Эдуард Зубов - Случайная любовь

А в следующий момент словно что-то прорвалось. Он прильнул губами к ее руке. По ее телу прошла дрожь, но она не отстранилась, ее пальчики участливо пошевелились, а затем она почувствовала легкое прикосновение его губ к щеке. Это были поцелуи очищающие, поцелуи примирения. Как ждала она их, чтобы не осталось горечи в сердце!

А он все целовал и целовал, и вновь становилось послушным ее тело, только слезинки словно застыли у нее на глазах. И так они стояли, прижавшись, ничего не замечая, поглощенные друг другом.

Он ее обнимал, продолжал ласкать. Юля дышала прерывисто и глубоко, точно запыхавшись после быстрого бега. Ему казалось, что от нее идет сегодня особый аромат, как идет аромат от распустившегося цветка.

Вновь стала просыпаться чувственность. Его руки все крепче и крепче прижимали и ласкали ее тело. Смахнув поцелуями слезинки, он целовал глаза, маленькие аккуратные ушки, прильнул губами к ее губам.

– Давай где-нибудь посидим, – тихо сказала она.

Сережа оторвал ее от себя. Их пальцы сплелись, они повернулись и пошли по тропке туда, откуда пришли. Посидеть на берегу (у них и в мыслях не было вновь идти к стогу) можно было только там, где Мамон ловил сазанов.

Облака натекли на все небо. Стало темно, так темно, что им почти ощупью приходилось добираться до места. Только у самой реки темнота была менее густой. В темени, посматривая на Юлю, Сережа пытался и не мог уловить выражение ее лица. Видно было только, как блестят глаза.

Первой села Юля. Сидение Мамона было узким, и чтобы уместиться, им пришлось прижаться друг к другу.

– Ты не куришь? – тихо спросила она, видимо только для того, чтобы занять губы. Судя по всему, она уже успокоилась.

– Нет, а что?

– Просто так. Я давно хотела тебя спросить, не люблю, когда пахнет табачищем. И не пьешь?

– Если судить по общим меркам.

– Я так и знала.

– А зачем же спросила?

– Было интересно, что ответишь. И даже ни разу не был пьяным?

– Раза три.

– Были причины?

– Скорее по глупости.

Юля почему-то вздохнула и замолчала. После того, что произошло, молчание было более содержательным и сближало их.

Он еще ближе придвинулся к ней, чувствуя плечом ее плечо. Рукой обнял ее за талию, в другой руке была ее рука.

– Вы спите. Я вас буду оберегать, – сказал он.

– Да-а…

Через несколько минут ее голова легла на его плечо, и ему показалось, что исходивший от нее легкий аромат, напоминающий благоухание соснового леса в солнечный день, стал сильнее.

Неужели это правда, что они помирились и она вновь сидит рядом с ним? Сережа вздрогнул. Как она тиха и проста. Теперь в ней не было никаких признаков страсти или волнения.

Было ясно, что между ними в эту ночь ничего не произойдет, но он будет помнить, что бы потом с ним ни случилось, что все же он провел с ней целую ночь. Они сидели тихо. Ее голова отяжелела, а его чувство к ней становилось все глубже и глубже, превращаясь в желание служить ей.

Осторожно повернув голову, Сережа на нее посмотрел. Она ему показалась спящей. Ее веки сомкнулись, губы приоткрылись. На мгновенье луна выглянула из-за туч и мягкий лунный свет, упавший ей на лицо, волосы и шею, подчеркнул ее небрежную прелесть.

Локон упал ей на лоб, на полуоткрытых губах то появлялась, то исчезала улыбка; ресницы – они были у нее куда темнее волос – дрожали на нежных щеках; нос чуть вздрагивал, словно его забавляло, что он немного вздернут. Казалось, одно легкое движение руки – и эту склонившуюся на его плечо головку можно сорвать со светло-коричневого от загара стебля шеи.

Когда его плечо онемело, Юля бессознательно почувствовала это и приподняла голову. Он быстро потер плечо, и ее голова опять опустилась. Сережа осторожно коснулся губами ее волос, затем стал прислушиваться к ее ровному дыханию.

Кругом не было ни души, и только тихая темная ночь по-прежнему с улыбкой наблюдала за ними.

Очередное свидание должно был состояться только через два дня. Так решила она.

Юля продолжала придерживаться правила, которое состояло в том, что парня следует держать на расстоянии, не бросаться сразу же в его объятия – пусть помечтает, потоскует, помучается.

