Эдуард Зубов - Случайная любовь

От удовольствия она постанывала, но ручку с трусиков не убирала. И у него вдруг появилось желание коснуться, потереться своей плотью об её ручку. Это было инстинктивное желание, ведь она же была под ним, а ему, хоть он это, может быть, и не осознавал, нужно было разрядиться.

Его «дружок» коснулся её пальчиков, но ему этого оказалось мало. Ему захотелось более тесного сближения. Того же, судя по всему, желала и ручка. Её пальчики, обхватив головку «дружка», скользнули по ней, видимо, желая погладить. Сжались, быстро, словно от огня, тут же разжались и через некоторое время на мгновение опять сжались.

Этого он уже не мог перенести. Сережа, тяжело и часто дыша, словно желая в ней раствориться, прижался к Юле всем телом. Она ощутила всю его приятную, вызывающую в ней истому, тяжесть.

С его стороны последовало несколько пульсирующих движений. Сережа стал тяжело прерывисто дышать и прижал её к себе так сильно, что она уже не могла свободно дышать, тело его в судороге напряглось и, испуская стон, он расслабился.

Ей было тяжело, но и хорошо под ним. Она погладила свободной рукой его по спине. Он опять уперся на локти и стал целовать её. Теперь в его поцелуях не было страсти. В них была нежная благодарность.

Она лежала без движения, а пальчики шевелились у него в волосах. Юле все еще казалось, что его «дружок» касается её руки, что она все еще сжимает его – таким сладостным, волнующим было это чувство, и она подумала: «Какой он настойчивый, упругий… Неужели я смогу его принять!?»

– Уже поздно, – наконец прошептала она. – Скоро начет светать.

Но Сереже было хорошо. Так хорошо, как никогда раньше; чувственное расслабляющее томление разлилось по телу. Ему ничего не хотелось менять, лежа на сене в обнимку с Юлей. Она поняла его состояние и продолжала неподвижно лежать.

– Комарики кусают, – через некоторое время прошептала она, желая надеть на себя блузку, но не успела пошевельнуться.

Неожиданно, крепко её обнимая, Сережа вместе с Юлей перевернулся на спину. Её голова теперь лежала у него на груди. Его ноздри щекотал, возбуждая, исходивший от ее волос запах. Его руки гладили её спину, а ножки переплелись с его ногами. Юля не сопротивлялась. На мгновение они замерли. Никто не нарушал покой ночи. Только полевая мышка где-то рядом с ними шуршала в стогу.

А через некоторое время она вдруг почувствовала, как вновь стала напрягаться прижатая к её бедру его плоть.

«Нет, – подумала она, – если он сейчас начнет, как и прежде, меня ласкать, то я не смогу ему отказать».

– Пора идти, уже поздно, – произнесла она. В её голосе он уловил тревогу и твердость и не стал её удерживать.

– Тебе холодно? – впервые обращаясь к ней на «ты», спросил он, чувствуя, что тепло летней ночи стало сменяться утренней прохладой.

– Капельку, – ответила она.

– А мне нет.

– Закрой глаза, – произнесла она, встала, прижала блузку к груди и, чтобы привести себя в порядок, зашла за стог.

Сережа продолжал лежать на спине. Он смотрел широко раскрытыми глазами в небо, по которому медленно плыли и вздыхали, словно сочувствуя ему, редкие облака. Он не чувствовал дискомфорта от еле уловимого предутреннего свежего ветерка, поскольку его тело все еще горело от любовного огня.

На земле, деревьях и в небе уже не было слышно пения и криков ночных птиц, а в воздухе веяло легким запахом свежескошенного сена, к которому невозможно было привыкнуть. Кругом по-прежнему царил покой, только за стогом, где приводила себя в порядок Юля, слышалось шуршание.

И здесь, в этом глухом уголке, лежа на сене, он вдруг поверил в осмысленность и добро Великого Замысла, давшему человеку жизнь, в красоту летних дней, с улыбкой переходящих в ночь.

Он полагал, что в эту ночь произойдет «это», но «это» не произошло. «На все воля Божья!», – пришли на ум ему слова. И Сереже показалось, что как никогда прежде ему открылся их смысл.

– У тебя расческа есть? – Юля вернула его к действительности.

Она стояла около него и выбирала пальчиками сухие стебельки и листочки сена, которые запутались у неё в волосах.

Сережа порылся в кармане брюк, достал, протянул ей с несколькими сломанными зубьями расческу, затем поднялся и стал надевать рубашку.

