Значит, он еще не спал. Но ведь она кралась к дверям бесшумнее, чем мышь. Надо же, а ей и в голову не пришло, что кто-то может бодрствовать в эти предрассветные часы!

Войдя в свой кабинет, Кейто первым делом швырнул на стол котомку Фиби, причем с явным презрением.

Резко повернувшись к ней, так что меховые полы халата едва ли не со свистом обвились вокруг ног, он проговорил:

— Затвори за собой дверь! Не хватало еще, чтобы кто-либо стал свидетелем твоих ночных похождений.

Фиби исполнила просьбу и прислонилась к двери. В комнате маркиза было тепло, в камине весело потрескивал огонь, однако хмурый взгляд хозяина светился холодом и осуждением.

Кивнув на котомку, Гренвилл сказал:

— Значит, собралась на прогулку? Так?

Маркиз открыл котомку, вынул оттуда плащ, повесил на спинку стула и принялся вытаскивать остальные вещи, не сводя при этом насмешливых глаз с Фиби. На стуле росла гора белья: чистые простыни, ночные рубашки, чулки, платье на смену — все из тонкого полотна, — и наконец Гренвилл выложил на стол щетку для волос, ленты и шпильки.

— Довольно необычный набор для прогулки, ты не находишь? — заметил он. — Впрочем, что же ожидать от человека, собравшегося на прогулку в три часа ночи, в середине января. Ты-то сама как думаешь?

Фиби готова была запустить в него тем, что под руку подвернется, но лишь молча подошла к столу и принялась вновь укладывать вещи в котомку.

— Я иду спать, — сказала она без всякого выражения.

— Подожди. — Кейто положил ей руку на плечо. — Полагаю, ты объяснишь мне свой поступок. Уже почти два года как ты живешь под моей крышей и, насколько я знаю, ни на что не жаловалась. Оказалось же, ты только и мечтала удрать отсюда, не сказав при этом никому ни слова… Быть может, моя дочь, Оливия, способна растолковать твои намерения?


— Оливия ни о чем не знает, — поспешно заверила Фиби. — Она ни в чем не виновата.

— Что ж, я тебе верю, — сказал маркиз Гренвилл. — И все-таки жду объяснений.

Господи, неужели он сам не понимает? Что тут объяснять: она не может принадлежать человеку… пускай даже такому обаятельному… неотразимому, как он, если тот относится к ней… обращает на нее внимания не больше, чем на муравья… чем на чужого, не нужного никому ребенка. Он бы никогда и не помыслил жениться на ней, если бы не ее отец. Именно ему пришла в голову эта дурацкая мысль, а сам Кейто не отказался от ее воплощения в жизнь только потому, что усмотрел в том какую-то для себя выгоду. Только поэтому.

И никто даже не подумал спросить ее согласия. Хотя бы мнением поинтересоваться… Не сочли нужным. Не говоря уже о том, что и в помине не было никакого ухаживания, как полагается среди молодых. Впрочем, какой же он молодой человек, этот маркиз, отец Оливии? Годится и ей, Фиби, в отцы… Кейто, нахмурившись, пристально посмотрел на нее. Обратил внимание, что пуговицы на платье застегнуты неправильно — она, видимо, ужасно торопилась или одевалась в темноте. Густые русые волосы поспешно собраны в узел, который наполовину рассыпался, и пряди торчат во все стороны. Пряжка платья держится на одной нитке, вот-вот оторвется… «Как она все-таки неряшлива, бедняжка», — подумал он, вспомнив, что и прежде замечал это; то же самое крайне раздражало ее сестру Диану.

— Фиби, ну же! — поторопил он.

Собравшись с духом, она выпалила скороговоркой:

— Я не хочу выходить замуж, сэр. Никогда не хотела и не выйду! Хоть не знаю что делайте!

Странно, но маркиз не сразу нашелся с ответом. Во всяком случае, он молча пригладил рукой коротко остриженные каштановые волосы. Этот жест был ей хорошо знаком и означал, что маркиз крепко над чем-то задумался. Затем может последовать какое-либо неожиданное и малоприятное решение — вроде объявления о замужестве. Вернее, не предложение, а заявление.

Кейто отвернулся от Фиби, подошел к буфету и налил себе вина из стоявшего там серебряного кувшина. С задумчивым видом, сделав глоток, он посмотрел на Фиби:

— Разъясни мне: ты не желаешь выходить замуж именно за меня или вообще тебе претит брак как таковой?

В голосе его не было насмешки, одно только искреннее недоумение.