И Сережа действительно в течение этих дней не находил себе места. Он то загорал, то, искупавшись, подходил к Мамону и, интересуясь уловом, посматривал на извилистую тропку – не появилась ли вдруг между кустов обладательница кокетливой шляпки. Юля не выходила у него из головы.

Кто она? Эта опять ставшая для него загадочной и таинственной девочка. Если разыгрывающая невинность юная обольстительница, то все в дальнейшем будет до примитивности просто: чувственную страсть они удовлетворят, а потом расстанутся. И никто бы, как сейчас выражаются, не был бы в накладе.

Но с другой стороны, его чувства к ней были иными. Порой ему казалось, что она чистый родник, встреченный им в пустыне. Ведь не зря же она вывела его из спячки, открыла ему глаза, пробудила к любви.

Ему казалось, что она для него душистый цветок, который расцвел в безлюдной степи среди сухих колючек.

Как только он ее увидел, она внушила ему благоговение, она его влечет как прекрасная мелодия и ассоциируется с запахом свежескошенной травы.

Она – словно освежающий напиток для его души, находящейся в спячке. А он (стыдно и пошло) словно уличной девкой хотел овладеть ею.

Видимо, начертано судьбою, что он именно сейчас встретил ее, возможно, ту единственную, в ком юность и зрелость сочетаются одновременно, и с ней он может связать свою судьбу.

А она? Что думает о нем она? В тот вечер она с полным правом могла бы залепить ему пощечину или разреветься и убежать. Но она (иначе не объяснишь) не хочет его потерять. А раз так, то и он ни перед чем не остановится, – будь, что будет – пойдет до конца.

Еще за день до свидания небо было затянуто облаками и даже чуть-чуть покапало, но к вечеру ветер переменился, ночью небо вызвездило, а с утра на безоблачном небе светило солнце.

Почти весь день Сережа загорал и купался, а когда солнце склонилось к горизонту, он шел по знакомой тропке вдоль реки к месту встречи.

Затянутый, как обычно, второй покос трав на лугах только что закончился, дождей практически не было и «слава Богу» сено не погнило.

Днем по ту сторону реки пастухи прогнали между берегом и пшеничным полем стадо. Было много слепней, иногда глухо мычал, присматриваясь, кого бы покрыть, с могучими коряжистыми рогами бык. Подыгрывая ему, мычали, бывшие в охоте, коровы, но стадо угнали, и стало опять тихо.

Сережа стоял под вязом. Его листья неподвижно повисли в воздухе. Дожидаясь, когда стемнеет, Сережа сел на старый потрескавшийся прогнивший пень, на котором когда-то сидела Юля и смотрела, как он с букетом цветов шел по другому берегу навстречу к ней.

Погожий день, каких в средней полосе бывает не много, уходил. Навстречу ему спешила ночь, и вот уже в сгущающейся темноте стало трудно различать окраску цветов. Редкие звуки нарушали тишину. Покой стал окутывать землю. И среди мирной красоты наступающей ночи Сережа остро почувствовал разрушительную силу любви – чувства до того сладкого, тревожного захватывающего, что оно отнимало у природы и краски и покой.

И в то же время как хотелось ему в этот вечер, после того как у них с Юлей чуть было не произошла размолвка, словно в ранней юности любви озаренной, ласковой, чистой…

А вот и Юля. Она пришла без опоздания. Приблизилась, остановилась, взглянула на него. Она была в брючках, которые ей так шли. «Ну и хорошо. Ее выбор, – подумал Сережа, не спуская с нее горевших глаз, и все еще не веря, что такая девочка встречается с ним. – Я тоже буду вести себя благоразумно».

Взглянув на него, она вдруг мысленно раздела Сережу, обежала взором его свежее, сильное, зовущее к себе тело, и легонько содрогнулась – сможет ли она вести себя так, как задумала?

Он не спускал с нее тревожных, ласковых глаз. В них для нее была какая-то магическая сила. Страстно забилось сердце. От него ничего не ускользнуло в выражении ее лица: черные изогнутые ресницы чуть подрагивали. Сколько в тот вечер в ее облике было чистоты, чистоты наивной, милой, влекущей.

И в этот момент его пронзило вдруг ощущение недоступности этой девочки, не недоступности тела, а той недоступности, которая за телом, за ее лицом, голосом, за смехом, недоступности душевной, которая сулит счастье.

Но это было лишь мгновение. Сережа подошел и обнял ее, – лишними были слова. Она не сопротивлялась. Только выразительно, поразительно живыми горящими глазами взглянула на него.

Волнистые волосы рассыпались по плечам и груди. Сегодня как никогда в ней была для него какая-то необъяснимая, влекущая, безрассудная порабощающая сила.

