Нора Робертс - Слезы луны

Брюсу, вдохновителю всего моего творчества

Целуй меня, любовь моя,

Тоскуй по мне, любовь моя,

И слезы горькие свои скорее осуши.

Ирландская застольная песня

Ирландия — страна поэтов и сказителей, мечтателей и мятежников, пронизанная музыкой веселой и печальной, героической и романтической. В старину бродячие арфисты и ша-нахи — сказители — играли свои мелодии за еду и кров, и мелкие монеты, если повезет. Поэтов-певцов, или бардов, как их называли, радушно принимали и в затерявшемся в полях домишке, и на постоялом дворе, и у бивачного костра. Их дар высоко ценили даже в эльфийских дворцах под зелеными холмами.

Так было, и так есть.

Однажды, не так уж и давно, в тихую деревушку у моря пришел арфист и сказитель. В деревушке его встретили с радостью. Здесь он нашел свой дом и свою любовь.

В его душе звучала музыка. Иногда мелодии рождались нежными и мечтательными, как шепот возлюбленной, а иногда веселыми и громкими, будто старый друг зазывал в паб выпить пинту-другую пива. Сладостная, яростная или печальная, это была его музыка, и она дарила ему счастье.

Шон Галлахер был доволен своей жизнью. Доволен, как сказали бы некоторые, потому что редкобрал на себя труд очнуться от грез и поинтересоваться тем, что происходит вокруг, и Шон не стал бы спорить.

Его миром была его музыка и его семья, его дом и давние друзья. Зачем же беспокоиться о чем-то за пределами близкого сердцу круга?

Семья Шона жила в Ирландии, в графстве Уотерфорд, в деревушке Ардмор. Сколько помнилось местным старожилам, поколения Галлахеров владели здесь пабом, в котором были пиво и виски, приличная еда и уютное местечко для долгих бесед.

Некоторое время назад родители Шона обосновались в Бостоне, и бразды правления семейным бизнесом взял в свои руки старший брат Эйдан. Шона это более чем устраивало, поскольку он не стеснялся признавать, что не имеет ни деловой хватки, ни желания ее обрести. Он был вполне счастлив на кухне. Стряпня приносила ему покой и умиротворение, и, пока он колдовал над меню или выполнял заказы посетителей, музыка, любимая музыка, доносилась из зала или звучала в его голове.

Но когда в кухню влетала его сестра Дарси, которой досталось гораздо больше положенной доли фамильной энергии и честолюбия, и затевала ссору, о покое приходилось забывать, но Шон не имел ничего против этих схваток — они разнообразили жизнь и поднимали настроение.

Он не считал ниже своего достоинства обслуживать столики, особенно когда в зале под живую музыку посетители пели и танцевали, и без пререканий наводил чистоту, ведь «Паб Галлахеров» славился еще и своей опрятностью.

Старший брат Эйдан прежде, чем осесть в родных местах, поскитался по свету, младшая сестра

Дарси пока только мечтала о дальних странах, однако семейная страсть к путешествиям не затронула Шона. Его устраивали размеренная, неспешная жизнь в родной деревушке, бескрайнее море и живописные прибрежныеутесы, переливающиеся под солнцем холмы и темнеющие на горизонте горы. Шон словно врос в песчаную почву Ардмора.

Сколько Шон себя помнил, из окна своей спальни он видел море, он знал его переменчивый характер — от спокойствия до ярости — и одинаково любил и усеянную рыбацкими суденышками гладь, и пенистый прибой, набегающий на песчаный берег, и неистовые волны, разбивающиеся о скалы.

Все, чем он дорожил, лежало у его ног, и он не видел смысла в переменах. Правда, осенью, когда Эйдан женился на хорошенькой американке Джуд Фрэнсис Мюррей, в его жизни произошли некоторые изменения.

По традиции Галлахеров родовое гнездо доставалось тому, кто женился первым, и, вернувшись из свадебного путешествия в Венецию, Джуд и Эйдан переехали в большой дом на краю деревни.

Получив возможность выбирать между комнатами над пабом и маленьким коттеджем, принадлежавшим родне Джуд по линии Фицджералдов, Дарси выбрала квартирку над пабом и, где угрозами, где лестью, добилась того, что Шон и все, кого она смогла обвести вокруг своего прелестного пальчика, превратили спартанское жилище Эйдана в маленький дворец.

Шон опять же не возражал.

