Эдуард Зубов - Случайная любовь

– Не смотри, – прошептала ласково она.

Сережа отвернулся. Юля поднялась, зажала в кулачок видневшиеся ярким пятном на сене трусики, и ушла за стог. Сережа тоже стал приводить себя в порядок.

«Она, очевидно, обиделась на меня. Я не оправдал её ожиданий. А, впрочем, нет. По её виду этого не скажешь. О чем думает она сейчас? Что чувствует?» – Это была первая мысль, которая возникла в его голове, но на душе у него было по-прежнему легко и свободно.

Сережа заправил рубашку под брюки, прильнул к стогу спиной и прислушался. Юли не было слышно. Только с реки донесся легкий всплеск, вскрикнула приглушенно кем-то испуганная ночная птица, и опять стало тихо.

«Она, очевидно, ждет, а я к ней не иду», – подумал он и услышал легкое шуршание по сену шагов. Юля подошла к нему. Он встал. В её блестящих глазах была нежность и ласка. Она прислонилась плечом к его плечу, её маленькая и сухая ручка оказалась в его руке, пальцы сплелись.

Никогда еще они физически не были так далеки, а духовно так близки друг к другу.

И так они молча стояли, прижавшись в ночи, не замечая ничего, и поглощенные только собою. Время, казалось, перестало для них существовать. Затем она взглянула на него взглядом, который мог значить очень многое, но мог и ничего не значить, так робок был этот взгляд. А у него на губах появилась тончайшая еле заметная усмешка, как будто его губы говорили: «Да, но ведь мы с тобой не только животные!»

– Проводи меня, – прошептала Юля, словно боясь, что он может покинуть её.

Они шли молча. Её рука лежала в его руке. Только изредка с их губ слетали малозначащие фразы. Их молчание было такое естественное, и лишними были слова, ибо они чувствовали, как их руки духовно были обвиты вокруг друг друга, а губы беззвучно шептали слова любви и утешения.

Она вновь была для него загадкой.

Когда они подошли к её дому, он робко спросил, словно боялся, что она ему может отказать:

– Вы завтра свободны?

– Завтра… – задумчиво произнесла Юля.

– Да.

– Мне нужно прийти в себя, – ответила она. И с этим нельзя было не согласиться. То, что сегодня произошло, должно было улечься в её сердце.

– Тогда через день.

– Пока. – Юля ласково на прощание поцеловала его.

И все это время Юля не выходила у Сережи из головы. Его мужское самолюбие было уязвлено. Яд все больше и больше насыщал его кровь. Он думал, чувствуя себя ущербно, что поступил не как мужчина.

Ведь расскажи он, как все произошло, в компании парней, которые обычно охотно обсуждают подобные темы, так они, рассматривая отношения между полами только с одной, физиологической стороны, заржав как жеребцы, его засмеют, станут хвастаться своими достижениями у женщин, давать советы.

Впрочем, в мужской компании при обсуждении женщин отношение к ним почти всегда презрительное и распутное. И говорят парни о них, имея независимо-пренебрежительный вид, большей частью всякие гадости. Ну, к примеру, о том, что у всякой женщины её полузакрытая раковина находится только в ней одной свойственном месте: ниже, выше, спереди, сзади или между. Да, да. Нет никаких закономерностей. И по глазам это не угадаешь.

Но главное было не в этом. Общественным мнением он всегда пренебрегал и при необходимости мог в очередной раз пренебречь. К тому же он ничего не собирался никому рассказывать. Все, что происходило между ними, и должно было еще произойти – это их тайна.

Все дело было в ней, а может быть, в нем. И все один и тот же вопрос, как по кругу, возвращался и стоял перед ним: невинна ли она? Выходило, что нет.

«Давай!» – выкрикнула она прошедшей ночью в порыве страсти. И этот первобытный, вырвавшийся из-под сознания крик, теперь ему казалось, выдал её.

«Хитрая, капризная, своенравная, кокетливая – одним словом, обольстительница», – думал он про неё, вспоминая, как оценивающим взглядом в день знакомства смотрела она на него; как без всякого сопротивления отдалась его ласкам, ввязалась в рискованную любовную игру, и все это без каких-либо серьезных целей.

Ну разве порядочная девушка в её возрасте себе это позволит?! Да она, если бы на его месте был кто-то другой, то же самое проделывала бы от скуки и с ним.

А он носил её на руках, целовал ножки, её порочное тело, мечтал о ней, глядя бессонной ночью на звезды.

