Би Джеймс - Слезы на лепестках роз

Патрик не спешил. Дождик стучал медленно, легко, тренькал совсем тихонько, как мягкие нотки ее гитары. Вспышки безмолвной душевной бури были сильными и глубокими.

Он остановил ее за шаг до двери, развернул к себе, приподнял ее лицо навстречу дождю и понял, что она ощущает то же самое, что и он.

– Патрик. – Она произнесла его имя нежно, осторожно прикасаясь к его лицу. Чуткими пальцами пробегая по усталым морщинкам, выискивая следы напряжения лондонских недель. За это время Патрик и вправду стал другим. Ей пришлось освобождаться от чопорной морали, а ему – от принципов, в которые он пытался втиснуть свою судьбу.

Все, чем наполнила его душу жизнь, – все противилось, не желало отдавать его сердце на милость другого человека. И все же он готов был отдать – не только страсть, но и нежность и привязанность, на которые он был очень скуп.

– Патрик, – снова прошептала она, приглаживая пальцами его густую взъерошенную шевелюру. Поднявшись на носочки, прикоснулась губами к его губам, ощущая вкус дождя, ощущая его вкус. – Я люблю тебя.

Он был так тих, так неподвижен. Она слышала лишь накрапывание дождинок вокруг них. Джордана отодвинулась от него, выскользнула из его объятий и замерла в ожидании.

Патрик судорожно глотал воздух, восстанавливая дыхание, грудь его вздымалась, кулаки сжались. Он слышал эти слова много раз. Но никогда – так, как сейчас. Ни одна женщина не преподносила их ему как дар, ничего не требуя взамен, не спрашивая, будет ли он их хранить или выкинет.

– Я знаю, – наконец произнес он. Он догадывался об этом давно, а сейчас знал доподлинно – и это пугало его. Пугало больше всего на свете. Глубокий, полный смятения голос звучал хрипло, неровно. – Никто никогда меня не любил…, так… Я не знаю, что говорить…, что делать.

Ее пальцы легли на его губы.

– Ничего не говори. Это не нужно. Просто люби меня сейчас.

– Да. – Он подхватил ее на руки и ринулся вперед, едва не сокрушив дверь о стену. Его шаги эхом отозвались на новом мраморе. Запах краски и лимонного масла смешивался с ароматом цветов, красовавшихся во всех вазах, на всех столах в доме.

Он собирался удивить ее переменами. Рабочие, которыми он руководил из Лондона, умудрились много сделать за короткий срок.

В ее комнате, когда весь мир оказался за закрытой дверью, он поставил ее на ноги. Здесь появилась старинная, хрупкая, но все еще прекрасно звучащая гитара да для Патрика поставили небольшой рабочий стол.

Единственным цветком была роза, сорванная в саду.

Он об этих переменах знал. Гитару сам разыскивал в антикварных лавках. Стол привезли из Шотландии, из его собственной комнаты. Розу выбрал, в соответствии с его указаниями, мистер Осака в саду, посаженном для Джорданы.

Патрик обнял ее и приник к ее рту поцелуем. Его губы дразнили, пальцы обжигали нежной лаской, пока ее дыхание не вырвалось легким вздохом, подобным ветерку, шелестевшему за балконом в саду. Он ощущал жар ее тела под влажностью синего шелка, льнувшего к каждому изгибу ее тела от бедер до припухших сосков.

Поцелуй становился все глубже, руки его, казалось, были везде, и желание, тлевшее в глубине, вспыхнуло бушующим пламенем. Его губы, вслед за руками, прокладывали дорожку вниз, по горлу, к холмикам груди. Джордана откинула голову, вцепившись пальцами в его рубашку. Она бормотала бессвязные слова, бессмысленные фразы. Когда его губы сомкнулись на обтянутом шелком соске, ее шепот превратился в крик, неясные слова – в его имя.

Под ее стиснутыми пальцами едва не трещала ткань рубашки. Он, слегка отклонив ее, не отрывал рта от мягких изгибов ее груди, снова и снова возвращаясь к соскам, и язык шершавым прикосновением дарил наслаждение нежной плоти. Тела их жаждали слияния, напрягаясь под оковами одежды.

Джордана задрожала, и Патрик отозвался на ее дрожь выразительным шепотом. Она догадалась, что он перешел на галльский язык, и, судя по тону, он ругался.

– Ты же замерзла! А я держу тебя тут в промокшей одежде! Оставайся здесь, на этом самом месте, – и мы быстренько исправим оплошность. В мгновение ока ты будешь раздета, согрета и устроена там, где тебе положено быть, – в моих объятиях.

