Я постучала в дверь кабинета Говарда в десять вечера, после того как всю смену следила за его перемещениями. Для меня Говард не играл особой роли в обслуживании гостей, но я подсознательно запомнила его привычки. А сегодня до меня дошло, что в семь вечера он всегда подходит к кофемашине, потом проводит два часа в зале, потом, если не случится ничего из ряда вон выходящего, около девяти поднимается к себе в офис и ресторан покидает около одиннадцати. Два часа в зале – непыльная работенка, по меркам персонала, а потом я вспомнила про дневные смены и как он всегда был на месте еще до нас, и рабочий день с девяти утра до одиннадцати вечера показался ужасающе тяжелым. А вот по нему такого и не скажешь.

– Входите, – откликнулся он.

Говард сидел, откинувшись на спинку кресла, сдвинув на лоб очки для чтения, перед стареньким настольным компьютером высилась кипа документов.

– Тесс! – Он сел прямее. – Какой сюрприз!

– Знаю, мне следовало записаться, извини. Я просто увидела, что ты еще тут…

– Моя дверь всегда открыта.

Я села напротив него. Не знаю точно, чего я хотела, но я понимала, что исчерпала собственные ресурсы. И фаза, в которой я вела столь счастливое существование, подходила к концу. Говард дал мне шанс надеть «полоски», теперь мне нужно было, чтобы он сказал мне, что будет дальше.

– Мне любопытно… какие есть шансы… в компании… – я запнулась. При закрытой двери я чувствовала себя странно уязвимой, а ведь смена еще не закончилась, все наши были тут. – Прости, я не спланировала, что буду говорить. – Я увидела у него на полке бутылку бурбона «Четыре розы». – Можно мне немного?

Он снял очки и, не вставая, потянулся за бутылкой. Его взгляд ни на секунду не отрывался от меня. На столе у него стояли разрозненные образцы барного стекла, кое-какие бокалы успели запылиться. Выбрав бокал для виски, он протер его концом собственного галстука в голубую клетку.

– У меня нет льда, – сказал он, подавая его мне. Себе он не налил.

– И не надо. – Я сделала большой глоток. – Ты сказал, я смогла бы стать полноценной официанткой-сомелье.

Он кивнул.

– Я хочу ею стать. Я правда подхожу для этой работы. Я уже лучше остальных бэков и даже большинства официантов.

– У тебя есть задатки. Вот почему ты первая в очереди. – Не зная, к чему я клоню, Говард увернулся от прямого ответа. Я сама не знала, к чему я клоню. – Тесс, в нашей компании все прозрачно. Ты видела график работы официантов, ты знаешь, как у нас все устроено. В настоящий момент окна нет.

– О’кей. – Я допила налитое. – Может, ты сумел бы найти его для меня? Или мог бы меня повысить.

Подняв брови, он снова открыл «Четыре розы». Налив щедрую порцию мне, он плеснул толику и себе.

– Я рассматриваю тебя как большое вложение. Мне бы хотелось видеть твой рост.

– И мне тоже. Честно, я не хочу уходить, даже если меня до смерти тошнит от этого места. Это мой дом. Но еще я знаю, что по-настоящему им управляешь не ты. Им заправляет Симона. А она никогда не позволит мне подняться до ее уровня.

– Не передавай это владельцу. – Мои слова его не оскорбили, скорее заинтересовали. – У вас с Симоной… Только не говори, что это из-за какого-то парня.

– Нет. То есть да, но нет. Дело во мне. Ну же, Говард, – сказала я, на пробу откидываясь на спинку стула. – Я знаю, что ты не любишь Джейка, а он не любит тебя. Понятия не имею, что там между вами случилось. И я знаю, что вы с Симоной друзья, или что там еще. Но мне стоило бы стать тут официанткой. Здесь же уйма людей вытворяют такое, за что можно уволить на месте. Речь не только о выпивке, наркотиках или кражах. В должностной инструкции говорится, что если больше трех раз опоздаешь на четверть часа, ты уволен. Никто не станет тебя винить. Кое-кто годами опаздывает на полчаса…

– Ох, Тесс! – рассмеялся Говард. – Ты, похоже, жаждешь крови.

– Вовсе нет. Я знаю, что ты не станешь этого делать. Уволить Джейка – значит уволить обоих. Но позволь тебе сказать, Говард, застойная вода воняет. Это простой факт. А сам ресторан не молодеет. У него реальные проблемы, стены ветшают, блюда скучные. Да, гости приходят, но по большей части из ностальгии. Изюминки нет, нет восторга, что пришли сюда обедать. Официанты давно циничны и пресыщены. И свежая кровь, те, кому взаправду не все равно, не испортят ни атмосферы, ни репутации, ни выручки. – Я снова допила свой бурбон. – Но тебе все это известно.