Да и что он вообще знает про неё? Кроме того, что у нее смазливое личико и красивая, как у куколки, точеная фигурка. О том же, какие у неё наклонности, какой характер, он не может сказать ничего, так помутился его разум.

Впрочем, сейчас такие в цене. Они работают секретаршами в различных полукриминальных фирмах.

Но чем же тогда она прельстила его, вскружила голову? Выходит, ненасытностью в любви, утонченной сексуальностью! Выходит, их соединило то, что, казалось бы, должно было оттолкнуть! А, впрочем, кто его знает!

«Да и вообще, – рассуждал он, – ну как ей до меня, не имея твердых моральных устоев, можно было устоять, не потерять невинность, когда мальчишки еще с младших классов, как хмель вокруг стройной березки, увивались около неё!»

Но в то же время он в чем-то сомневался. Другой внутренний голос ему шептал: «Будь великодушен. Ведь ты же был счастлив! Назови это хоть влюбленностью или страстью, но согласись: она более чем не равнодушна к тебе. Как объяснишь ты спокойные, тихие, полные внутренней ласки, желания глаза и милое такое личико? Вспомни, как точно печальною ласкою оно светилось при прощании с тобой в последний раз.

Оставь сомнения! Все было коротко и странно просто. Как только встретились, как только взглянули друг другу в лицо.

Да, она! Ведь все поступки, взгляды, улыбки, слова вели к этому дню. И не было ничего необычного в том, что вы, не знавшие, сразу узнали друг друга.

Не будь ханжой. Чем выше интеллект, тем ниже поцелуй! Ну и что, что выкрикнула: «Давай!» На то она и страсть! Она же не бревно. Приглядись! Ведь в ней все прекрасно: милое личико в рамке темных волнистых волос, свежесть, юность, заразительный смех…

И мысли, и чувства, и страсть, и желание обладать ею – в этой девочке – все!

Да, да, не удивляйся! Девочка, девушка, женщина – в них все от природы чудесно сочетается: и душа, и идея, и деньги.

Ты все еще сомневаешься? Отбрось сомнения. «Охота на женщину – самая увлекательнейшая из охот». Это из Мопассана.

Ведь при всем при том, стоя около неё, обнимая, целуя, ты чувствуешь в ней какой-то остаток, крупица которого, оброненная в жизнь, светится тихим, неугасимым светом возможного счастья.

К тому же, ты еще знаешь (у нее это не отнимешь), она умеет быть в некрасивой жизни красивой. А что до того, что в ней еще и отговорки, притворство, хитроумие, кокетство и артистизм и покорное в твоих руках нежное тело – на то она и девочка!

Так не теряйся же, познай в полной мере её! Потом будет поздно. Она сама этого хочет. И не драматизируй! Веселее вперед!

А если не судьба, ну и что же – вы разойдетесь как в море корабли».

А Юля как это ни странно, себя сохранила, по крайней мере, до сих пор. Это было трудно, очень трудно. Но смутный, полусознательный страх перед всем, что её ожидает, если она не соблюдет себя, удерживал неясное, как мечта, ожидание стать женщиной.

Да и не было до сих пор в её жизни достойных ребят, кто мог бы по достоинству в полной мере оценить ее невинность.

А вот Сережа – совсем другое. Он не раб, чтобы с юности доедать тронутое кем-то «блюдо». Он во всем, ей казалось, не похож на других.

Но в тоже время Юля была современной, воспитанной городской действительностью девочкой. И ей не только была важна ее девичья репутация – предстать перед будущим мужем невинной (как венец добродетели); она еще рассматривала невинность как некую коммерческую величину, как ценность, которую можно было продать. Ведь что ни говори, а перед замужеством всегда присутствует негласный торг.

Ну а сейчас, в это чудное знойное лето, она встретила его. И все перемешалось в её голове. Так сладостно было для неё оказаться в его объятиях, ощутить всю страстную полноту этой минуты, что она не в силах была больше сдерживаться. Ах, Сережа, Сережа…

Сережа пришел на свидание еще до захода солнца. На сердце у него было так тревожно и волнение его было столь велико, что он не мог уже больше усидеть дома.

Мысль о том, что «это» должно было (по тому, как развивались их отношения) сегодня произойти, не давала покоя. Его мужское самолюбие было уязвлено, но если она сегодня придет, то он реабилитируется.

Подойдя к стогу, вдыхая терпкий аромат, который напоминал ему о прошедшей ночи, Сережа лег на то место, где двумя днями раньше лежали они, зарылся лицом в сено и неподвижно долго лежал, тщетно желая успокоиться и забыться.