Ему больше нравился маленький коттедж на Эльфийском холме с его благословенной тишиной и прекрасным видом на холмы, утесы и сады… и с призраком, который бродил по его новому дому.

Шон еще не видел ее, но знал, что она там. Красавица Гвен проливала слезы по своему возлюбленному-эльфу, которого отвергла давным-давно, и терпеливо ждала, когда спадет заклятие и они оба обретут свободу. Шону была прекрасно известна история юной девушки, триста лет назад обитавшей в этом самом домике на самом холме.

Кэррик, принц эльфов, влюбился в нее, но вместо того, чтобы подарить ей слова любви и свое сердце, он показал девушке, какую роскошную жизнь готов ей дать. Трижды приносил он ей серебряный кошель с драгоценностями: сначала это были бриллианты, рожденные в огне солнца, затем жемчужины, родившиеся из слез, капавших с луны, и наконец сапфиры, вырванные из сердца океана.

Однако, не услышав от принца самых важных слов и сомневаясь в его любви, Гвен трижды ему отказала. И драгоценности, которые Кэррик бросил к ее ногам, как гласила легенда, распустились цветами у порога ее дома.

Почти все цветы сейчас спали, убаюканные зимними ветрами, воцарившимися над побережьем. Скалы, по которым, как поговаривали, часто бродила Красавица Гвен, холодные и пустынные, вонзались в нависшие над ними облака, однако буря не спешила обрушиться на побережье, словно ждала чего-то.

Утро выдалось сырым, ветер бился в оконные стекла, пробирался в коттедж в надежде выстудить его. Шон развел огонь в очаге на кухне, вскипятил чайник и заварил чай, так что ветер ему не мешал. Завтракая в своей теплой кухне, Шон слушал надменную музыку ветра и сочинял стихи для собственной мелодии.

До начала дневной смены, когда в пабе подавали ланч, оставался еще час. Шон завел таймер и на всякий случай будильник в спальне. Если некому было вытряхнуть его из мира грез и приказать пошевеливаться, он частенько вообще забывал о времени.

Поскольку Эйдан безумно злился, когда братец опаздывал, а Дарси получала лишний предлог поиздеваться, Шон всегда старался прийти в паб вовремя. Правда, увлекшись своей музыкой, он часто не слышал жужжания плеера и перезвона будильника и все равно опаздывал.

Сейчас он полностью погрузился в песню любви, совсем юной и потому уверенной в себе. Любви, переменчивой, как ветер, но радостной, пока она длится. Танцевальная мелодия, решил Шон, для которой потребуются быстрые ноги и море кокетства.

Как-нибудь он сыграет ее в пабе, когда получше отшлифует и если сможет уговорить Дарси ее спеть. Голос Дарси прекрасно подойдет к настроению этой песни.

Шону было так уютно на кухне, что он поленился пройти в гостиную к старому пианино, которое купил, когда въехал в этот коттедж. Придумывая слова, он отбивал ритм ногой и не слышал громкого стука в парадную дверь, топота тяжелых ботинок в прихожей и тихих проклятий.

Шон в своем репертуаре, подумала Бренна. Опять заблудился в мире грез, не замечая, как вокруг бурлит жизнь. И зачем она барабанила в дверь, если Шончастенько не слышит даже грохот, а они с самого детства запросто заходят друг к другу?

Ну, они давно уже не дети, и лучше постучать, чем увидеть в его доме что-то, не предназначенное для ее глаз.

Может, он не один? Вполне возможно. Парень притягивает женщин, как сладкая вода — пчел. Не то чтобы он такой уж сладкий, хотя бывает милым, когда хочет… И безумно красивый. Бренна тут же обругала себя за неуместную мысль, но, в конце концов, это трудно не заметить.

Черные, как смоль, волосы, обычно взлохмаченные, поскольку он вечно забывает постричься. Глаза ярко-голубые, спокойные и мечтательные, когда он не взбудоражен чем-то, а вот тогда они горят огнем, холодным и обжигающим в равной мере. За его длинные темные ресницы все ее четыре сестры, не раздумывая, продали бы души дьяволу, а губы словно предназначены для долгих поцелуев и нежных слов.

Ей не пришлось убедиться в этом на собственном опыте, но от слухов никуда не денешься.

Нос скорее длинный и чуточку искривлен, и в этом виноват ее меткий и сильный удар бейсбольным мячом больше десяти лет тому назад.

