Лиза Клейпас - Сладкоречивый незнакомец

Взглянув на меня, он выжидательно поднял бровь.

— Спасибо, Джек, — сказала я мягко, напряжение в моей груди уменьшилось. — Думаешь, он внял твоим словам?

— Он внял. — Джек приблизился ко мне, опустился на корточки, так как я сидела на диване, и заглянул мне в лицо. — Все будет прекрасно, — прошептал он. — Ты не потратишь ни минуты, беспокоясь об этом.

— Хорошо. — Я потянулась и погладила его темные волосы. Я чувствовала странную робость, когда спросила, — Хочешь провести ночь со мной, или ты лучше…

— Да.

Кривая усмешка появилась на моем лице:

— Тебе не нужно немного времени, чтобы подумать об этом?

— Хорошо. — Он задумчиво щурился, как будто обдумывал это, и через долю секунды, произнес, — Да…

Каждую ночь и все уикенды следующего месяца мы проводили вместе, и, тем не менее, казалось, что я никогда не смогу наглядеться на Джека.

Были моменты, когда я едва узнавала себя, когда смеялась и играла, как ребенок, которым никогда не была.

Однажды мы пошли в дешевый бар в придорожной закусочной, где Джек затащил меня на деревянную танцплощадку, липкую, с остатками пива и текилы, и преподал мне урок тустепа.

В другой день мы пошли в крытый сад бабочек, где позволяли сотням ярких крылышек порхать вокруг нас как конфетти.

— Она приняла тебя за цветок, — прошептал мне на ухо Джек, когда одна из бабочек села мне на плечо.

Еще он повел нас с Люком на ярмарку искусства и цветов, где купил мне огромную корзину с мылом ручной работы и два ведра спелых, тающих во рту, фредериксбергских персиков. Мы завезли одно из ведер в дом его отца и пробыли там приблизительно час, выйдя с ним на задний двор, чтобы посмотреть лужайку для гольфа, которую только что установили.

Узнав, что я никогда не играла в гольф, Черчилль вызвался дать мне импровизированный урок паттинга — упрощенного вида игры в гольф на небольшой лужайке, возразив на мое нежелание обзаводиться новым хобби, в котором я полный профан:

— Дорогая, гольф — одна из двух вещей в жизни, которой ты можешь наслаждаться, даже будучи профаном.

Не дожидаясь моего вопроса, какая же вторая вещь, Джек со стоном покачал головой и увел меня оттуда, но не раньше, чем отец заставил его пообещать привести меня снова.

Были и изысканные вечера, когда Джек и я посетили благотворительный прием в честь Хьюстонского симфонического оркестра, или когда ходили на открытие художественной галереи, или обедали в «световом» ресторане, расположенном в отремонтированной церкви 20-ых годов. Меня веселила и в тоже время раздражала реакция других женщин на Джека, то, как они трепетали и флиртовали. Он был учтив, но сдержан, что, казалось, только обнадеживало их. И я поняла, что Джек не был единственным, кто имел собственнические наклонности.

Мы наслаждались уикендами, когда оставляли Люка с приходящей няней и поднимались в квартиру Джека. Мы часами лежали вместе, разговаривая или занимаясь любовью, а иногда и тем и другим одновременно. Любовником Джек был изобретательным и искусным, он подводил меня к все новым уровням чувственности, осторожно освобождал меня. День за днём я чувствовала, что меняюсь, но не могла заставить себя думать об этом. Мы становились слишком близки, но я не находила в себе сил сопротивляться.

Я ловила себя на мысли, что рассказываю Джеку о своем прошлом, о вещах, которые раньше доверяла только Дэйну, и все еще достаточно болезненных, чтобы заставлять мой голос дрожать. Не строя из себя мудреца и философа, Джек просто обнимал меня, даря тепло своего тела. Меня переполняли противоречивые желания. Меня сильно влекло к нему, в то же время я упорно пыталась удержать между нами пусть даже хрупкие, но барьеры. Джек был чертовски умен, слишком умен, чтобы давить на меня, и покорял добротой и силой, ласками и обаянием, а главное — стальным терпением.

* * * * *

Однажды Джек повел нас с Люком в гости к Гейджу и Либерти в район Тэнглвуд, поплавать и расслабиться, а заодно помочь брату с трехметровой плоскодонкой, которую они строили в гараже для одиннадцатилетней сестры Либерти — Каррингтон. Гейдж помогал ей строить маленькую лодку, но они нуждались в дополнительной паре рук, чтобы доделать работу.