Она сделала глубокий вдох, наслаждаясь ароматом роз. Комната стала другой, изменилась. А может, подумала она, это я сама изменилась?

Она услышала спешившие к ней шаги Патрика и шелест ткани. До сих пор она даже не замечала, как зябко было ей в прохладной комнате. Она потянулась к нему, мечтая, чтобы жар его желания согрел ее, но его пальцы предостерегающе сошлись на ее запястьях.

– Стой спокойно. Не трогай меня. Пока.

Удивленная, Джордана кивнула в знак согласия и покорно опустила руки вдоль тела. Стояла молча, как было ведено, пока он вытаскивал гребешки из ее волос и приглаживал пальцами спутанные пряди. Затем наступил черед платья: щелкнула застежка, влажный шелк соскользнул с плечей и рук и упал у ее ног. Она подумала, что за платьем последуют длинные темные чулки, но вместо этого услышала шелест ткани, и ее окутало мягкое тепло полотенца.

В его руках полотенце превратилось в орудие сладостной пытки: оно ласкало, гладило, растирало ее тело до теплого, мерцающего блеска. На сей раз, когда она, покачнувшись, дотронулась до него, чтобы обрести равновесие, он ее не отверг. Схватив его за плечи, она обнаружила, что он обнажен, сбросил одежду до того, как подойти к ней. Он опустился перед ней на колени. Медленно, осторожно соскользнули вниз чулки и исчезли вместе с туфлями.

– Нет! – выкрикнула она, не в силах больше выдерживать эту муку, когда полотенце снова легло на ее тело.

– Да. – Не отрывая взгляда от ее лица, он принялся разгадывать колдовские секреты ее тела. Когда она всхлипнула, качаясь как тростинка на ветру, и притянула к себе его голову, он снова прошептал:

– Да.

Обхватив ее запястья и легонько прикоснувшись к ним поцелуями, он поднялся, подхватил ее на руки и замер, прислушиваясь к тишине. Дождь прекратился, и, когда он опустил ее на постель, в комнате слышались лишь приглушенные звуки страсти – нежной, позабывшей обо всех бедах страсти.

Патрика разбудил гулкий, оглушительный раскат грома. Джорданы в его объятиях не было. Охватившее его чувство потери было столь же горестным, как завывание пропитанного дождем ветра, забравшегося под крышу. Очередной раскат грома зарождался вдалеке глухим рычанием, близился и докатился, наконец, до вздрогнувшего дома. На пике его ярости одинокая лампочка, слабо светившаяся в полутьме комнаты, замигала и погасла.

Его жаждущие руки наткнулись лишь на смятую простыню, еще хранившую тепло ее тела.

– Джордана! – Голос Патрика терялся в раскатах грома, звучавшего на всех регистрах – от пронзительного воя, едва не сокрушившего его барабанные перепонки, до басовых нот, настолько низких, что он скорее ощущал их, нежели слышал. Отшвырнув простыню в сторону, он как был, обнаженный, встревоженный, звал ее, перекрикивая яростные взрывы грозы.

Потом отчаянным жестом запустил пальцы в волосы, проклиная грозу и самого себя. Ей сегодня и без того досталось. Чего стоила бедняжке одна только дорога в аэропорт! А теперь еще и погода решила внести свою лепту.

Он позабыл о проклятиях, когда увидел эбеново-черный силуэт на фоне озаренного вспышками неба.

Откинув назад голову, с развевающимися волосами в порыве ветра, разносившего по саду ее смех, Джордана казалась языческой богиней, повелевавшей стихиями.

– Боже мой! Джордана!

Она была так прекрасна, а он так напуган, что вместо крика с его губ срывался только шепот. Но она услышала, будто их связывали таинственные флюиды.

А может, это было просто шестое чувство. Джордана обернулась, и ее глаза встретились с его взглядом.

Она призвала его кивком, и ему в который раз почудилось, что она может видеть.

– Патрик! – Он прикоснулся к ней, и она взяла его руку в свои. – Тебе нравится? Гроза!

Электричество!

Звуки окрашены! Они отливают всеми цветами радуги. Во время грозы я могу ощущать то, чего не видят мои глаза., – И ты не боишься?

– Ощущений? – Она смеялась – и никогда еще не была прекраснее. – Вот еще!

Обхватив руками ее ладонь, он всматривался в лицо женщины, способной видеть разноцветные звуки грозы. Со страхом продвигающейся по жизни и одолевающей свой страх. Женщины, которая взяла в плен его сердце.

– А любить меня? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Не боюсь, чем бы ни обернулась для меня эта любовь.