«О, — с горечью подумала Фиби, — я бы, может, и согласилась, если бы чувствовала, что ты обращаешь на меня не меньше внимания, чем на лошадей, что я интересна тебе почти так же, как политика или эта дурацкая война, которая сотрясает нашу несчастную страну. Но этого нет и не будет. Ну и не надо. А при таком положении вещей я никогда, никогда не соглашусь на брак!»

— Меня не интересует замужество вообще, лорд Гренвилл, — ответила ему Фиби. — Не вижу в нем никакого смысла… Во всяком случае, для себя.

Он рассмеялся, чего она совсем не ожидала.

— Милая девочка, — произнес он, — тебе не прожить без мужа. Кто соорудит крышу у тебя над головой? Кто обеспечит пищей твой желудок и одеждой тело? — Впрочем, смешинки исчезли из его глаз, когда он увидел, как упрямо сжался ее большой чувственный рот. — Сомневаюсь, — добавил он резко, — чтобы твой отец захотел поддерживать столь своенравную и неблагодарную дочь.

— А своей дочери вы бы тоже отказали в поддержке? — гордо выпрямившись, спросила Фиби.

— Речь не о моей дочери, — так же резко ответил он.

«Речь идет и о вашей дочери тоже», — хотела возразить ему Фиби, потому что прекрасно знала: Оливия настроена точно так же, как и она, если не более воинственно.

Кейто продолжал тем же властным, не допускающим возражений тоном:

— Значит, вместо того чтобы со временем стать маркизой Гренвилл и жить в довольстве и безопасности, ты решила темной ночью удрать из дома и пуститься в странствие по дорогам разоренной войной страны, где бродят вооруженные бандиты и почти каждый из них в любой момент способен совершить над тобой насилие или убить?

В его голосе вновь звучала насмешка. Он еще глотнул вина и посмотрел на Фиби поверх кружки.

Не желая продолжать разговор в том же духе и крутиться вокруг да около, Фиби решилась спросить:

— Лорд Гренвилл, не будете ли вы любезны сообщить моему отцу, что раздумали на мне жениться? Особенно после того, что от меня услышали.

— Нет! — резко ответил тот. — И не подумаю! Если я был бы тебе неприятен… противен… ну, тогда дело другое. Но когда я слышу слова глупой девчонки о том, что ей вообще не нужен брак, то не вправе выполнить ее неразумную просьбу.

— Я не такая уж неразумная, — негромко произнесла Фиби. — Мои слова обдуманны, и решения я не изменю.

— Весьма мудрое решение! — едко заметил он.

И тут черты его лица смягчились. Ему пришло в голову, что Фиби сейчас почти в том же возрасте, в каком была ее сестра Диана, когда выходила за него замуж. Правда, Фиби более беззащитная, хотя, наверное, сама этого не понимает. Она более уязвима, ранима. Диана, та умела легко скользить по жизни, красивая и невозмутимая, как изящная вещица из фарфора. Грациозная и царственная, как лебедь. У нее не было потребности задавать вопросы себе или окружающим. Ей было все ясно. А что неясно, то неинтересно.

Запутавшаяся в себе, пухленькая сестрица Дианы была птицей другого полета, Кейто Гренвилл прекрасно понимал это. Не величественный лебедь, а… он улыбнулся… взъерошенный воробей. Да-да, именно воробей.

Фиби заметила его несвоевременную улыбку, чему была немало удивлена. Но тут же решила, что ей показалось.

— Ступай в постель. — Кейто протянул ей котомку. — Я ничего не стану рассказывать твоему отцу.

Это звучало как уступка, но Фиби не ощутила благодарности. Ни за обещанное молчание, ни за то, что он выразил намерение сделать ее жизнь легче и уберечь от всевозможных трудностей.

Она присела в легком поклоне и молча отправилась обратно в спальню.


В коридоре она сняла с себя часть одежды, чтобы потом не тревожить Оливию. Если та проснется, придется рассказать ей все, что произошло, а Фиби этого не хотелось. Не хотелось признаваться во всем. Да и как объяснить то, что она испытала почти месяц назад, перед Рождеством.

Фиби сидела тогда на чердаке одного из амбаров, где хранились яблоки и откуда открывался вид на конюшни. Сидела, погруженная в сочинение стихов, глубоко задумавшись, — у нее никак не рифмовались строки, и в это самое время во двор въехал кавалерийский отряд круглоголовых, иначе говоря, пуритан (Сторонники дальнейшей реформации англиканской церкви, противники абсолютизма. Были главной движущей силой во время английской буржуазной революции, вождем которой стал Оливер Кромвель.), во главе с маркизом Кейто. В течение двух лет Фиби неоднократно наблюдала, как маркиз то и дело уезжал по своим делам, а потом возвращался, видела его в доме, но мало обращала на него внимания. Так же, как и он на нее. Однако в тот морозный декабрьский день все вышло по-другому. Случилось что-то странное…

Фиби снова взобралась на постель, с ее стороны та совсем уже остыла, легла рядом с крепко спящей Оливией и прижалась к ней потеснее, стараясь побыстрее согреться. Сон не шел, она лежала с широко открытыми глазами, уставившись на смутный стенной гобелен, на котором была изображена буколическая сценка празднования весны.

