— Очень мило. И когда же состоялось открытие? И почему приглашения не дошли до нас вовремя?

— Не имею представления. Это почта так работает. Ужас, да? — Она цокает языком и качает головой.

За плечом отца она видит мать. Алессандра топчется на улице, словно не решаясь войти в берлогу к медведю.

— Привет! — Белла не узнает собственного голоса, так пронзительно и натужно весело он звучит. Откашлявшись, она повторяет: — Э-э, привет, мам. Заходи, заходи скорее.

— Спасибо, дорогая. — Алессандра осторожно вступает в прихожую. — Представь, дорогая, на приглашениях стоял почтовый штемпель — вчерашним днем! Галерейщики просто обязаны были разослать их гораздо, гораздо раньше.

— М-м-м. — Белла помогает ей раздеться. — Просто недосмотр, не обращай внимания.

— Мы все-таки сходили посмотреть, — говорит Алессандра. — Великолепно! Нам очень, очень понравилось.

Н-да. Конечно.


Джеральда не остановить. Почему она им раньше не сказала? Должно быть, она на седьмом небе от счастья. Он-то точно на седьмом небе. Нужно обязательно организовать частный просмотр, только для них двоих. А картины! Они потрясающие, просто потрясающие. Незабываемые. И зачем они повесили рядом чужие работы, они все равно теряются на фоне ее картин.

Он замолкает, только когда Алессандра перебивает его, но и она не лучше.

— Картины великолепные, — говорит она, — а какие цвета! А как выписаны поверхности, так и хочется прикоснуться.

Они спорят, какую купить. Потому что они — естественно! — должны купить хотя бы одну. Они бы купили ее картину, даже если бы она не была их дочерью. А молоденькая девушка там, в галерее, такая милая. Когда они сказали ей, кто они, она предложила им кофе и вообще развела вокруг такую суету!

Алессандра купила одну картину Джеральду на день рождения — заранее. Поэтому не будет ли Белла так добра привезти ее с собой в следующий раз? Если только она собирается приехать, конечно. Если, конечно, у нее есть время.

После этих слов наступает тишина. Джеральд покашливает.

— Не хотим мешать, вдруг ты сейчас занята. — Он оглядывается вокруг. — Но нам так хотелось увидеть дом. Надеюсь, для этого не надо ждать официального приглашения, как на выставку?

— Да вы что? — Пораженная Белла скрещивает руки, но тут же опускает их. — Чай или кофе?

— Чай, пожалуйста, — говорит Джеральд.

— Кофе было бы замечательно, — говорит Алессандра.

Но тут ее глаза встречаются с глазами дочери.

— Чай тоже пойдет.

— Или кофе, — добавляет Джеральд.

Белла сгребает с кресла кучку газет и сваливает их на край дивана.

— Если бы я знала, что вы приедете, я бы прошлась везде с пылесосом.


Алессандра, как всякая хорошая хозяйка, лезет во все кухонные ящички и шкафчики. Она говорит, что кухня, конечно, небольшая, но очень удобная, в ней удобно и приятно готовить. А Белла готовит или ей некогда, она все больше рисует? Глядя через балконную дверь, мать и отец поочередно восклицают, как прекрасен сад. Сейчас он эффектно подсвечен, так что виден весь архитектурный замысел. На стенах играют ажурные тени. Затем они, как актеры на сцене, бросаются хвалить занавески, открывают их, хвалят вид, хвалят светлый и уютный дом, каждую деталь интерьера, камин, боже, как здесь просторно и красиво!


— Можно я выйду? — Отец уже стоит у балконной двери, не в силах больше сдерживаться.

Белла открывает ее и выпускает его наружу:

— Тебе видно? Можешь заодно и с тяпкой пройтись.

Они с матерью остаются одни.

— Иди тоже посмотри, если хочешь.

— Может быть, через минутку.

— Еще кофе?

— Да, пожалуйста. — И Алессандра идет вслед за ней на кухню.


— Прости меня. В прошлый раз… Я не хотела. — Белла заставляет себя оторвать взгляд от чашки в руках. — Я не имела в виду… Я немного перегнула палку. То есть сильно перегнула. Просто у нас с Уиллом не ладилось, и я… Хотя, конечно, это меня не извиняет.

— Я не знала. Прости и ты меня. Если бы я знала, я бы вела себя немного… — Алессандра по-итальянски передернула плечом.

Белла мысленно заканчивает фразу за нее: «…немного… по-другому?»

— Ничего, — говорит она вслух.


Алессандра как-то особенно нервно поправляет и без того безупречную прическу.

