— Пожалуй, я пойду… — услышала она слова Амоса.

Хотя Пенелопа совсем забыла о нем, сейчас она пожалела, что он уходит. Ей вдруг показалось, что очень важно, чтобы Генри, да и все остальные, видели, что за ней увиваются холостяки, особенно из старинных голландских семей, с недавно нажитым на промышленности капиталом. Огорошенная ответом Генри, она совсем забыла, что должна выглядеть завидной невестой, объектом желания. Однако Амос уже поднялся и на прощание приложился к ее руке.

— Благодарю вас за визит, — сказала Пенелопа, изображая безмятежность. — Как утешительно, когда в такую минуту тебя поддерживают друзья.

Амос подмигнул ей (вовсе не такой ответ она надеялась получить) и сказал несколько слов миссис Хэйз, прежде чем покинуть их ложу.

Пенелопа отодвинулась подальше от матери и повернулась к сцене таким образом, чтобы уголком глаза видеть ложу Скунмейкеров. Ей хотелось выглядеть элегантной и равнодушной, но она была не в силах подавить волнение. Она сложила руки на коленях. Пройдет целая вечность, прежде чем Бак доберется по коридору до их ложи и расскажет ей, что именно произошло. Но она и сама многое увидела и поняла: Генри не понимает ее план; он равнодушен к ее искусным маневрам. Она поменяла положение рук, затем начала теребить золотую цепочку своего театрального бинокля, пока мать не попросила ее перестать.

— Сегодня в зале такое множество великолепных туалетов, но великолепнее всех те, что в ложе Хэйзов, — заявил Бак, когда он наконец-то снова занял свое место.

Пенелопа чувствовала, что у него наготове еще много комплиментов, и сделала ему знак, что они излишни. Какое имеет значение, что она гораздо красивее других девушек, если Генри так слеп. Сердце ее громко стучало, но ей нельзя было теребить золотую цепочку, нельзя хмуриться. Впервые в жизни она поняла, какая это мука — скрывать под светской безмятежностью смятение чувств.

10

«С открытием сезона в опере сегодня вечером мы снова можем ожидать, что увидим тех несчастных, что страдают болезнью, именуемой светским синдромом, — они, несомненно, постараются завести великосветские знакомства, абонируя ложу, даже если это введет их в расходы. Но мы, по крайней мере, уверены в том, что публика, с которой они постараются общаться, обладает иммунитетом.»

Из светской хроники Нью-Йорка в «Уорлд газетт», суббота, 16 декабря 1899

— А это кто?

Лина обозревала в театральный бинокль зрительный зал, в котором находились Вандербилты, Ливингстоны и Врееволды, не говоря уже о туалетах от Уорта и Дусэ, и бриллиантовых тиарах, и джентльменах, нашептывавших комплименты в розовые ушки леди, имена которых постоянно появлялись в светской хронике. Но сейчас она опустила бинокль и повернулась к новым посетителям ложи мистера Лонгхорна. Они были в черных смокингах и белых галстуках, в бородах белела седина. Она с грустью отметила, что это не ее ровесники.

— Позвольте представить вам мисс Брауд, новое украшение нашего чудесного города, — сказал мистер Лонгхорн. — Она прибыла к нам с Запада.

Лина опустила веки в надежде, что он не упомянет географическую точку, откуда она приехала, дабы объяснить ее вышедшее из моды платье. Когда-то оно принадлежало Пенелопе Хэйз, как и все остальные наряды Лины. Оно было из синего шифона, с оборками вокруг декольте. Этот цвет шел к ее волосам, и теперь, когда Лина немного перешила платье, оно выглядело на ней очень элегантно. Ей пришлось прибегнуть к помощи одной из прачек, чтобы справиться с корсетом. Как всегда, Лина объяснила, что просто не может подыскать горничную с хорошими манерами.

— Это Лиспенард Брэдли, художник, — продолжал мистер Лонгхорн, указывая на того из двух мужчин, который был выше ростом и в более яркой рубашке. — А это Итан Холл Смит.

Лина слегка улыбнулась гостям и постаралась сделать вид, будто смущена. Она действительно немного робела: ведь эти люди отдавали приказы таким девушкам, как она, как только пробуждались утром. И хорошо бы не ляпнуть ничего такого, что выдало бы ее с головой. Ее старшая сестра, Клэр, которая все еще работала у Холландов, любила читать о таких сценах в газетах. Но Лина подумала, что лучше ей услышать это из первых рук, и потому сосредоточилась и принялась все запоминать.

