Бэби, назвал устроенное ею представление „довольно трогательным".

Прошло уже около двух недель после панихиды, а в „Курьере" так никто и не занял место Лолли. Чтобы заполнить пространство, столько лет отведенное под ее колонку, приходилось печатать сообщения с телетайпа и довольно слабые материалы, раздобытые репортерами.

Джорджина знала, что Таннер обдумывает, кого взять на место Лолли, но со дня ее смерти ему приходилось разбираться со многими проблемами в газете, и Джорджина почти не видела его. Он уходил рано утром и являлся домой поздно вечером.

Накануне она все же дождалась его и заставила пообещать, что завтра он пообедает дома. Ей хотелось провести с ним хоть немного времени. И на то у нее были особые причины.

Оставшись одна в своей огромной кухне, она весело мурлыкала что-то себе под нос, готовя Таннеру обед из его любимых блюд.

Она обваляла в сухарях свиные отбивные. С недавних пор она стала прибегать к маленьким хитростям, готовя блюда для Таннера. Она очень любила проводить вечера дома, вдвоем с мужем, но терпеть не могла благотворительные балы, приемы в четырехзвездочных ресторанах и обеды в огромных апартаментах на Парк-авеню и Пятой, где бывали люди, так или иначе связанные с жизнью Таннера.

Для каждого семейного обеда она всегда старалась приготовить что-нибудь особенное: то потушить мясо, нарезанное в виде сердечек, то украсить желе рожицами: долька лимона – рот, кусочки апельсина – глаза, земляника – нос. Обеды, которые она готовила, не только заклеймили бы позором на образцовой кухне журнала „Восхитительная пища", но над ними презрительно посмеялась бы та публика, с которой Джорджине приходилось теперь поддерживать отношения. В этой компании Джорджина была самой молодой из жен. Никого из этих людей она не воспринимала как друзей в привычном значении этого слова. Они занимали руководящие места в мире бизнеса и играли значительную роль в общественной жизни. Деловая жизнь этих банковских воротил и королей прессы была связана с Таннером. У многих из них были взрослые дети.

Некоторые жены считали очень милым, что Джорджина сама готовит для мужа, но относились к ней несколько снисходительно, хотя и брали у нее кулинарные рецепты.

Таннер пытался смягчить задевавшие Джорджину случайные замечания, высоко ценил ее искусство и при каждом удобном случае напоминал, что до того как они поженились, она была одним из самых известных в стране кулинаров. Он утверждал, что именно ее стараниями в зале для приемов „Курьера" подавались столь восхитительные блюда.

Замечая легкие усмешки на лицах слушателей, Джорджина с горькой обидой понимала, что умение приготовить отбивную не делает ее в их глазах интересной личностью.

Отбивные зашипели на сковородке. Соскользнув с высокого табурета, Джорджина стала искать лопаточку, чтобы перевернуть их. Они были золотисто-коричневыми и хрустящими, такими, какие любил Таннер.

Она посмотрела в глазок духовки. Ей осталось сделать только сырную подливку для цветной капусты и поджарить лук с грибами. Позже она взобьет мутовкой орехи с сахаром для карамельного соуса и польет им бананы на десерт.

Джорджина улыбнулась, подумав, в какой ужас привели бы ее обеды сторонников разумного питания. Они были не только разнообразны, но и перегружены жирами, калориями и холестерином. Но ее это не волновало. Сегодня был особый вечер, и хорошее настроение Таннера должно обеспечить успех ее замысла. Сегодня она расскажет ему о своем тайном проекте.

Джорджина послала свою рукопись о секретах домоводства и кулинарии единственному знакомому ей человеку в издательском мире. Рона Фридман была выпускающим редактором в „Восхитительной пище", когда Джорджина там работала; уйдя оттуда, она стала редактором в издательстве „Уинслоу-Хаус". Джорджина знала, что рукописи, поступающие не через агентов, часто возвращаются даже не прочитанными, но все же надеялась, что Рона когда-нибудь даст о себе знать.

Джорджина не знала, как Таннер отнесется к этому. Если не считать приготовления пищи для больных СПИДом, этот выношенный ею замысел, который она инстинктивно держала в тайне от Таннера, принадлежал ей и только ей. Муж не принимал в нем ровно никакого участия, в отличие от ее прочих занятий, вроде устройства общественных приемов, балов и украшения дома.

Но публикация книги – это совсем другое дело, настоящая работа, которая привлечет внимание именно к ней. Ей безумно хотелось, чтобы Таннер не только одобрил ее план, но и отнесся к нему с пониманием. Чтобы добиться этого, придется очень деликатно подойти к этой теме.

Она вспомнила, как советовала стажерам, приходившим на образцовую кухню в журнал: „Настоящее блюдо получается, если задумать его заблаговременно и готовить на небольшом огне".

Теперь она должна воспользоваться своим же советом – затеять разговор в начале обеда и спокойно дождаться момента, когда можно будет рассказать об этой идее.

У нее осталось время принять ванну, надеть любимое платье Таннера и даже послушать новости, чтобы побеседовать за столом и о том, что происходит в мире.

Через двадцать минут, когда перед зеркалом Джорджина накладывала последние мазки на веки, она увидела, что Таннер стоит у нее за спиной. Она улыбнулась ему и подставила щеку для поцелуя, засмеявшись, когда он пощекотал ей затылок.