Когда он привел себя в порядок, её ручка оказалась в его руке и, не говоря друг другу ни слова, но сознавая, что после этой ночи их отношения перешли в новое качество, они, не разбирая дороги, пошли в ночи.

Юля прислонилась к воротам. Её глаза в лунном свете блестели. Сережа обнял её за плечи, прижал к себе, сквозь тонкую ткань блузки ощутил упругую нежность грудей, нашел губами её губы и вновь оказался во власти чувственных желаний.

– Нет, не здесь, – прошептала она. Ей почему-то казалось, что из окон дома на них смотрит тетя. Она вырвалась из его объятий и подбежала к калитке, но та была на запоре. «Значит, ночью тетя вставала и, не проверив, дома ли она, задвинула защелку», – подумала Юля.

– Я сейчас, – сориентировался Сережа, и не успела она еще что-либо сообразить, как он, словно каскадер, подтянулся на руках и бесшумно перемахнул через почти двухметровые ворота. Оказавшись во дворе, он прислушался.

В доме было тихо. Только в курятнике на нашестах зашевелились, тихо покудахтывая, куры. Сережа осторожно отодвинул защелку. Приглушенно скрипнув, отворилась калитка. Не успев сообразить, что к чему, Юля опять оказалась в его объятиях.

– Тетя! – отталкивая Сережу, приглушенно прошептала она.

– Где? – оглядываясь и никого не увидев, спросил он.

– Смотрит в окно.

– Ну и пусть смотрит.

– Для меня не пусть. Сейчас выйдет.

– Она спит без задних ног. У вас баня заперта? – обратив внимание на баню, которая виднелась сквозь ветви деревьев, спросил Сережа.

– Заперта, – угадывая ход его мыслей, ответила Юля и стала ручкой подталкивать его со двора.

– Ты спишь на веранде? – показывая глазами на окна, спросил он.

«Ишь ты, разобрало!» – не обижаясь на Сережу, подумала она.

– За печкой в хате на лавке, а тетя на печи.

– Так же как и я, – отдавая дань ее чувству юмора, заметил Сережа, и опять его руки прижали её к себе, скользнули по спине, спустились на бедра.

– У – у, нехороший! – Юля энергично перехватила его руки. – Пока.

Она стала закрывать калитку, однако почувствовала сопротивление его сильной руки. Её глаза блеснули, как у зайчихи, но Сережа робко с мольбою в голосе прошептал:

– В последний раз, – потянулся к ней, и она уступила. Их губы соединились, его руки вновь стали ласкать её тело. Она почувствовала, что тлеющий в его душе огонь вновь, словно от порыва ветра, стал охватывать его.

– Тетя! – прошептала она, отталкивая его.

Сережа сорвал последний поцелуй. Юля потянула на себя калитку. Она, стукнувшись о запор, закрылась. Юля замерла, прислушалась к шорохам в доме. Ведь тетя так чутко спит! Было тихо. Только опять, словно перешептываясь, закудахтали в курятнике, на этот раз вместе с петухом, куры. Она осторожно задвинула защелку.

– Я пошла, – прошептала Юля, зная, что Сережа все еще не уходит.

Ступая на цыпочки, она поднялась на крыльцо, осторожно отворила дверь, ведущую в сенцы.

Этой ночью, лежа в постели без сна, Сережа думал о прошлом, и оно представлялось ему пустым – все расплылось, растаяло в пламени его теперешнего чувства. Так сильно было в нем ощущение полной оторванности от мира, что ему просто не верилось, что все, хранившееся в памяти, действительно когда-то с ним происходило.

Он весь был теперь в огне, и помимо этого огня, помимо её, Юли, которую он любил, – а она пробудила в нем чувственную страсть, – теперь ничего для него не существовало.

Да, в ней было что-то такое, что влекло его к ней. Не только хорошая изящная фигурка, легкомыслие и кокетство – надо отдать ей справедливость, но какая-то мягкость, женственность, эротичность и неотвратимость, точно в ночи пламя свечи.

Не в силах справиться с волнением и зная, что не заснет, Сережа, как и в прошлую ночь, вышел в сад, сел на скамейку у бани и стал всматриваться в уже меркнувшие предутренние звезды, думая о том, что неужели он так неожиданно и просто нашел свою единственную, ярко сияющую, предназначенную судьбою только для него звезду.

Юля! До чего же у нее поразительно живые и ясные, манящие темные глаза; с какой любовью они смотрели сегодня на него!

Юля! Какая она возбуждающая, нежная, очаровательная, отзывчивая в чувственной любви! Прикосновение к её губам делает что-то странное с его сердцем.