Вдыхая исходящий от нее возбуждающий аромат, он старался не быть грубым. Голова кружилась. Ведь только одно: это безумно влекущее его к себе молодое ослепительное тело! Все забыть, от всего отказаться и только им обладать. И в этом, казалось ему, неизъяснимое человеческое счастье…

Сережа сразу же почувствовал как его трепет передается ей. Идя на свидание, она твердила себе, что будет вести себя сдержанно. Они прогуляются в этот чудный теплый вечер при свете луны вдоль реки, выйдут к лугам, пройдутся пролесками вдоль старого леса…

Конечно, он станет ее целовать. И что уж лукавить – ее тело будет томиться в истоме, но как только его ласки зайдут далеко, она его остановит, а потом, может быть, и уступит, но капельку. Он будет целовать ее руки, лицо, шею, но не губы. Сегодня она будет сдержанной и благоразумной.

Юля специально пришла в брючках – это тоже ему кое о чем скажет. Она его еще не совсем простила.

Но Юля не учитывала того, что между ними растворилась, пропала черта, разделявшая их, черта стыдливости, а протянулись нити нежности, ласки, безумной страсти, перед которой они были беззащитны.

И вот теперь, когда он обнял ее, прижал к себе, а его сильные руки стали ласкать ее тело, когда она, прижимаясь к нему, почувствовала, встав на цыпочки, в нижней части живота его прижимающуюся к ней пульсирующую плоть, все сразу же было позабыто. Ее охватила страсть, и она потянулась лицом к его лицу, отчаянно ища своими губами его губы.

Их губы встретились, позволив властвовать первобытным чувствам. В сторону ушли противоречия. Красота страсти была велика и медленно срывала покрывало с загадочного, манящего и желанного.

– Здесь не удобно, – прошептала она. И они, рука об руку, не глядя под ноги, спотыкаясь, прижимаясь друг к другу, пошли словно пьяные к стогу сена.

Но это был совсем не тот стог, под которым они раньше вели любовные игры. Тот стог напоминал бы им о той временной размолвке. И, не сговариваясь, они изменили место.

Юля прислонилась спиною к сену. Тела их сплелись, а губы вновь стали искать друг друга. Затем Сережа отстранился от нее, надергал несколько охапок сена, приготовил лежанку и виновато выразительно посмотрел на нее. Юля заколебалась.

– Просто посидим, – предложил он, но она надула губки.

– На сене не хочу.

– Садись на колени, – читая ее мысли, устраиваясь поудобнее, предложил Сережа.

На колени не получилось.

Тогда он сел, прислонившись спиною к стогу, а Юля примостилась у него на вытянутых ногах.

– Я не тяжелая? – спросила она, устраиваясь поудобнее, а как устроилась, прильнула, словно ребенок, щекою к его щеке.

– Совсем нет.

– Если тебе будет тяжело, ты не стесняйся, скажи.

В ответ Сережа ее поцеловал.

Они занимались волшебством, а вверху в черном небе искрился бесчисленной колеблющейся игрой звездный праздник. Им было чуть-чуть грустно и в тоже время легко на душе в этой молчаливой сгущающейся темноте, в которой появились таинственные темные очертания не то деревьев, не то стогов сена, не то возвышенностей, не то оврагов. Все отодвинулось, потускнело. Только лица друг друга стояли перед ними, с чувственными ожидающими поцелуя губами, с приспущенными веками глаз во время поцелуев. Благоухание, исходившее от их свежих юных тел, кружило голову и без слов звучало:

Любишь?

Люблю милая, одна ты.

Любишь, зачем же мучаешь?

Нет, это ты мучаешь.

Его захлестнула очередная волна чувственного желания, но сегодня он, наученный горьким уроком, сдерживал себя, был робок и осторожен. И странно, – это щекотало, задевало её самолюбие, еще больше ее возбуждало и тянуло к нему.

А когда у Сережи затекли ноги, Юля, хоть он ничего и не говорил, это почувствовала, слезла с его коленей, села рядом, прильнула спиною к сену и, поправляя волосы, закинула, прогнувшись, за голову руки. Сережа не сводил с нее горевших глаз, а она сдерживала набегающую на лицо шаловливую улыбку.

В этой позе, а Юля знала это, она была опьяняюще желанна и не только возбуждала, но и дразнила его. Сереже хотелось взять ее без промедления, но он все еще сдерживал себя, ни на что не решался. И она, заитригованная, стала обдумывать то немногое, что она знала о его желании, чтобы его ободрить.