Тэнглвуд находился рядом с Галереей. Жилые участки в этом районе были меньше чем в Ривер-Оукс, а главный проспект был засажен виргинскими дубами, чередующимися с широкими тропинками и скамьями. Гейдж и Либерти купили здание под снос: один из последних немногочисленных рассыпающихся домов пятидесятых годов в стиле "беспорядочно построенных ранчо", и переделали в особняк в европейском стиле из известняка и штукатурки, с черной шиферной крышей. Вход представлял собой двухэтажную ротонду с винтовой лестницей и балюстрадой из кованого железа, и еще больше кованого железа было на круглом балконе на уровне второго этажа. Все выдержано в спокойной, приятной текстуре и состарено, как если бы это был вековой дом.

Либерти встретила нас у дверей. Ее волосы были собраны в "конский хвост", стройная, но пышная фигура была облачена в изящный черный купальник и пару потертых шорт из хлопчатобумажной ткани. На ногах были сандалии, украшенные расшитыми блестками и искусственными цветами. Либерти обладала интересным качеством, которое я могла бы описать только как целительная близость, своего рода проницательная, замечательная душевность.

— Мне нравятся ваши туфли, — сказала я.

Либерти обняла меня, как будто я была старым другом семьи.

— Каррингтон сделала их для меня в летнем лагере. Вы еще не видели ее. — Она стала на носочки, чтобы поцеловать Джека в щеку. — Привет, незнакомец. Не так часто увидишь тебя в последнее время.

Он усмехнулся Либерти, держа Люка на своем плече:

— Весь в заботах.

— Ну что ж, это хорошо. Все что угодно, лишь бы это держало тебя подальше от неприятностей. — Она взяла у него ребенка и обняла его. — Так быстро забывается, какие они крохотные вначале. Он восхитителен, Элла.

— Спасибо. — Я покраснела от гордости, как будто Люк был моим ребенком, а не Тары.

Две фигуры появились в холле — высокий черноволосый Гейдж и юная белокурая Каррингтон. Девочка была совсем непохожа на Либерти, наверное, они были сестрами лишь наполовину.

— Джек! — воскликнула она, бросившись к нему: одни худые ноги и летящие косы. — Мой любимый дядя.

— Я уже сказал, что помогу с лодкой, — уныло произнес Джек, когда она взялась за него.

— Это прикольно, Джек! Гейдж ударил по пальцу и сказал ругательное слово, а еще разрешил мне взять беспроводную дрель, и я забивала гвозди в боковую обшивку…

— Беспроводную дрель? — повторила Либерти, бросая на мужа взгляд, в котором беспокойство смешалось с упреком.

— Она отлично справилась, — улыбнулся Гейдж и потянулся, чтобы пожать мою руку. — Привет, Элла. Я вижу, что ваш вкус в выборе компании не улучшился.

— Не верь ни единому его слову, Элла, — сказал Джек. — Я всегда был и остаюсь ангелом.

Гейдж фыркнул.

Либерти пыталась рассмотреть руку Гейджа.

— Какой палец ты повредил?

— Ничего страшного. — Гейдж показал ей большой палец, и она хмурилась, пока осматривала место на ногте, которое начало синеть. Я была поражена, как смягчился его взгляд, когда он смотрел на склоненную голову жены.

Держа его руку, Либерти посмотрела на младшую сестру:

— Каррингтон, это мисс Варнер.

Девочка пожала мою руку и улыбнулась, открывая два кривоватых передних зуба. У нее была фарфоровая кожа и небесно голубые глаза, и едва различимые розовые линии на переносице и на лбу, как будто она недавно носила маску.

— Зови меня Эллой, пожалуйста. — Я взглянула на Либерти и добавила, — Кстати, она была в защитных очках.

— Откуда вы узнали? — спросила Каррингтон, пораженная и озадаченная. Прежде, чем я смогла ответить, она заметила Люка. — О, он такой симпатичный! Могу я подержать его? Я правда могу держать младенцев. Я все время помогаю с Мэтью.

— Возможно позже, когда ты сядешь, — ответил Джек. — А пока нам есть чем заняться. Пойдем, взглянем на лодку.

— Отлично, она в гараже! — девочка взяла его за руку и нетерпеливо потащила.

Джек мгновение сопротивлялся, посмотрев на меня:

— Ничего, если ты побудешь с Либерти у бассейна?

— О другом я и не мечтала.

Либерти повела меня через дом на задний двор. Она несла Люка, воркуя над ним, пока я шла следом с детской сумкой.

— Где Мэтью? — спросила я.