Юля! С каждой встречей он все ближе и ближе приближается к ней. А тело! При воспоминании о нем его бросает в жар и сильно начинает колотиться сердце.

«А как она отличается, – думал он, – от деревенских девушек, которые живут жизнью природы». Они, казалось ему, вообще не смогут понять его.

Да это и понятно. Они почти не говорят о любви даже между собой, и тем более не выставляют её напоказ, а страсть у них считается глубоко неприличной, ведь благопристойность у них воспитывалась веками на отсутствии каких бы то ни было соблазнов, досуга и эстетического чувства.

Этой ночью, лежа в постели, Юля тоже не могла уснуть. Ей казалось, что то она летает в облаках, то стремительно, порхая как бабочка, не касаясь пола, кружится, надев белоснежное подвенечное платье, в стремительном танце.

«Какое счастье, – думала она о том, о чем мечтает каждая девочка, – любить и быть любимой!»

Еще ей доставляла удовольствие та обезоруживающая истина, которая состояла, по её мнению, в том, что в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку. И в случае с Сережей, щечку, разумеется, подставляла она. Он очень сильно её любит.

Славный мальчик. Ну а дальше-то что?! Уступит она ему? После этой ночи, поскольку она жила больше чувствами, этот вопрос перед ней как бы даже и не стоял.

Раньше она думала, что не уступит. Но сегодня она побывала точно в раю. Она была готова в нем, от избытка чувств, раствориться. Её и сейчас приводило в трепет воспоминание о прикосновениях к её руке, бедрам, животу его «дружка».

Неужели она сможет принять его и при этом остаться живой?! Конечно, ей будет больно, но не надолго. Зато вслед за этим её захлестнет волна блаженства.

Юля инстинктивно чувствовала, что она из тех девочек, которым дано природой испытать все прелести чувственной любви.

Сережа заснул, когда уже рассвело, а проснувшись, не открывая глаз, стал прислушиваться к разговору, который вели (как сейчас выражается молодежь) его предки.

– Вчера в магазине Настя сказывала, – говорила его мама, – к Мельниковым с городу племянница приехала. Еще соплячка, два дня в деревне прожила, какого-то парня подцепила. Вот кому-то на горе будет жена: ни обед сготовить, ни по дому прибраться, ни со скотиной, ни в огороде…

– Сейчас молодежь не поймешь, спортилась, – косо поглядывая на Сережу, сказал его дед. – Прошлый раз иду вечером, темно уже – глаз выколи, а парни сидят под деревьями у клуба на скамейке, и тут же девки, мать их в задницу, и поют: «На дворе стоит погода май, май, май… Полюбил я мою Машу – дай, дай, дай…» Вот и наш, глядишь, такую подцепит! Что будем делать, как в подоле принесут!?

– Не дай Бог!

– Принесут, а сами в город… Будем нянчиться.

– Ладно еще, парень у нас неиспорченный, а с девками сейчас еще больше забот.

– Не загадывай. Вон Валька Колотухина выскочила за Петьку Королева. Свадьбу, как люди, сыграли…

– Как не сыграли, одной водки, говорят, в двух домах пять ящиков выпили.

– Вот и я о том. А как родила, говорит ему: «Не от тебя!» Сейчас разводятся. Беда!

– Не дай Бог.

– Сейчас молодежь, как жить, у родителей не спрашивает.

– Деньги только спрашивает…

«Возможно, они со своей точки зрения и правы», – подумал Сережа, не открывая глаз, но для него то, о чем говорили они, не имело теперь никакого значения. Он хотел Юлю так, как вовсе не укладывалось в привычные рамки серьезных отношений или случайных легкомысленных связей.

Он хотел её без размышлений, хотел её вне логики и здравомыслия. И о чем бы он теперь ни думал, всегда, как по кругу, приходил к одному и тому же: темные волнистые волосы, смотрящие на него с любовью смеющиеся блестящие глаза, чувственные, зовущие к поцелую губки, стройные загорелые ножки, гибкий изящный стан, и все это без усилия убедить его в чем-либо.

Сережа, как обычно, пришел на свидание загодя. Был чудный вечер, который незаметно переходил в ночь. Сережа лежал на сене (на том самом, где они вчера лежали с Юлей) и, казалось, не замечал ничего. Он был занят все тем же: молодым напряжением, той игрой просящих сил, от которых, казалось, могла закипеть кровь.

Когда скрылось за горизонтом солнце и быстро стало темнеть, он взглянул на часы, встал, стряхнул с себя сенную труху и по влажной от вечерней росы траве пошел навстречу своей любви.