— Твой отец говорит, я должна тебе кое-что рассказать. Наверно, я должна была рассказать тебе это давным-давно.

— Я что, приемная дочь? Я единственная внучка погибшего царя? Я родилась мальчиком? Папа не мой настоящий отец? На самом деле мой отец — молочник, оттого-то у меня такие кудри и я умею свистеть?

Алессандра молча ждет, когда остроты иссякнут.

— Извини, — говорит Белла.

— Теперь это все кажется не таким уж и важным. Может, и глупо было скрывать это все эти годы.

Алессандра спрашивает, помнит ли Белла, как в детстве у нее все время спрашивали, почему у нее нет братиков и сестричек.

— На самом деле я однажды забеременела. Когда тебе исполнилось три. Но я чувствовала себя совсем по-другому. — Она поерзала на стуле. — Прошло шесть, почти семь месяцев, а ребенок так и не двигался.

Она обвела глазами лицо дочери:

— А ты, ты была такая непоседа, все время пинала меня изнутри.

Она снова посмотрела на дочь.

— Со мной все было в порядке. Но она — это была девочка — родилась мертвой.

Алессандра начинает рыться в своей сумочке.

— Вот, возьми. — Белла оторвала клочок бумажного полотенца.

— Теперь это все неважно, — повторяет Алессандра и, раздражаясь на себя, встряхивает головой. — Вот. Теперь уж так, наверно, не делают. Но тогда… тогда меня заставили рожать. Мертвого ребенка.

Она словно съеживается на стуле.

— Какой ужас, — едва может произнести Белла. — Как они могли?


Девочку назвали Сюзанной.

— Ты пробовала еще иметь детей?

Алессандра медленно качает головой.

— Мне сказали, что никаких противопоказаний нет. И твой отец очень хотел. Я видела это по его лицу, хотя он старался не показывать.

Она неожиданно громко сморкается в бумажное полотенце и смеется:

— Не очень-то элегантно, да? Нет. Я не могла себя заставить. Нет. Боялась. А вдруг…

Она щелкает пудреницей и припудривает щеки.

— Ну, где кофе?

Белла расставляет кофейные чашечки и достает из шкафа подставку для печенья. Раскладывает на красивой тарелке маленькие сладости. Алессандра одобрительно кивает.

— Ты поправилась? — тихо спрашивает Белла.

На мгновенье Алессандра задумывается, смотрит на печенье, как будто это самая интересная вещь на свете, и забывает про дочь.

— М-м-м. Физически — да. Я полагаю. Я приехала тогда домой. Из больницы. Мы пошли и забрали тебя от миссис Меллорс, нашей соседки. Ты протянула ко мне ручки; ты была такая хорошенькая, такая… маленькая. Понимаешь? Такая маленькая. И я… Я не могла этого вынести. Джеральд всегда мне говорил, что после того я уже относилась к тебе совсем по-другому.


Печенье во рту у Беллы — как пригоршня сухих крошек. Мучная пыль, словно цемент. Она не может сглотнуть. Отвернувшись, она прикрывает рот клочком бумажного полотенца и потихоньку сплевывает наполовину пережеванную массу. Похлопывает себя по губам, словно навсегда закрывая, запечатывая их.


— Ну что, пойдем к папе, в сад? — Алессандра поднимается па ноги.

У двери на балкон она останавливается и легонько прикасается к Беллиному плечу.

— Я рада, что все-таки рассказала тебе.

— И я.

— Но лучше… Лучше, если мы не будем об этом больше говорить. Я не… Я правда не могу… — Она склоняет голову набок и смотрит на дочь широко распахнутыми, словно у ребенка, глазами. — Ты меня понимаешь?

— Конечно. — Белла накрывает руку Алессандры своей ладонью и улыбается ей.

— Ну, хорошо. Боже, как здесь красиво! Какое освещение! Magnifico! Джеральд, дорогой, ты, наверно, уже весь позеленел от зависти.


Белла замечает, как Алессандра кругами ходит по комнате. Она словно что-то ищет. Вот черт, лампа. Ее подарок — на новоселье. В любую секунду она, обводя комнату рукой и словно подразумевая, что у Беллы неважно со вкусом, может спросить: «А что, лампа не подошла?» Белла начинает судорожно придумывать ответ. Она упала со стола и разбилась. Она в ремонте, шнур немного болтался. Белла забрала ее на время в студию, чтобы написать с нее натюрморт. Лампа так понравилась Вив, что та позаимствовала ее, всего на неделю, чтобы Ник оценил и разрешил купить такую же.