– Мне нравится, что ты это сказала, – откликнулся он и долил мне еще.

– Вероятно, ты единственный администратор ресторана, у кого в кабинете стоит переплетенный в кожу Фрейд.

– Я рассматриваю его как руководство к действию.

С минуту мы сидели молча, пока я обшаривала взглядом его книги.

– Ты хотел быть кем-то другим? Психоаналитиком? Антропологом? Архитектором?

– Почему ты спрашиваешь?

– По той же причине, почему все спрашивают. Ни за что не поверю, что ты сам выбрал эту работу, ты скорее всего попал на нее случайно.

– Однако ты сидишь передо мной.

– Мы оба тут сидим.

Воцарилась тишина, и я почувствовала, что мое время на исходе. Все мои желания теснились, как актеры у рампы. Мне хотелось заполучить союзника. Мне хотелось получить повышение. Мне хотелось причинить им боль. Раздался стук, и в приоткрывшейся двери возникла головка Миши.

– Я ухожу, – смущенно сказала она, глянув на меня.

– О’кей, – откликнулась я.

– Извини, я на минуту, Тесс, – сказал Говард, поправляя галстук.

Когда он вышел, я встала у его стола, просматривая бумаги, вдруг увижу что-то почерком Симоны. Всего несколько дней назад я нашла заявление на отпуск. Что, если бы я его не заметила? Не было бы ссоры с Джейком, не было бы ночи алкоголя и наркотиков, не было бы пары дней в лихорадке, и правда не вышла бы наружу. Сейчас я не стояла бы в кабинете Говарда, а перечитывала бы заметки о «Сансере». Когда они собирались мне рассказать?

Я услышала, как поворачивается ручка двери. Говард поднял брови, и я снова села на свой стул.

– Ты собираешься повысить Мишу?

Я сомневалась, стоит ли разыгрывать эту карту, но слово – не птица, вылетит, не поймаешь.

– Мишу? – без тени удивления переспросил Говард. – Насколько мне известно, она вполне довольна своим местом.

– Да? Просто, помнится, в должностных инструкциях я читала, мол, сексуальные связи между администрацией и персоналом непозволительны и прочее и прочее. Даже не знаю…

– Думаю, правила именно таковы. – Он посмотрел на часы у себя на столе. – Ты не против, если мы прервем наш разговор? У меня еще работы на несколько часов, и мне хотелось бы прийти к удовлетворительному выводу относительно твоих перспектив, возможно, даже составить план на ближайшие месяцы.

– Э… о’кей. – Я чувствовала себя полным ничтожеством. – Завтра я с трех часов.

– Можешь зайти ко мне в час.

– В час ночи? – выдохнула я. – О’кей. – Мысли у меня завертелись хороводом. – То есть, возможно, еще будут закрывать…

– Можешь позвонить в заднюю дверь, и встретимся в запасном кабинете. Незачем мешать вечерней смене пить «на посошок». – Он всадил пробку в бутылку виски. – Я принесу лед.

– Ладно.

– Ладно, – откликнулся он.

Он улыбнулся, давая понять, что разговор окончен, и тронул мышь компьютера, заставка исчезла, – в конечном итоге это просто бизнес.


С самых первых дней я понимала, что в «Парк-баре» нет ничего примечательного – просто бар для тех, кто работает в паре-тройков кварталов отсюда. Это был как раз такой бар, который выживает лишь за счет своего расположения. Никто никогда не делал крюк, чтобы заскочить в «Парковку». В ней просто оказывались, эдакий оазис для затерявшихся. А с другой стороны, она была редкостью для центра: не забегаловка и не настоящий ресторан, так, серединка-наполовинку. Пристойные вина по бокалу. Владельцы словчили и покрасили стены в черный цвет: ни за что не определишь, грязно тут или нет. По состоянию туалетов очевидно, что ходят сюда не по естественной нужде. Но когда в сумерках проходишь мимо открытых окон и видишь, как в тусклом свете люди без понтов и претензий пьют вино, ты им завидуешь.

Когда я пришла в «Парковку», там было почти пусто, поначалу я не могла отыскать ни одного знакомого лица. У меня возникла пугающая мысль, вдруг наши перестали сюда ходить, вдруг у них появилось новое место, а мне никто не сказал. Но потом мои глаза привыкли, и мне ослепительно подмигнул Саша. Я села с ним рядом. Том поднял брови.

– Сама не знаю, – сказала я ему. – Я устала пить. Выбери за меня.

Достав что-то из кармана, Саша пододвинул его мне. Я думала, это пакетик кокса, но это оказалась шкатулочка для ювелирных украшений.

– Что думаешь?

Я ее открыла, и там были серьги – опалы в золоте.

– Завтра их пошлю. Сюрприз для мамы. Она из штанов выпрыгнет, когда их увидит.