С робким видом отвернувшись от мужчин — хотя и сознавая с удовольствием, что они продолжают на нее смотреть, — она оперлась на перила. Внизу под ней были ряды кресел, в которых сидели люди. Всего несколько недель назад они были выше ее по положению. А сейчас она парила над ними. Лина чуть ли не физически ощущала, что на нее смотрят, гадая, кто она такая.

— Может быть, когда-нибудь я смогу написать ваш портрет? — спросил, наклонившись над ней, мистер Брэдли. Он улыбнулся. — У вас весьма необычная внешность.

— Благодарю вас, — ответила Лина. Мысль о том, что ее черты будут запечатлены на холсте, была фантастической, но Лина сразу же предалась практическим размышлениям: тогда ей понадобится новое платье. Она отчетливо вспомнила, что Элизабет всегда надевала новое платье, когда позировала. — Это было бы чудесно.

Мистер Брэдли кивнул, как бы говоря, что это дело решенное, и Лина поняла по выражению его лица, что ему тоже по душе эта идея.

Последовала пауза, и четверо в ложе мистера Лонгхорна молча переглядывались. Но хотя они непрестанно улыбались, и не было ощущения, неловкости, у Лины возникло чувство, будто ее выставляют напоказ. В конце концов, великая Элизабет Хэйз, несомненно, никогда бы не оказалась в подобной ситуации: одна с тремя мужчинами, без дуэньи. Правда, мистер Лонгхорн как представитель старшего поколения мог бы сойти за дуэнью. Но интуиция подсказала Лине, что теперь пора подняться и, сделав скромный жест, на некоторое время удалиться в дамскую комнату.

Мистер Лонгхорн и его друзья громогласно упрашивали ее остаться, и она обещала быстро вернуться. Удаляясь ровной походкой, с прямой спиной, она поздравила себя с тем, что точно угадала момент, когда ей следовало удалиться. У нее начала развиваться интуиция леди — именно этим обладала Элизабет, и это привлекло к ней Уилла. Но Лиз мертва, а Лина каждый день совершенствуется, и, когда она в следующий раз увидит Уилла, она уже будет обладать свойствами настоящей леди, и он не сможет остаться равнодушным. Однако если она воображала, что сможет сейчас попрактиковаться в новой манере держаться, то ее ждало разочарование. Когда она вошла, женщины, отдыхавшие на низеньких бархатных диванчиках, взглянули на нее неодобрительно, в отличие от друзей мистера Лонгхорна. Лина залилась румянцем, и впервые ей захотелось стать невидимой, что было очень легко в положении горничной. Ее рот приоткрылся, но она поймала себя на том, что понятия не имеет, как начать разговор с другими женщинами. Она снова оказалась изгоем.

— Извините, — чуть слышно произнесла Лина.

Женщина в розовом, с пышными белокурыми волосами и черными ресницами, приподнялась на локте и осведомилась:

— Вы заблудились?

Лина вспыхнула, а когда услышала смешки, вызванные этим вопросом, решила удалиться. Однако не успела она повернуться, как какая-то девушка вбежала, откинув тяжелую портьеру, и столкнулась с Линой.

— О, — сказала Диана Холланд.

У нее был потерянный вид — Лина заметила это, несмотря на собственную растерянность. Вот так одна ошибка наслаивается на другую! Диана уже ее узнала — через минуту правда выйдет наружу. И тут младшая мисс Холланд — теперь единственная мисс Холланд — бросила взгляд на других дам, а когда вновь перевела взгляд на Лину, выражение ее лица изменилось.

— О… Я надеялась, что вас встречу, — сказала она громко и, взяв Лину под руку, повела ее к диванчику в углу.

Лина вздохнула с облегчением, усевшись среди шелковых подушечек. Однако она была сильно смущена.

Последовала долгая пауза. Диана закрыла глаза, ее черты исказила боль. На ней было нежно-зеленое платье — Лина помнила, как доставала его, когда распаковывала чемоданы Элизабет после возвращения той из Парижа в конце лета. Каштановые локоны Дианы, как всегда, выбивались из прически. Она снова открыла глаза и, хотя выражение ее лица не было особенно радостным, приветливо обратилась к Лине.

— О, Лина, — произнесла она спокойно, — я так счастлива именно сейчас увидеть дружеское лицо. Но что ты здесь делаешь?

— Меня пригласили.

Лина обвела взглядом комнату и заметила, что несколько леди притворяются, будто не следят за ними. Однако они были на приличном расстояний, так что, если она будет говорить тихо, ее не услышат.

— Меня пригласил мистер Лонгхорн.

— Кэри Льюис Лонгхорн? — спросила Диана, приподняв брови.

