Счастливчик заработал три штрафа, изливая свою злость на каждого, кто оказывался достаточно глуп, чтобы приблизиться к его вратарской площадке.

- В чем дело, Мартино́? – спросил форвард «Койотов» после первого нарушения. – У тебя что, месячные?

- Поцелуй мою волосатую задницу, - ответил Люк, цепляя парня за конек и сбивая с ног.

- Ты кретин, Мартино́, - сказал тот, растянувшись на льду и глядя снизу вверх. Раздался свисток, и Брюс Фиш отправился на скамейку штрафников вместо вратаря.

Люк взял бутылку и плеснул водой в лицо. К нему подъехал Марк Бресслер.

- У тебя проблемы с тем, чтобы держать себя в руках? – спросил капитан.

- Какого хрена ты так думаешь? – Вода капала с лица Люка и его маски. Джейн не было в ложе прессы. Ее даже не было в этом штате, но он не мог выкинуть ее из головы.

- Вот какого хрена я думаю, - Бресслер ударил Люка по плечу своей большой перчаткой. – Попытайся больше не зарабатывать нарушений, и мы сможем выиграть этот матч.

Он был прав. Люку надо было сконцентрироваться на игре, а не на тех, кто был или кого не было в ложе прессы.

– Больше никаких глупых штрафов, - согласился он. Но через несколько минут зацепил игрока противников за голень, и «койот» свалился как подкошенный.

- Разве это больно, котик? - сказал Люк, глядя на парня, схватившегося за ногу и корчащегося на льду. – Вставай, и я покажу настоящую боль.

Раздался свисток, и мимо проехал Бресслер, качая головой.

В раздевалке после игры была более подавленная атмосфера, чем обычно. «Чинуки» забили две шайбы в конце третьего периода, но этого оказалось недостаточно. Они проиграли со счетом 3-5. Спортивные журналисты из Феникса бродили по раздевалке в поисках каких-нибудь комментариев, но все игроки были не особо разговорчивы.

Отец Джейн перенес сердечный приступ, и «Чинуки» чувствовали ее отсутствие. Люк не верил в эту историю с приступом и был удивлен, что она убежала, поджав хвост. Это было не похоже на ту Джейн, которую он знал. Хотя, опять же, он на самом деле совсем не знал ее. Настоящая Джейн лгала ему и использовала его, и сделала из него дурака. Она знала о нем такое, чего он не хотел бы прочитать в газетах. Она знала, что он использовал лед для своих коленей, и что они не были в порядке на все сто процентов.

Он был идиотом. Какого черта он позволил маленькой журналистке с вьющимися волосами и острым языком войти в его жизнь? Она ведь ему даже не нравилась поначалу. Как он умудрился так сильно влюбиться в нее? Она перевернула его жизнь вверх тормашками, и теперь ему надо было найти способ выкинуть Джейн из головы. Чтобы вернуть свою способность концентрироваться. Он может сделать это. Он побеждал прежде и побеждал более страшных демонов, чем Джейн Олкотт. Люк считал: все что ему нужно - это решимость и немного времени. Дарби сказал команде, что Шарки не вернется на работу до следующей недели.

Неделя. Теперь, когда Джейн физически исчезла из его жизни, Люку не должно было потребоваться много времени, чтобы выбросить ее ко всем чертям из своей головы и мыслями вернуться к игре.

И неделю спустя он оказался прав. Во всяком случае, частично. Он снова был в ударе. Вернулся к мастерству вместо грубой силы, подогреваемой эмоциями. Но потерпел неудачу в попытках полностью выкинуть Джейн из головы.

В тот день, когда команда вернулась в Сиэтл, Люк чувствовал себя израненным внутри и снаружи. Он хотел просто сесть на диван и растечься по нему. И бездумно смотреть телевизор, пока Мари не придет из школы. Может быть, они бы сходили куда-нибудь и расслабились за ужином.

Ему следовало подумать получше. Как всегда с его сестрой. Вот все нормально, а через мгновенье - спокойная жизнь катится ко всем чертям. Только что Мари рассказывала ему о своем дне в школе, а затем сняла большую, громоздкую толстовку. Челюсть Люка упала, когда он увидел обтягивающую футболку и грудь, которая оказалась намного больше, чем когда он оставил сестру дома неделю назад. Не то чтобы Люк обращал внимание на такие вещи, но не заметить разницы было невозможно.

- Что это на тебе?

- Моя футболка из «Биби».

- Твоя грудь намного больше, чем была на прошлой неделе. Ты надела лифчик с подкладками?

Мари сложила руки на груди, как будто Люк был извращенцем.

