Йорг Кастнер - Смертельная лазурь

Вожак со шрамом на щеке криво улыбнулся.

— Ну, живо… писец, вот ты и забрался дальше некуда, — лениво протянул он, ткнув пистолетом в узкую дверь входа в подвал. — Вход бесплатный, выход и за мешок золотых не купишь. И смотри у меня, я тебя знаю, так что не делай глупостей, иначе пуля в голову, и крышка.

— Охотно верю, — ответил я, изо всех сил стараясь придать своему голосу оттенок беззаботности.

Не берусь описывать, что творилось в ту минуту у меня на душе. Отчаяние — оттого, что снова, уже в третий раз, угодил в лапы этих подонков. Нет уж, на сей раз они мне уйти не позволят. Я недоумевал: стоявшего в двух шагах от меня Рембрандта подобный исход, похоже, забавляет. Как все это объяснить? Как?!

Рембрандт и трое вооруженных громил, один из которых следовал во главе нашей маленькой колонны с фонарем в руках, препроводили меня через целый лабиринт подземных ходов, поражавший своими размерами. Наверняка этот гигантский подвал образовали несколько смежных подвалов стоящих рядом друг с другом домов.

У развилки мы остановились, и верзила со шрамом сказал Рембрандту:

— Вам, наверное, лучше вернуться и продолжить работу, мастер. А уж мы займемся вашим Зюйтхофом.

— Как угодно, — ответил старик и исчез в каком-то боковом проходе, на дальнем конце которого тускло мерцала лампа.

Меня доставили в подземный застенок, очень напомнивший мне тот, что располагался под заведением на Антонисбреестраат. Вот только побольше, да у стены громоздилось несколько ящиков. Никаких окон здесь, разумеется, не было и быть не могло. Фонарь же громилы унесли с собой.

С ужасающим скрипом закрылась дверь, и я в третий раз за минувшую неделю оказался в темном застенке.

— Вот так-то, Зюйтхоф, торчите в каком-то подвале, дела ваши никудышные, ничуть не лучше, чем два дня назад. Нет, все-таки давайте не будем кривить душой — неужели вся эта непонятная дребедень в самом деле стоила стольких усилий?

После нескольких часов, проведенных на деревянных ящиках в полнейшем мраке, дверь наконец отворилась. Свет от лампы в руках вошедшего ослепил меня. И хотя я толком не мог различить, кем был мой гость, но по голосу все же узнал его.

— Значит, вы никуда из Амстердама не уезжали, — отметил я. Глаза постепенно привыкали к свету. — По-видимому, даже и не собирались.

Ван дер Мейлен подошел поближе и улыбнулся:

— Да вы, оказывается, настоящий хитрец, Зюйтхоф. И то, что вы сумели пронюхать место, где я нахожусь, — лишнее тому подтверждение. Так что от души делаю вам комплимент. Чутье у вас незаурядное. Вот только жаль, что нам приходится от него страдать. Можно лишь мечтать о том, чтобы заполучить в наши ряды такого человека, как вы.

Я насторожился. Еще в пору начала сотрудничества с ван дер Мейленом я убедился, что тот горазд на медоточивые речи. И тут же сообразил, что сейчас мне куда выгоднее сделать вид, будто я попался на его удочку, поскольку иного способа выбраться отсюда живьем на волю не было.

— Вы упомянули некие «ваши ряды». Откуда мне знать, что вы под этим подразумеваете, и вообще, подойдет ли мне то, чем вы занимаетесь?

— Скорее всего нет, — вздохнул ван дер Мейлен. — Или вы все же человек религиозный?

— Ну, знаете, в церковь меня гонит скорее чувство долга, а не искренняя убежденность.

— Что вы вообще знаете о вашей кальвинистской вере?

Я насторожился.

— О моей, говорите?

— Отвечайте на вопрос, Зюйтхоф!

— Только то, что заучил в детстве, больше ничего.

— О католической, следовательно, вы знаете еще меньше.

— А что вас удивляет? Вряд ли можно утверждать, что она так уж сильно распространена у нас.

Ван дер Мейлен помрачнел.

— С тех пор как кальвинисты почти сто лет назад захватили власть, мы лишились возможности публично отправлять наши ритуалы. А католическая вера между тем единственно истинная! Но мы вынуждены встречаться втайне от всех, не в церквах, а в молельных домах или вот как здесь, в подземелье. Это стыд и позор. Но все скоро изменится!

— Скоро, говорите? Когда же? И как это произойдет?