— Да, и вообще-то, — тут голос Лины дрогнул, но она заставила себя продолжить: — Мне бы хотелось, чтобы теперь меня называли Каролиной, если не возражаете. Это мое имя, и так меня звали на Западе, откуда я родом, — закончила она еле слышно.

Ей хотелось, чтобы Диана ее поняла и подыграла. Свет танцевал в темных зрачках Дианы. Женщины заерзали на своих диванах, шурша платьями, и начали перешептываться.

— Да, так звучит лучше, в самом деле, — сказала Диана.

— Правда?

Лина рассталась с Холландами в очень плохих отношениях, и, хотя они с Дианой никогда не ссорились, она не думала, что у младшей Холланд может быть свое собственное мнение, не совпадающее с мнением ее сестры.

— Мой отец занимался медеплавильным бизнесом, там, на Западе, — сказала она, — Нормой родители умерли. Вот почему я сюда приехала.

— Ах да, я помню, — с серьезным видом кивнула Диана. — Вы познакомились с моей сестрой, Элизабет, в Париже — она рассказала мне вашу историю.

— Да. — Лина заставила себя произнести фразу, которой от себя не ожидала: — Дорогая Элизабет.

— Вы словно героиня какого-то романа. — Диана помолчала с задумчивым видом и взяла Лину за руку. — Опасайтесь трагического падения в конце — все, кто слишком быстро возвышается, могут этим кончить, а мне бы не хотелось, чтобы так произошло с вами.

— Благодарю вас, мисс…

Лина заметила, что одна из леди на другом конце комнаты, одетая в золотистый атлас с блестками, улыбается ей. Диана такая милая. Лине даже захотелось поведать ей о своем плане и о будущей встрече с Уиллом. Но тут в ней заговорило суеверие, и она решила, что может все сглазить.

— Благодарю вас, Ди.

Диана откинула кудрявую головку на подушку. Лина не смогла не поддаться искушению взглянуть на женщин, которые совсем недавно так плохо ее приняли, а теперь признали своей. Ее охватило чувство страха и радости оттого, что она получила то, о чем и мечтать не смела.

Она перенеслась сейчас мыслями в роскошный универмаг для леди, куда ее мать, служившую гувернанткой девочек Холланд, посылали с поручениями. Однажды Лину так пленил набор гребней для волос, что она постоянно о нем мечтала. В следующий поход в универмаг она схватила один гребень с витрины. Она так боялась, что не смогла взять оба, — но это вряд ли имело значение. Слишком велико было радостное волнение от того, что она обладает хотя бы одной из этих позолоченных вещиц. Время от времени, когда Лина была одна, она тайно любовалась этим сверкающим гребнем, и при виде него в ней пробуждалось то же опасное чувство. И сейчас она чувствовала то же самое. Правда, теперь она заполучила гораздо более важную вещь.

С этим ощущением Лина вернулась в ложу мистера Лонгхорна, расставшись с Дианой в холле. Мистер Лонгхорн продолжил представлять ее всем друзьям, кто заглядывал в ложу, даже когда действие на сцене подошло к своему грустному финалу. Она видела свое отражение в глазах гостей и знала, что будет такой же хорошенькой, как сейчас, когда в следующий раз увидит Уилла.

Уверенность Лины возрастала вместе с настроением. Ее радовал и мерцающий золотистый свет люстры, и шампанское, которым угощал ее мистер Лонгхорн, и величественный зрительный зал, где, как ей казалось, она уже своя. Она пользовалась успехом в опере — и это подтверждало, что она была уже почти готова ехать на Запад.

— Благодарю вас, мистер Лонгхорн, — сказала она, когда, в конце концов, не без сожаления добралась до двери своего номера в «Незерленд».

— Это я должен вас благодарить, — ответил он с галантным поклоном и поцеловал ее затянутую в перчатку руку.

Отступив на шаг, он ждал. Морщины, идущие от ноздрей к углам рта, обозначились резче, глаза блестели. Лина ответила на его улыбку, прежде чем скользнула за дверь.

Она была слишком взволнована, чтобы спать. Но ей в любом случае не удалось бы уснуть. Как только щелкнул замок, она увидела картину, которая преследовала бы ее во сне. Волшебное преображение ее комнаты свершилось: постель застелена, пол подметен, остатки завтрака убраны, и их место заняли свежие цветы — но была одна тревожная деталь. Посреди комнаты лежал ее маленький шелковый кошелек с кожаными завязками. Этот кошелек никогда не покидал ящика ее комода, где мирно спал под бельем и чулками, — но вот он здесь, на ковре цвета сливы, под ярким электрическим светом. Лина могла бы броситься к нему в надежде, что все можно объяснить рассеянностью, — но она уже знала, что содержимое кошелька исчезло.