Однако все теперь, как никогда раньше, на чтобы он ни смотрел, что бы не чувствовал, все у него ассоциировалось с Юлей. Он словно наяву, в лунном свете, все еще видел её: как она лежала на спине с закинутой назад головой, как разметались по сену темные, словно посеребренные в лунном свете волосы, как рельефно выделялись на возвышающихся холмиках грудей, словно драгоценные камни, сосочки, а животик, на котором не было ни одной лишней складочки, в лунном свете был словно из благородного цветного металла, и закинутая на него коротенькая юбочка, и белые с бахромкой трусики, которые под его пальцами подались и скользнули вниз…

При воспоминании обо всем этом его бросало в дрожь. А как маняще раскинулись ножки и открылось то место, куда он больше всего стремился на свете! И что удивительно – во всем этом не было ничего развратного. Даже в её крике. Теперь ему казалось, что он был таким естественным!

Его голову до сих пор кружил аромат, исходивший от её шелковистой кожи. Она желала и была желанной, а он… что, интересно, она теперь думает о нем? Лишь бы она пришла. Не находя себе места, Сережа встал, прошелся к тропке и, чтобы отвлечься, бесцельно зашагал взад-вперед вдоль реки.

Солнце уже село, сумерки сгущались и ему мнилось, что вся красота этого вечера – танцующие листья деревьев, торжественный молодой месяц, освещенные у тропки нескошенные венчики цветочков – лишь отражение манящей красоты Юли.

Пряные запахи, таинственные тени, странные шорохи, доносящиеся всплески водяных птиц и мелькание летучих мышей, смутные контуры деревьев и стогов сена, аромат шиповника – все было полно неувядающего, распаляющего его страсть очарования.

Сережа подошел к стволу вяза. К нему прижималась она. Здесь он её целовал. Сережа посмотрел вверх. Сюда едва доходил свет месяца. Ему показалось, что ветви деревьев были сплетены так, как сплетались в любовной игре их руки.

Каких-то две недели назад, когда он впервые поцеловал Юлю, ему казалось, что она так далека от него, недоступна и таинственна, но за последние дни все изменилось.

Лишь бы она пришла. Будь он понастойчивее, то давно бы уж овладел ею.

Поцелуи, ласки, раскрасневшиеся от возбуждения щечки, чувственные, мягкие, ищущие поцелуя губы, беленькие, так легко слетевшие в прошлую встречу с ножек трусики и прикосновение к ее телу «дружка», – они делают их обоих почти невменяемыми…

Сережа стоял под деревом и вглядывался в темноту, туда, откуда она должна была прийти, а когда до встречи оставалось всего несколько минут, вышел на тропу и пошел вдоль реки ей навстречу.

«Как хорошо встречаться с не испорченными, воспитанными мальчиками, – с легкой душой идя на свидание, думала Юля, – их не нужно держать на расстоянии и быть постоянно настороже».

Теперь она не сомневалась в невинности Сережи. Ей нравилось также, что он ведет себя естественно: не пытается казаться старше, искушеннее в любви, чем есть на самом деле, и не стесняется своей невинности.

Ей и до Сережи приходилось встречаться с невинными мальчиками, но нередко они, общаясь с нею, были или закомплексованными, угловатыми, не умели поддержать непринужденную беседу, порой даже бывали неприятными в общении или просто смешными. Да и вообще, ей еще не приходилось встречаться с таким парнем, который бы так, как Сережа, думал о её чувствах.

Собираясь на свидание, она долго стояла перед зеркалом и ломала себе голову, во что же ей сегодня одеться, пока, наконец, не решила: она на голое тело (инстинктивно она чувствовала, что отсутствие лифчика Сережу возбуждает) наденет темную, чтобы не светиться в ночи, в клетку рубашку.

Ей казалось, что в рубашке она будет выглядеть как подросток: озорно, живо, привлекательно, что сочетание рубашки с обтягивающими, не из джинсовой (она считала ее для себя слишком грубой), а из мягкой, темной, бархатистой с блестками ткани, брючками придаст особый, свойственный только ей, вызывающий желание, эротический и в тоже время артистический вид.

Она была за прошлое свидание с Сережей чуточку недовольна собой. И с легкой, пробегающей по губам загадочной улыбкой, с сожалением вспоминала про тот первобытный, невольно слетевший в порыве страсти с ее губ крик. Ну разве она в этом была виновата? В тоже время она была довольна, что её крик каким-то странным образом вдруг охладил его пыл. Короче, хорошо то, что хорошо кончается.