- Это аква-бра.

- Ты не можешь носить это вне квартиры! - Он не мог позволить ей выйти на улицу с грудью, которая так и норовила вывалиться наружу.

- Я надевала его в школу всю последнюю неделю.

Твою мать! Он мог поспорить, что все парни в школе смотрели только на ее грудь. Всю неделю. Пока он был на играх. Иисусе, его жизнь была дерьмом. Наполненным доверху баком дерьма.

- Спорю, что парни в твоей школе по-настоящему здорово развлеклись, пялясь на твои буфера. А ты можешь поспорить, что они не очень хорошо думали о тебе.

- Буфера, - задохнулась Мари. – Это отвратительно. Ты так противно ведешь себя со мной. Ты всегда говоришь гнусные вещи.

Буфера – не плохое слово. Разве не так?

- Я говорю тебе, что думают парни. Если ты появляешься в огромном лифчике с подкладками и с выпадающей оттуда грудью, они думают, что ты вульгарна.

Мари посмотрела на него, как будто он был чудовищем, а не ее братом, который хотел защитить ее от маленьких извращенцев в школе.

- Ты больной.

Больной?

- Нет, я не больной. Я просто пытаюсь сказать тебе правду.

- Ты мне не мама и не отец. Ты не можешь указывать, что мне делать.

- Да, ты права. Я не твой отец и не твоя мать. И я также, может, не лучший из братьев, но я все, что у тебя есть.

Из ее глаз потекли слезы, размазывая макияж.

- Я ненавижу тебя, Люк.

- Нет, не ненавидишь. Ты просто брыкаешься, потому что я не хочу позволить тебе разгуливать повсюду в лифчике с подкладками.

- Спорю, тебе нравятся женщины, которые разгуливают в таких лифчиках. - На самом деле, у него развились любовь и страсть к маленькой груди. - Ты ханжа, Люк. Могу поспорить, твои подружки носят лифчики с подкладками.

Из всех женщин, что он знал, единственная, которая пленила его, не носила лифчик. Люк спросил себя, что это говорило о нем? Он пытался не тревожиться насчет этого, но его это тревожило. Его бак с дерьмом наполнился еще чуть-чуть.

- Мари, тебе шестнадцать, - попытался образумить сестру Люк. – Ты не можешь ходить в лифчике, который приводит парней в возбуждение. Ты должна надеть что-нибудь другое. Может быть, лифчик с амбарным замком, - последние слова он сказал, чтобы немножко развеселить Мари. Как всегда, она не смогла оценить его юмор. И разразилась слезами.

- Я хочу поехать в интернат, - выкрикнула Мари и убежала в свою комнату.

Упоминание об интернате заставило Люка замереть на месте. Он уже долгое время не думал об этом. Если он отошлет сестру в интернат, ему не надо будет беспокоиться о том, что она надевает лифчики с подкладками, когда его нет в городе. Его жизнь станет проще. Но внезапно мысль о том, чтобы отослать Мари, перестала привлекать его: она была унылой и одной сплошной нервотрепкой, но она была его сестрой. Он привык, что она рядом, и интернат больше не казался ему подходящим решением.

Люк последовал за сестрой в комнату и прислонился плечом к дверному косяку. Мари лежала на кровати, уставившись в потолок, раскинув руки, как мученица на кресте.

- Ты действительно хочешь поехать в интернат? – спросил он.

- Я знаю, что ты хочешь этого.

- Я никогда так не говорил. - Они уже обсуждали это прежде. – И это неправда.

- Ты хочешь избавиться от меня, - всхлипнула девочка. – Так что я уеду в школу.

Люк знал, что ей необходимо было услышать, и что ему нужно было сказать. Для нее, а также и для себя. Он слишком долго был нерешительным.

- Вопрос не обсуждается, - он сложил руки на груди. – Ты никуда не поедешь. Ты живешь со мной. Если тебе это не нравится - тем хуже для тебя.

Тогда Мари посмотрела на него:

- Даже если я хочу уехать?

- Да, - сказал Люк и был удивлен тем, что на самом деле имел это в виду. – Даже если ты хочешь уехать, ты застряла здесь. Ты моя сестра, и я хочу, чтобы ты жила со мной, - он пожал плечами. – Ты – заноза в заднице, но мне нравится, когда ты рядом и пристаешь ко мне.

Мари молчала в течение минуты, затем прошептала:

- Хорошо. Я останусь.

- Тогда ладно. – Люк оттолкнулся от косяка и пошел в гостиную. Он остановился у высокого окна с видом на бухту.