— Он сегодня немного раньше заснул. Няня принесет его, когда он проснется.

Мы прошли через кухню, которая выглядела будто перенесенной из французского деревенского дома. Пара окон вела к огромному заднему двору, с зеленой лужайкой, цветниками, и террасой с грилем для вечеринок. Гордостью двора был бассейн из камня и плитки, состоящий из двух соединяющихся лагун — глубокой и помельче.

Мелкая лагуна заканчивалась белым песчаным берегом с настоящей пальмой, растущей в центре.

— Гавайский песок, — смеясь, уточнила Либерти, когда заметила мой интерес. — Вы должны были видеть, как мы выбирали его — ландшафтный дизайнер принес, должно быть, двадцать образцов, пока Гейдж и Каррингтон пытались выяснить, из какого вида получится лучший замок из песка.

— Вы хотите сказать, что его полностью привезли с Гавайев?

— Да. На грузовике. Парень, который чистит бассейн, раз в неделю жаждет убить нас. Но Гейдж решил, что будет забавно для Каррингтон иметь свой собственный небольшой пляж. Он сделал бы для нее что угодно. Вот… позвольте мне отдать ребенка вам, и я включу мистеры.

— Мистеры?

Либерти щелкнула выключателем, приведя в действие распылители, и легкий прохладный водяной туман окутал бассейн.

Меня охватил почти благоговейный трепет.

— Это поразительно, — произнесла я. — Не поймите превратно, но ваша жизнь нереальна, Либерти.

— Я знаю. — Она скорчила забавную гримасу. — Поверьте, выросла я совсем в другой обстановке.

Мы устроились на уютных зеленых патио-стульях у бассейна, и Либерти приспособила зонт, чтобы заслонить от солнца Люка, пока я держала его.

— Как вы познакомились с Гейджем? — поинтересовалась я. Джек рассказал, что Либерти в их семью ввел Черчилль, но я не знала подробностей.

— Черчилль стригся в салоне, где я работала, и мы стали друзьями. Я была его маникюршей некоторое время. — Либерти посмотрела на меня с озорной искрой в глазах, и я знала, что она изучает мою реакцию. Без сомнения, большинство людей делало много предположений, основываясь на этой информации.

Я решила быть прямолинейной:

— Между вами было что-то романтическое?

Либерти улыбнулась и покачала головой:

— Я сразу полюбила Черчилля, но это любовь другого рода.

— Тогда он был человеком, в котором вы хотели видеть отца.

— Да, мой собственный папа умер, когда я была маленькой. Мне кажется, у меня всегда было чувство, что чего-то не хватает. После нескольких лет знакомства Черчилль нанял меня, как личного помощника и тогда я встретила остальную часть семьи. — Она засмеялась. — Я нашла общий язык со всеми, кроме Гейджа, который был надменным придурком. — Пауза. — Но очень сексуальным.

Я усмехнулась.

— Смею предположить, что у мужчин семьи Тревис какая-то удивительная ДНК, работающая на них.

— Семья Тревисов… необычная, — сказала Либерти, сбрасывая свои сандалии и протягивая загорелые, блестящие ноги. — Они все очень решительные. Настойчивые. Джек самый спокойный из них, внешне, по крайней мере. Он что-то вроде миксера семьи — он поддерживает баланс. Но он может быть упрямым. Он делает вещи по своему, и он готов противостоять Черчиллю, когда это необходимо. — Она сделала паузу. — Вы вероятно уже поняли, что жить с таким отцом, как Черчилль, не самое легкое дело.

— Я знаю, что он многого ожидает от своих детей, — сказал я.

— Да, и у него твердые понятия о том, как они должны жить, какой выбор должны сделать, и он сердится или разочаровывается, когда они делают по-своему. Но если в общении с Черчиллем ты остаешься верен своим убеждениям, он уважает это. И он может быть невероятно заботливым и понимающим. Я думаю, чем больше узнаешь его, тем больше он нравится.

Я вытянула ноги и рассматривала свои пальцы без педикюра.

— Вы не должны стараться вызвать у меня симпатию к Черчиллю или к кому-то из Тревисов, Либерти. Они мне уже нравятся. Но эти отношения между мной и Джеком не имеют будущего. Они не продлятся долго.

Зеленые глаза Либерти расширились.

— Элла… Я надеюсь, вы не позволите прошлой репутации Джека помешать вам. Я слышала какие-то истории о нем, которые ходят по Хьюстону. Да, он перебесился, и я думаю теперь, он, наконец, готов остепенился.