— Какие элегантные светильники, — показывает Алессандра на настенную подсветку.

— Если ты ищешь, где твоя лампа, так и скажи. Я отвечу — она сюда совсем не подошла.

Она вглядывается в лицо матери, ожидая увидеть обиду или, наоборот, ярость.

— Ну, ничего. — Джеральд улыбается, радостно подняв брови. — Я же дал тебе тогда квитанцию, чтобы ты могла ее обменять.

Белла опускает скрещенные было руки.

— Просто она была не в моем вкусе. Извините.

— Ну и на что ты ее обменяла? — Алессандра озирается, как будто надеется догадаться.

Лицо Беллы проясняется.

— Вот. Идите посмотрите. — И она ведет их наверх.


В ее спальне все трое становятся полукругом, как будто оценивая конкурсную работу.

— Знаете, у меня никогда такого не было.

Неожиданно для себя самой Белла чувствует смущение. Как девочка-подросток, когда показывает любимую куклу и стесняется, что ведет себя, как маленькая.

— Это я должна была тебе подарить такое, — произносит Алессандра. — И как я не додумалась? Такая вещь должна быть у каждого.

Джеральд выходит вперед и останавливается перед большим зеркалом, где видит себя в полный рост. Поправляя лацканы, он говорит:

— В таком зеркале я кажусь себе настоящим джентльменом.

Белла и Алессандра стоят чуть позади, по обе стороны от отца. Мать робко, словно девушка, которую впервые пригласили на свидание, улыбается дочери, и та улыбается в ответ. Джеральд, заслоняя им весь вид, поворачивается и обнимает их.

Когда все они спустились вниз, Алессандра заметила на каминной полке старые снимки — она вместе с Беллой.

— О, хорошо, что не забыла. — Она открывает сумочку и шарит в ней длинными изящными пальцами. — Какие красивые фотографии, и ты на них так хорошо получилась. Джеральд, дорогой, надо бы нам их вставить в рамочки. Но ты ни за что не догадаешься, что я нашла в ящике туалетного столика, когда убиралась. Подожди минутку. Вот, смотри.

Она вручает Белле маленькую коробочку из мягкого синего бархата и кивает:

— Открывай.

— Это что, фамильные драгоценности? — спрашивает Белла.

Внутри, на нежно-розовой подстилке, словно это драгоценный камень или дорогое кольцо, лежит раковина.

Белла берет ее в руки и нежно проводит пальцем по краешку, там, где раковина начинает загибаться; он розоватый и очень гладкий. Она вертит и вертит раковину в руках, потом говорит:

— Красивая. Откуда она?

— А ты не помнишь? — Алессандра улыбается и хмурится одновременно. — Ты нашла ее на море, когда была маленькая, и подарила мне. В тот самый день, когда был сделан этот снимок. Я думала, ты помнишь.

Она кивает, глядя на фотографию:

— Да, в тот самый день. Мне как раз сказали, что я снова беременна. — Она опять кивает.

И ты все время держала это в себе?


Иногда ей снятся эти дни. Как ее обнимают теплые руки, как от мамы пахнет жасмином, пудрой и морем. Как они трутся носами. Оказывается, эти сны на самом деле были ее воспоминаниями.

* * *

Небо чистое-чистое и такое голубое, как бывает только в лучшее лето детства. Оно такое яркое, что на него почти больно смотреть. И все же она закидывает голову и впитывает, втягивает в себя все небо целиком, чтобы этот цвет навсегда остался с ней. Она закрывает глаза и, как маленький краб, переваливается по пляжу, проверяя. Да, он здесь, этот яркий голубой цвет, притаился у нее под веками.


— Хочешь, я покажу тебе, как строить замок из песка?

Мама опускается рядом с ней на колени. Она с верхом набирает песок в новенькое желтое ведерко и показывает Белле, как нужно его прихлопывать красной железной лопаткой.

— Ну вот. — Она одним ловким движением опрокидывает ведерко и ликующе произносит: — Та-даам!


Возвращается папа. Он принес три порции мороженого и держит их так бережно, как будто они — лучшие хрустальные мамины бокалы. По одной его руке стекает клубничное варенье, по другой — шоколад. Он стряхивает капли и облизывает пальцы. Мама отламывает у своего мороженого кончик и показывает Белле, как сделать из него маленький рожок. Она выдавливает из него по чуть-чуть мороженого и клубничного варенья, а потом обсасывает кончик. Белла смотрит с восхищением и повторяет за ней, только у нее мороженое капает на щеки, размазывается вокруг рта и в конце концов она вся перепачкана.