И тогда Патрик заговорил. На звучном, раскатистом галльском наречии. Он произносил прекрасные слова. Слова любви. Слова, которым он когда-нибудь научит и ее.

Снова пошел дождь, плотный, резкий, порывистый, и в ее желании, когда она привлекла его к себе, чувствовалась мощь не меньшая, чем в бушующей вокруг грозе.

Патрик проснулся первым. И ночь, и гроза остались позади. Уже занялся сверкающий, обновленный, как и он сам, день. Рассматривая котенком свернувшуюся у его груди спящую Джордану, он испытывал радость, сметавшую с его души все прошлые боли. Ее любовь избавляла его от горьких воспоминаний, и на их место пытались пробраться мечты, в которых он прежде не желал признаваться.

Он знал, какую цену она заплатила, какие принципы принесла в жертву, безоглядно доверившись ему.

Ей нужны его слова; она имеет на них право. Но он тоже должен быть уверен. В ней, в Джордане, только в ней.

Он никогда не произносил "я люблю тебя". Возможно, ему и не выговорить такого.

Сожаление за все, что он потеряет, если эти слова так и не будут сказаны, рвало его душу безжалостными когтями, и сладостная любовная истома прошедшей ночи оборачивалась отчаянием.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он поднялся с постели и, тихо ступая босыми ногами, прошел к балконной двери. Кудесник Осака сотворил чудо. Сад, всего лишь несколько недель назад заброшенный и дикий, теперь поражал буйством жизни. Кивали головками бессчетные розы, источавшие волшебный, слегка пряный аромат, разносимый ветерком по всему саду.

Азиатские розы. Он узнал о них все – от названий до времени цветения – в поисках самых благоуханных.

Да, вот эти, очень хороши – отливают пурпуром и золотом. Он вдыхал дивный аромат и представлял себе, какое наслаждение получит от него Джордана. На следующее лето, в июне, когда старинные садовые розы с такими удивительными названиями – Дамасская, Глория, Румянец девушки – расцветут во всей красе, он будет гулять с ней по саду и рассказывать были и небылицы, связанные с прославленными цветами.

В июне, почти через целый год. Кто знает, где он будет через год – и что случится с ним, с Джорданой? О времени думать не хотелось. Их день – сегодня, долгий, блаженный день. Подхватив по пути розу из вазы на столе, он опустился перед кроватью на колени.

– Джордана. – Ее имя прозвучало как вздох, дыханием коснулось ее щеки, такой же бархатной, как лепестки розы, поднесенной к ее лицу.

Он смотрел, как вспорхнули ее ресницы, поднялись, протянулись к нему руки. Ее губы изогнулись в улыбке, густые ресницы пушистой тенью окружили глаза, завораживающие его своей тайной. Ее пальцы прикоснулись к его лицу, задержались на губах.

– Доброе утро. – Она мягко рассмеялась. – Должно быть, уже утро, я чувствую себя чудесно.

– Правда? – Его голос звучал хрипло, сдавленно. Только потому, что наступило утро?

– Потому что наступило наше утро… – Она запнулась, и легкий румянец медленно окрасил ее щеки.

Бледно-розовый, оттененный пурпуром цветка у ее лица. -Время…

– Сожалений, любовь моя?

– Никаких сожалений! – Позабытая роза вздрогнула, рассыпав свои лепестки, как драгоценные бусинки, на ее груди. – Никаких и никогда.

Когда их тела слились, Патрик понял: что бы ни принес завтрашний день, пока на свете существуют розы, ему не забыть Джордану.

– И ты с этим управился за несколько недель? Взявшись за руки, они бродили по дому. Обернувшись к высоким окнам, когда-то занавешенным тяжелыми шторами, Джордана ощутила свет на своем лице. – Дело даже не в свежей краске или новой мебели, даже не в том, что ты убрал портрет бабушки. Вместе с темнотой ты вымел отсюда все прежние воспоминания.

– Мы начинаем новую жизнь. Воспоминания допускаются только хорошие. И это еще не все.

– Не может быть! – Выпустив его пальцы, она закружилась на месте, как ребенок, раскинув руки.

Словно собиралась обнять все, что он ей показал. Разве можно еще что-нибудь добавить к такому чудесному дню?

– Можно. – Снова поймав ее пальцы, он прижал ее руку к себе и направился в сад.

– Как?! – Лицо Джорданы выражало неподдельное изумление. Она трогала изгородь, розы, улыбалась глупым "четырехчасничкам". – Наш заброшенный сад давно уже одичал. Бабушка прогнала садовника.

– Как только поняла, что для тебя значат цветы, вставил Патрик. – С этим покончено раз и навсегда.