— Не стану утомлять вас рассказами на эту тему, Зюйтхоф. В конце концов, вы не католик и тем более не жерардист.

— Жерардист?

— Имя человека, пострадавшего за нашу истинную веру, было Бальтазар Жерар. Этот мужественный человек пожертвовал собой в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году во имя того, чтобы в Нидерландах утвердилась католическая вера. Он хотел положить конец господству Вильгельма Оранского и кальвинизму. Вам наверняка приходилось о нем слышать.

— Да, он убил принца Вильгельма Оранского в Дельфте. Застрелил его из пистолета. А за это его потом повесили, так?

— Все верно. Хотя он и убил Вильгельма, это так и не смогло поколебать позиции кальвинистов в Нидерландах. Мы и наши единомышленники поставили целью довести это до конца. На эшафоте, перед тем как палач разрубил его на части, Бальтазар Жерар произнес пророческие слова: «Проклятие всем вам, безбожникам-кальвинистам! Вам, и детям вашим, и внукам. И сотню лет еще будете прокляты и вы, и ваши Богом проклятые Нидерланды, и все здесь живущие!»

Постепенно я начинал понимать, куда клонит ван дер Мейлен. И про себя сказал: «Стало быть, жерардисты задумали воплотить в реальность проклятие Жерара, которое тот выкрикнул перед казнью в Дельфте».

— Как я уже говорил, Зюйтхоф, вы человек хитрый.

Этим утверждением ван дер Мейлен решил пока ограничиться. По его распоряжению мне принесли воды, хлеба, кусок сыра и немного вина. И даже свечу.

Несмотря на весь ужас пребывания в подвале, есть мне хотелось зверски. Я немного успокоился. Радоваться было особенно нечему, но положение мое было, судя по всему, отнюдь не безвыходным. Если мое отсутствие затянется, меня хватятся, и инспектору Катону не составит труда отыскать меня здесь — через Эммануэля Охтервельта, тот наверняка сообщит ему, куда я направился. Так что поесть было необходимо — силы мне еще понадобятся, и немалые. К тому же за едой я мог подумать над тем, что сказал мне мой старый знакомый, торговец антиквариатом ван дер Мейлен.

Постепенно кусочки мозаики складывались в стройную картину. Но картина эта до боли напоминала полотна Рембрандта — больше тьмы, нежели света.

И снова потянулись часы, и снова на пороге моего застенка появилась известная мне троица церберов. На сей раз я должен был следовать за ними.

— Куда? — спросил я.

— Увидишь, — коротко бросил громила со шрамом на щеке, и толчок в спину обозначил направление — вперед по лабиринту коридоров и переходов. У одного из поворотов нас дожидался ван дер Мейлен.

— Что же это за подземелье? Кто и как его создавал? — поинтересовался я.

— Оно существует со времен войны Вильгельма Оранского. Тогда этот район города еще не был застроен. А сеть подземных ходов создавалась для того, чтобы на случай осады Амстердама было где хранить провиант, порох и ядра. А на случай захвата города — как место, где могли бы скрываться оборонявшиеся. Но нам надо торопиться — скоро начнется месса.

— Месса?

— Вы же хотите узнать больше о нашей вере? Тогда милости прошу в наш тайный подземный храм!

Слова ван дер Мейлена и правда разожгли во мне любопытство, так что я пошел бы с ним и без сопровождавшей меня троицы. Вскоре проход, по которому мы передвигались, соединился с еще несколькими, и, миновав пару метров, мы очутились в довольно просторном помещении, освещенном множеством свечей и ламп. Со всех сторон сюда тянулись люди — мужчины, женщины, дети.

— По воскресеньям здесь бывает куда больше прихожан, — пояснил ван дер Мейлен. — Но месса у нас не только по воскресеньям, а ежедневно. И каждый наш единомышленник, если позволяет время, обязательно приходит сюда.

— Но разве не вызывает подозрение, что столько людей одновременно следуют в одном и том же направлении?

Ван дер Мейлен отрицательно покачал головой:

— Здесь несколько входов, помимо того, через который вы проникли сюда.

И торговец провел меня в соседнее помещение — прежнее, оказывается, служило лишь преддверием, — где и располагался, как он выразился, тайный подземный храм.

Стены украшали картины и гобелены на религиозные темы — явное отличие от аскетичных церквей кальвинистов. В центре обширного и хорошо освещенного помещения стояли два ряда деревянных скамеек, постепенно заполнявшихся людьми. Мы с ван дер Мейленом уселись позади, вооруженные охранники остались караулить у дверей, припрятав оружие под платьем.