У него были не самые лучшие отношения с сестрой. Их совместное проживание оказалось далеко от идеального. Люк проводил в дороге почти столько же времени, сколько в городе. Но он хотел узнать Мари, прежде чем девочка отправится в колледж и станет взрослой.

Он должен был чаще встречаться с ней за эти шестнадцать лет. Он определенно мог бы это сделать. У него не было оправданий. Во всяком случае, приличных оправданий. Он так зациклился на собственной жизни, что совсем не думал о сестре. И это заставляло его чувствовать стыд за все те случаи, когда он был в Лос-Анджелесе и по-настоящему не пытался увидеть ее. Узнать ее. Он всегда знал, что это делает его эгоистичным ублюдком. И до сегодняшнего дня он даже не считал, что есть что-то неправильное в том, чтобы быть эгоистичным.

Услышав тихие шаги сестры, Люк повернулся. Со все еще мокрыми щеками и тушью, растекшейся по всему лицу, Мари обняла брата и положила голову ему на грудь.

- Мне нравится жить здесь и приставать к тебе.

- Хорошо, - он обнял ее. – Я знаю, что никогда не смогу заменить твою маму или отца, но я постараюсь сделать тебя счастливой.

- Я была очень счастлива сегодня.

- Тебе все еще не разрешается носить тот лифчик.

Мари помолчала секунду, затем испустила многострадальный вздох:

- Ладно.

Они долго стояли вместе у окна. Мари говорила о своей матери и рассказала о причине, по которой хранит засохшие цветы на своем комоде. Люк полагал, что понял, хотя все равно ему казалось, что это внушает страх. Сестра сказала, что говорила об этом с Джейн, и та считает, что однажды, когда Мари будет готова, она сможет выбросить цветы, которые взяла с могилы мамы.

Джейн. Что он собирался делать с Джейн? Люк всего лишь хотел спокойной жизни. Вот и все. Но у него не было ни одной спокойной секунды с тех пор, как он встретил Джейн Олкотт. Нет, неправда. В те короткие несколько недель, что они провели вместе, его жизнь была лучше, чем когда бы то ни было. Когда он был с Джейн, то чувствовал себя так, будто вернулся домой впервые, с тех пор как переехал в Сиэтл. Но все это оказалось просто иллюзией.

Джейн сказала, что любит его. Люк хорошо знал, что нельзя верить этому, но глубоко внутри, в местечке, которое было невозможно сбросить со счетов, он хотел, чтобы эта ложь оказалась правдой. Он был простофилей и болваном. Завтра вечером он должен будет увидеть Джейн в первый раз за неделю и надеялся, что, как и в случае с любой другой болью, после первого укола все в нем онемеет, и он больше ничего не будет чувствовать.

Вот на что он надеялся. Но этого не произошло, когда на следующий вечер Джейн вошла в раздевалку. Счастливчик почувствовал ее присутствие даже раньше, чем поднял глаза и увидел ее. Потрясение от того, что она стояла перед ним, ударило его в грудь и оставило бездыханным. Когда Джейн заговорила, ее голос струился сквозь него, и, несмотря на свою железную волю, Люк впитывал в себя каждое ее слово, как высохшая губка. Он влюбился в нее. Больше нельзя было отрицать это перед самим собой. Люк влюбился в Джейн и не имел понятия, что с этим делать. Он сидел, засунув ноги в незавязанные коньки, со шнурками в руках, и смотрел, как Джейн идет к нему. И с каждым ее шагом его сердце стучало все сильнее, будто норовило пробить дыру в его груди.

Одетая в черное, с гладкой белой кожей, Джейн выглядела так же, как всегда. Ее темные волосы вились вокруг лица, и Люк заставил себя зашнуровать коньки, когда на самом деле хотел встряхнуть ее, а потом крепко прижимать к себе, пока она не станет частью его.

Самым трудным из всего, что ей когда-либо пришлось сделать, оказалось зайти в раздевалку и встретиться с Люком. Когда Джейн приблизилась, он опустил взгляд на свои шнурки. В течение долгих секунд она наблюдала, как Счастливчик зашнуровывает коньки, и когда он не поднял на нее глаз, проговорила, обращаясь к его макушке:

- Большой тупоголовый придурок. - Джейн сжала руки в кулаки, чтобы удержаться и не протянуть руку, не коснуться его волос, и сказала: – Хочу, чтобы ты знал: я не собираюсь писать о тебе что-нибудь еще.

Он, наконец, посмотрел на нее. Его брови были нахмурены, а в голубых глаза бушевала буря.

- Ты ждешь, что я поверю тебе?