В общем, Шон похож на ожившего сказочного принца. Или на доблестного рыцаря в поисках приключений. Или на слегка потрепанного ангела. Крупное жилистое тело, широкие ладони с пальцами художника, голос, как виски, подогретый на торфяном огне, словом, неотразимый парень.

Но ей это совершенно безразлично. Просто она умеет ценить все, что хорошо сработано.

О господи, какая же она лгунья. Лжет даже самой себе!

Она втрескалась в него еще раньше, чем треснула но носу бейсбольным мячом. Ей было тогда четырнадцать, а ему девятнадцать. А к ее двадцати четырем годам детская влюбленность переросла во что-ю более жаркое и нервирующее.

Только Шон никогда не смотрел на нее как на женщину.

Ну и ладно! У нее нет времени грезить о парнях, у нее полно работы.

Изобразив насмешливую улыбку, Бренна с грохотом опустила на пол свой железный ящик с инструментами, и, к ее удовольствию, Шон подпрыгнул, как кролик под ружейным выстрелом.

Боже милостивый! — Он развернулся вместе со стулом и положил ладонь на грудь, словно пытаясь усмирить встрепенувшееся от неожиданности сердце. — Что случилось?

— Ничего, — усмехнулась Бренна, поднимая многострадальный ящик. — Разиня! Я тебя испугала?

Ты меня чуть не убила.

Ну, я стучала в дверь, а ты не соизволил встать и открыть.

Я не слышал. — Шон шумно выдохнул, запустил пятерню в волосы и хмуро уставился на Бренну. — Итак, здесь О'Тул. Значит, что-то сломалось?

У тебя голова, как ржавое ведро. — Бренна стянула куртку и бросила ее на стул. — Твоя духовка не работает уже неделю. Только что прислали запчасть, которую я заказывала. Так чинить плиту или нет?

Шон издал звук, очевидно, выражающий согласие, и указал рукой на плиту.

Печенье? — удивилась Бренна, проходя мимо стола. — Разве это завтрак для взрослого мужчины?

Ну, не выбрасывать же. — Шон улыбнулся так, что ей захотелось броситься ему на шею. — Обычно мне лень с утра готовить себе одному, но если ты проголодалась, я быстренько что-нибудь состряпаю для нас обоих.

Не надо, я завтракала. — Бренна — на этот раз аккуратно — опустила ящик на пол, откинула крышку и начала перебирать содержимое. — Ты же знаешь, мама всегда готовит больше, чем мы можем съесть. Она с радостью накормила бы тебя нормальной едой в любое утро, когда захочешь заглянуть к нам.

А ты могла бы подать мне световой сигнал, когда она испечет свои знаменитые оладьи. Ну, не хочешь печенье, может, выпьешь чаю? Чайник еще горячий.

С удовольствием. — Бренна присела на корточки, взяла необходимые инструменты, достала нужную деталь, не поднимая на него глаз и настороженно следя за его ногами. — Ты чем занимался? Сочинял музыку?

Подбирал слова для одной мелодии, — рассеянно ответил Шон, провожая взглядом мелькнувшую за окном в тусклом свинцовом небе птицу. — Похоже, похолодало.

Ага, и очень влажно. Зима только началась, а я уже мечтаю, чтобы она закончилась.

Погрей свои косточки. — Шон присел рядом с Бренной, коснувшись ее коленями, и протянул массивную керамическую кружку с чаем, крепким и сладким, как она любила.

Спасибо. — Бренна обхватила ладонями кружку, впитывая ее тепло.

Итак, что ты собираешься делать с моей старушкой?

— Какая тебе разница, если она снова заработает?

Шон приподнял брови.

— Если я узнаю, что ты сделала, может, в следующий раз я сам ее починю.

Бренна расхохоталась и предусмотрительно села на пол, чтобы не упасть от смеха.

Ты? Шон, ты не можешь подпилить даже собственный сломанный ноготь.

Еще как могу. — Ухмыляясь, он сделал вид, что откусывает кончик ногтя, и Бренна расхохоталась снова.

Не тревожься о том, что я сделаю с внутренностями этой штуковины, а я не буду тревожиться о следующем пироге, который ты в ней испечешь. В конце концов, у каждого из нас свои сильные стороны.

Представь себе, мне приходилось пользоваться отверткой, — обиженно произнес Шон, выуживая из ящика одну из отверток.

А мне приходилось пользоваться ложкой, но я знаю, что лучше подходит моей руке.

Бренна забрала у Шона отвертку, встала на колени и, сунув голову в духовку, принялась за работу.