— Вау! — сказала Ванда, державшая расческу и зеркало. Майк щелкал ножницами, подравнивая растительность на голове сидевшего в кресле мужчины. — От тебя батарейки можно заряжать.

— Я чертовски зла, — сказала я. — Чувствую себя мусорной корзиной своей доченьки. Погляди на весь этот хлам. — Я опрометчиво шевельнула рукой, и целый ливень дешевой дребедени обрушился на голову подстригаемого.

— О-ох! — крякнул тот, нащупав деревянный пенал, приземлившийся ему на шею сзади, и тут же издал куда более громкий «ох», потому что ножницами Майк задел ему ухо. Кровь брызнула струйкой, к счастью, на полотенце, обернутое вокруг плеч. Неудивительно, что клиент поднялся, кипя от негодования.

— Ну, — начала Ванда, — я не планировала знакомить вас так рано…

— Иисусе, Майк! — сдавленно простонал незнакомец, держась за ухо, — кровь сочилась сквозь пальцы. — Что ты со мной сделал, черт побери?

— Прости, — ответил Майк, — ты сам двинулся.

— Конечно, двинулся! На меня что-то упало!

— Господи, — пробормотала я, роняя еще несколько покупок, — это все из-за моей дочери.

— Вот как? — спросил потерпевший ледяным тоном, в котором явственно слышалась враждебность. — Мне показалось, это вы уронили.

— Верно, — ответила я раздраженно. — Но ей не следовало всучать мне свой хлам.

— Ага, ну пойду попрошу ее извиниться за инцидент. Между прочим, неплохо было бы услышать извинение и от кого-то из вас.

— Зачем же грубить…

— Да вы посмотрите на меня! — возопил пострадавший, указывая на окровавленное ухо.

Я посмотрела. Недостриженный мужчина казался симпатичным даже в гневе и испачканном кровью полотенце: круглолицый, с темными глазами в окружении морщинок, с густыми, наполовину подстриженными черными волосами. Клиент Майка мог быть чуть старше или моложе меня — но определенно в ту минуту он был гораздо более сердит. Должно быть, морщинки у его глаз образовались от смеха, но в тот момент их можно было принять за что угодно, кроме признака приятного характера.

— Успокойся, Стив, — сказал Майк. — Это всего лишь ухо, а не мужское достоинство. Ранки на ушах всегда сильно кровоточат. — Он начал стирать кровь носовым платком, сжав пострадавшее ухо указательным и большим пальцами. — Скоро остановится.

— Посмотри на мой свитер, — сказал истекающий кровью. — Нет, ты посмотри!

На рукав не очень чистого свитера попало несколько капель крови.

— Я заплачу за химчистку, — сказала я. Снова дежа вю… — Извините, — с вызовом прибавила я.

— Ну вот, — подытожила Ванда. — Ты получил извинения, а это можно постирать в машине. Пятна не останется, если не тянуть со стиркой. Отправляйся и застирай прямо сейчас. Кроме того, тебе не мешает умыться.

— Да уж, — хмыкнула я, сразу же пожалев о сказанном.

Пострадавший окинул меня ледяным взглядом.

— Я оплачу стиральный порошок и затраченное электричество, — добавила я, прикидывая, что этак, пожалуй, зайду очень далеко.

— Крайне великодушно с вашей стороны, — съязвил мужчина. — Между прочим, очень больно. — Он прижимал к уху клочок ткани, впитывавший сочившиеся капли крови.

— А-а, — сказала я с большим сарказмом, нежели собиралась.

Если бы взглядом можно было убить, Рейчел осталась бы сиротой.

— Приходи вечером! — окликнула Ванда пострадавшего, гневно шагавшего прочь.

Майк засмеялся.

— Пойду за ним, — сказал он. — Похоже, Стив забыл, что я подстриг его только наполовину. — Пощелкивая ножницами, он ушел из палатки вслед за уходержцем.

— Ну вот, — сказала Ванда, сверля меня глазами, — ты все испортила.

— Вот дурак, — сказала я. — Какой же самодовольный дурак…

— О, прекрати! Не забывай! — из него только что вырезали кусок мяса!

— Почему мужчины такие неженки?

— Потому что мамаши дольше кормят мальчиков грудью. Ладно, вечером он будет в порядке. Стив — то, что надо. Я знаю, вы понравитесь друг другу. — Ванда снова посмотрела на меня в упор: — По крайней мере хотя бы для…

— А он…

— Был.