Мыслями она все еще пребывала в том зимнем дне перед Рождеством, когда к ней пришло… на нее свалилось это чувство. Любовь? Или, может, страсть? Как назвать то удивительное, странное ощущение, которое она тогда испытала к маркизу Кейто, годящемуся ей в отцы?

Не однажды на ее глазах он въезжал во двор замка на гнедом боевом коне, но в тот раз все выглядело по-иному. Для нее. Она знала, что он командует конным отрядом ополченцев, была знакома и с его помощником Джайлсом Кремптоном — сейчас они с ним о чем-то оживленно говорили.

Маркиз был с непокрытой головой, его короткие темно-каштановые волосы блестели под лучами солнца. Он приветственно приподнял руку в боевой рукавице, и этот жест заставил трепетать сердце Фиби. Обычно такое случалось с ней при сочинении стихов: какая-то мысль, какой-то внезапный образ вызывали целую бурю эмоций, что выливалось на лист бумаги.

Однако здесь было нечто другое. Фиби сидела на чердаке с пером в одной руке и яблоком в другой, и ей было страшно. Жар охватил все ее тело.

Маркиз Кейто уже сошел с коня, а она как завороженная не отрываясь смотрела на его чеканный профиль, замечая то, на что не обращала ровно никакого внимания раньше: горбинку носа, упрямый рот, чувственные губы. И его движения — такие естественные, уверенные…

Фиби тряхнула в темноте головой, чтобы избавиться от наваждения. Может, она сходит с ума? Становится лунатиком? Освобождения не наступало. Ей слышался его голос, звук шагов. Не только сейчас, это продолжается уже месяц. Когда он входит в комнату, у нее подгибаются ноги, она боится чем-либо выдать свои чувства.

Все это глупо, она прекрасно понимала, но ничего не могла с собой поделать. Для такого разумного земного существа, каким она себя считала, все это было неуместным, непростительным. Да и вообще несправедливым, если уж говорить о судьбе.

Вдобавок ко всему два дня назад отец объявил ей, что она просто обязана — в этом ее долг — сменить свою умершую сестру, став супругой лорда Гренвилла. Сделавшись леди Гренвилл.

На миг ей показалось тогда, что ее подхватил и понес какой-то бешеный вихрь. Ведь то, о чем она втайне мечтала уже около месяца, каким-то волшебным образом претворяется в жизнь! Становится явью! Любовь и страсть, пробудившиеся в ней с такой силой, обретают реальность! О Боже!..

Маркиз Кейто стоял рядом с отцом, когда тот произнес свои знаменательные слова.

Маркиз кивнул ей. Кивнул, но не произнес ни слова, лишь слегка наклонил голову.

После объявления о браке отец сразу начал обговаривать детали — ее приданое, свадебные приготовления. Кейто выслушал все очень спокойно, без особого интереса. Видимо, обо всем этом они уже говорили раньше. У Фиби сложилось впечатление, что разговор вызывал у маркиза только скуку. За отсутствием желания и времени. Впрочем, насколько она знала, Кейто действительно был очень занят. Как раз в эти дни он руководил осадой одной из крепостей роялистов где-то в долине Темзы, а в свободное от ратных дел время встречался с Оливером Кромвелем (Оливер Кромвель (1599-1658) — деятель английской буржуазной революции. Провозгласил в Англии республику.) и другими генералами парламентской армии «нового образца» в их штабе неподалеку от Оксфорда. Там они составляли свои стратегические планы.

Оливия и Фиби редко видели маркиза, поскольку обитали здесь, в одном из его владений, Вудстоке, в восьми милях от Оксфорда, куда он перевез свою семью из Йоркшира вчера после того, как военные действия между армией короля и парламентской переместились с севера на юго-запад страны.

Кончина жены Дианы, долго до этого болевшей, не внесла, как могла заметить Фиби, видимых изменений в жизнь Кейто. А вот сами Фиби и Оливия, избавленные от ее тиранического надзора, почувствовали себя свободными как птицы, и Фиби наверняка сохранила бы это ощущение и до сей поры, если бы не объявленная отцом два дня назад помолвка. А вернее, если бы не тот гром среди ясного неба, оглушивший ее незадолго до Рождества.