Я закрыла коробочку.

– Скучаешь по ней?

– Ага. Она старая блядь, еще более трехнутая, чем я, но я ее люблю.

Я заплакала. Вид у Саши стал скептичный.

– Здоровьишко-то при тебе, беби-монстр.

– Разве?

– Дай-ка расскажу тебе про самоуважение, о’кей? Собралась что-то делать, так делай, мать твою, а наступишь на грабли, терпи, сечешь?

– Секу, уж поверь.

– Так вот, вначале я думал, вот дуреха заявилась, ну да ладно, через пару недель в помойку отправим, но нет, ты беби-монстр оказалась, сучка ты эдакая, и я решил, вот эта прорвется, решил, надо с ней честь по чести, ведь остальные либо трахнуть ее хотят, либо голову ей дурят, но я-то ей напрямик буду говорить, что да как. И говорил. А ты что делала?

– Не слушала. – Я вытерла глаза. – Ты знаешь, что они уезжают на месяц? Во Францию.

Саша выпятил губы.

– Это я так шокированное лицо делаю, – пояснил он.

– Бред какой-то.

– Ну да, а кто сказал, что у них с головой все в порядке? Знаешь ли, Симона начала его трахать, когда Джейки-бой совсем Джейки-бой был, никакого лифта в небо, никакой черной магии, как в песне поется. Тут тебе не Элла Фицджеральд.

– Погоди, ты это в буквальном или в переносном смысле?

– Какие тут, к черту, метафоры? Да брось, ты же сама все понимаешь. И вообще я не стукач. Но Джейки-бой не всегда был молчуном, не в те времена, когда мы нюхали все подряд, а после за добавкой шли. И вообще, кому какое дело?

– Когда Джейк был маленьким?

– А пошла ты. Кто вообще может что-то знать? Он был слишком мал, когда они начали трахаться, а Симона в отличие от тебя не пай-девочка. Но почему тебя так тянет в прошлом копаться, дуреха? Что в темноте творится, не наше дело, да и не значит ни черта.

– Ни черта не значит, – повторила я, автоматически исправив фразу.

Светло было в «Парковке», слишком светло, Тому следовало бы прикрутить лампы. Свет безжалостно очертил все, включая мои запоздалые озарения. Сначала мне – так старомодно! – стало дурно. Потом у меня зародилось подозрение, что Саша лжет. С ним никогда не знаешь наверняка, и да, жестокость вполне в его духе. Потом – догадка, которую я никогда не могла сформулировать: каким-то образом Симона сломала Джейка, ведь за привязанностью и заботой о ней всегда клокотал гнев. В тот момент я была целиком и полностью на его стороне. Если бы я только с самого начала знала… Но тут я рассмеялась вслух. Даже будь оно правдой, имело бы это какое-то значение? Едва ли… Ничто не имеет решительно никакого значения. Саша тем временем продолжал что-то бубнить, но я уже не слушала. Меня захлестнула апатия, а ведь я создавала свою новую жизнь такой, чтобы не скучать ни единого мгновения. И апатия принесла нежданное утешение. Я даже не хотела кокаина, который предложили мне Уилл и Ари, когда вернулись из туалета. Какое-то время мы просто болтали. Из колонок неслись песни замечательные, потом песни проходные.

Том был из Джерси, из тех краев, что покрасивее. Уилл – из Канзаса. Ари приехала из Беркли, Саша – из Подмосковья. Что я о них знала? Иногда мы будем вспоминать друг друга, смеяться при мысли, как же мы надирались. Но я понимала другое: ни одному не удалось проникнуть в душу другого или ее затронуть. Я не могла винить наркотики. Я винила работу, которая все обращала во временное и непредсказуемое. У нас никогда не хватало времени сказать что-то важное. Я вспомнила, как владелец говорил: «Нельзя натаскать пятидесятиодинпроцентного, им надо родиться. Моя задача – его распознать».

Сленг, догмы, инструкции – они были не для того, чтобы гости легче расставались с деньгами. Они существовали для нас. Они должны были заставить нас почувствовать себя благородными, призванными, нужными. Скучать обо мне будут неделю. В лучшем случае. Возможно, самым большим моим заблуждением было то, что я – мы все – считали себя незаменимыми.


Только войдя той ночью в запасной кабинет Говарда, я осознала, нутром осознала, что всю мою жизнь исходила из предположения, что большинство мужчин хочет меня трахнуть. Я не только это знала, я это поощряла, на это полагалась. Это еще не означало, что я понимаю, что подразумевает секс. Я умела контролировать ситуацию до момента проникновения, а после мое сознание словно бы отключалось, а тело превращалось в сито – все проходило сквозь меня. С Джейком я была не ситом, а плошкой: я могла удержать все, что бы он мне ни дал. Когда он меня заполнял, я расширялась.