— Забудь об этом, — твердо сказала я.

— Но он идеален, просто идеален! Если описать его в романе, читатель просто не поверит в такой персонаж! — Ванда начала загибать пальцы. — Во-первых, твоего возраста. Во-вторых, редактор «Восточных новостей», значит, интересный мужчина. В-третьих, его бывшая подружка уехала в Гонконг…

— Я не удивлена.

Ванда не отреагировала на реплику:

— Значит, он не голубой! В-четвертых, совсем не бедный.

— В-пятых, он мне не нравится.

— Что ж, девочка, и такое случается. Посмотрим вечером, когда Стив поздоровеет и Майк доведет его голову до ума. — Ванда издала свое знаменитое оглушительное ржание, от которого, клянусь, задребезжала посуда на столе. — А в-шестых…

— Да?

— Пострадало его ухо, а не…

— Ох, да заткнись ты, — сказала я, внезапно ощутив усталость. — Могу я вернуться и сложить всю эту кучу где-нибудь в доме? Я просто кипятком писаю от роли маленького помощника Санта-Клауса.

Рейчел успела найти приятеля, мальчика примерно своего возраста. Они как раз обсуждали пса, когда я тащилась мимо.

— Могла бы и помочь матери, — бросила я.

— Но Люк хочет показать мне своих щенков!

Я взглянула на Люка из-за горы сувениров. Мое возмущение росло.

— Почему бы вам обоим не помочь мне, а потом…

Бунт снова был подавлен, не начавшись. Женщина, предположительно мать Люка, чей поношенный плащ и огромные зеленые резиновые сапоги выдавали настоящую деревенскую жительницу, вмешалась:

— Вы гостите у Ванды и Майка, верно? Ну а мы живем через несколько домов. Можно вашей дочке зайти к нам на ленч? Потом я ее провожу. Ничего, если так?

Рейчел с энтузиазмом кивала; даже Брайан вскочил на ноги. Что мне оставалось делать? Возвратившись в эпоху, предшествующую публичному сжиганию бюстгалтеров, я сказала:

— Ну что ж, иди. Как-нибудь донесу эту гору сама.

Если я надеялась усовестить дочь, это не сработало.

— Отлично, — бросила Рейчел, даже не обернувшись. Маленькая дрянь.

Женщина, просияв, повернулась ко мне:

— Люси Тернер, — сказала она, протянув руку, которую я, разумеется, не смогла пожать. — Надеюсь, вечером увидимся?

— Полагаю, да, — процедила я сквозь стиснутые зубы.

Почему-то мне хотелось завизжать.

Причина этого выяснилась вечером, когда я встряхнула белую атласную блузку и положила ее на кровать рядом с черной шелковой юбкой. Я возлагала большие надежды на Вандиных болотных мужиков — раз уж я одна в спальне и никто меня не видит, могу открыть вам правду, — и если дневной недотепа со свиным ухом считался одним из лучших, тогда об атласе и шелке, столь тщательно уложенных в дорогу, можно забыть. Ни единого шанса, что в моей душе пробудится романтический интерес, даже если порезанный оправится от операции и придет вечером, плавясь от желания заняться со мной сексом. Хотя — не станет он плавиться. Женщина такие вещи сердцем чует, подумала я, нанося капельку духов в вырез на груди. Он отпустит в пространство несколько противных колкостей об утреннем происшествии и прошествует в другой конец комнаты. А я останусь с запасным кавалером из Вандиного резерва, птицеводом из окрестностей Норвича, который — подруга постоянно подчеркивала эту деталь — одновременно является ведущим актером в любительском драматическом театре, еще к тому же пишет стихи. Очень занимательно…

Перед тем как спуститься вниз, я решила заглянуть к Рейчел. Дочь сидела в кровати — жизнерадостная, нагулявшаяся на свежем воздухе, — и читала ежегодный выпуск «Бино».

— Это мне Люк одолжил, — похвасталась она. — Люк хороший. Я обещала, что мы, наверное, возьмем одного из щенков.

— Нет, — твердо ответила я.

— А мы не можем поселиться в деревне?

— Нет, не можем.

— Почему? — спросила Рейчел, расширенными от удивления глазами уставившись на ту, которая так редко говорила «нет».

— Потому что у меня работа в Лондоне.

— Найдешь работу здесь. Мама Люка разводит собак, ты тоже сможешь. Я не стану возражать, чтобы ты снова вышла замуж, если мы переселимся в деревню.