У алтаря появился пастор, я стал напряженно вслушиваться в распевную речь на латыни, хотя ни слова из нее не понял. Необычность происходящего, странно-торжественный ритуал — все это не могло не захватить меня. Слова проповеди на непонятном мне, но благозвучном языке, мелодичные хоралы представлялись мне странным, болезненным сном, но это был не сон, а явь.

Расскажи мне ван дер Мейлен о жерардистах, об их тайных богослужениях за стаканчиком вина в каком-нибудь кабачке, я бы рассмеялся ему в лицо, не поверив ни единому слову торговца антиквариатом, и счел бы его рассказ плодом буйной фантазии и стремлением выдать желаемое за действительное. Но здесь, в этих катакомбах, самое что ни на есть абсурдное воспринималось ужасающе реально. Возможно, ван дер Мейлен именно этого и добивался, притащив меня на мессу. Он стремился подавить, оглушить меня, и это, бесспорно, ему удалось.

После завершения богослужения многие жерардисты подходили к ван дер Мейлену и обращались к нему весьма уважительно. Не приходилось сомневаться, что человек этот явно не пешка в их сообществе. Во время этих кратких бесед он вел себя так, словно меня и рядом не было. Похоже, ван дер Мейлена вовсе не волновало, что я становлюсь невольным свидетелем их разговоров. Иными словами, я для него не представлял угрозы. Может, потому, что он уже считал меня одним из адептов.

К нам подошла пара — мужчина постарше и молодая девушка. У меня глаза на лоб полезли от изумления — это были Эммануэль Охтервельт и его дочь Йола. Оба как ни в чем не бывало улыбнулись мне.

— Вы… здесь? — с трудом оправившись от изумления, невнятно вымолвил я.

— Да, причем не впервые, дружище Зюйтхоф, — ответил Охтервельт. — Я был бы искренне рад видеть здесь почаще и вас.

— И я тоже, — пропела Йола, подмигнув мне. — А когда встретите моего тайного воздыхателя, господин Зюйтхоф, то передайте ему от меня сердечный привет и скажите, что мне очень понравились его тюльпаны.

Ван дер Мейлен повернулся ко мне:

— Завтра мы продолжим беседу. Мне необходимо кое-что обсудить с господином Охтервельтом. Так что доброй ночи, Зюйтхоф.

Охранники доставили меня в мою каморку, где меня дожидался не только сытный ужин, но и одеяло и подушка. Хотя у меня, честно говоря, последняя встреча отбила всякую охоту к еде: надежды на то, что инспектор Катон сможет рассчитывать на торговца Охтервельта, рухнули.

Более того — наверняка именно Охтервельт и подсказал ван дер Мейлену, что я собрался сюда. Я не сомневался, что старый хитрец и описал мне путь исключительно ради того, чтобы я, угодив в лапы ван дер Мейлена, был лишен возможности продолжать дальнейшие поиски.

29 сентября 1669 года

Здесь, под землей, не существовало ни дня, ни ночи, но когда, скрипнув, отворилась дверь моего застенка и мой сон был прерван ироничным утренним приветствием одного из охранников, я понял, что наверху занимается новый день. Стражник принес мне молока, хлеба, сыра и ведро воды для умывания.

Наверное, это было самое необычное умывание в моей жизни. Едва я покончил с утренним туалетом, как в каморке возникли охранник со шрамом на щеке и лысый.

— Давай-ка выходи, тебя ждут, — объявил охранник со шрамом.

Я последовал за ними в полной уверенности, что сейчас встречусь с ван дер Мейленом и узнаю от него еще кое-что о заговорщиках. Меня доставили в помещение, которое без всякого преувеличения можно было назвать подземной гостиной. Удобные стулья, большой стол и даже картины на стенах. На одной был изображен библейский сюжет, и я сразу же распознал кисть Рембрандта. Помещение могло бы показаться даже уютным, будь в нем окна, куда проникал бы дневной свет. Портила впечатление и характерная для подземелий сырость.

Пока я разглядывал картину Рембрандта, за моей спиной раздался шум. Обернувшись, я увидел седовласого пожилого мужчину — как мне показалось, лет семидесяти. Несмотря на преклонный возраст, держался он очень прямо, и вообще у него был вид человека деятельного, полного энергии. Даже видя его впервые, я без труда догадался, кто он.