На лице Рейчел появилась мина, с которой дочь нередко пытается шантажировать меня отказом выполнять домашние дела за карманные деньги. Эта ситуация требовала жестких мер при полном игнорировании тонкостей детской психологии и собственного чувства вины.

— Я не собираюсь ни жить в деревне, ни выходить замуж.

— Ты говорила, ничего нельзя знать наверняка, — отпарировала Рейчел почти мгновенно.

— И я ненавижу собак! — крикнула я.

На этом я выдохлась и замолчала, ожидая ожесточенного сопротивления.

— Не глупи, — спокойно сказала моя ничуть не шокированная дочь. — Ты же любишь Брайана?

Пес, неожиданно отреагировавший в конце концов на свою кличку, поднял голову. Неужели возвращается к жизни? Непостижимо…

Будьте честными с детьми, припомнила я призыв миссис Лич или доктора Спока. Вытянув руку, я почесала наименее неприглядное из двух плешивых ушей:

— Да, его я люблю.

Я поднялась с кровати и разгладила юбку, боясь разрыдаться, что уже не лезло бы ни в какие ворота. Наверное, это все гормоны.

— Но только его, — отрезала я. — Чтобы свет был погашен через полчаса.

И с тяжелым сердцем стала спускаться по лестнице.

Предчувствия меня не обманули.

Едва приехав, Стив заявил: «Пожалуй, я буду держаться от вас подальше» — и сдержал обещание, за что я осталась ему очень благодарна. Птицевод из Норвича оказался толстым коротышкой-силачом, явно осведомленным о моей доступности (Вандина забота). Он намертво приклеился ко мне, то и дело наполняя мой бокал. Я потихоньку выплескивала вино в близстоящую юкку. Каждый раз, когда кавалер отворачивался, чтобы захватить новую горсть сырной соломки, фаршированных яиц или сосисок на шпажках (таковым оказалось обслуживание — Ванда знала свою территорию!), я спаивала растение.

— Ух ты, — удивлялся птицевод. — Вот что значит уметь пить!

У новоявленного кавалера оказался ужасный запах изо рта. Я гадала, как его партнерша (они ставили пантомиму «Золушка», где птицевод был принцем) смогла обойтись без бельевой прищепки. Может, он съел что-нибудь этакое, но, боюсь, причина была в слишком активном кишечнике или какой-то другой патологии. При первом удобном случае я извинилась и отсела к Люси Тернер, с которой промучилась остаток вечера, обсуждая собак и детей (именно в таком порядке), в душе мечтая почитать Маргарет Дрэббл и завалиться спать.

В конце концов мы вернулись в родные пенаты. Мое сердце (хотя Ванда всячески старалась убедить меня в обратном) осталось девственно нетронутым, зато с Рейчел ситуация оказалась прямо противоположной. Они с Люком разыграли прелестную маленькую сцену прощания через стекло автомобиля, и мальчик пообещал ей писать. Рейчел поклялась, что тоже будет писать, а я подумала: держу пари, не будешь. Бьюсь об заклад, напишешь, только если я напомню. Однако я ошиблась: едва войдя в дом, дочь попросила писчей бумаги, опрометью кинулась наверх в свою комнату, провожаемая пристальным взглядом Брайана, и принялась с усердием выводить строчки чудесной сверкающей ручкой. Ирония была столь жестокой, что я даже не смогла порадоваться, что дочь наконец сделала что-то самостоятельно, без маминого понукания. Я распаковала вещи, отложила блузку для химчистки, повесила юбку на вешалку, рассортировала рождественские покупки на две кучи и закрылась в ванной. Отмокая в теплой воде, я старалась ни о чем не думать, в первую очередь о Роланде и запахе его рубашки, но это оказалось очень трудно. Не помогало даже искусственно вызванное воспоминание о дыхании птицевода. Погрузив лицо в воду, я начала пускать пузыри. Хорошо, что завтра на работу. По крайней мере у меня есть свое дело… Когда я вошла, чтобы напомнить Рейчел о том, что пора ложиться спать, она уже сидела в постели, почесывая Брайана за ухом и перечитывая написанное.

— Можно взглянуть? — спросила я, присев рядом.

— Конечно, нет, — возмутилась дочь, точно скопировав мою интонацию. — Я же не лезу в твою личную жизнь!

Черта с два ты не лезешь, удрученно подумала я, спустилась вниз и налила себе выпить, раз уж у Ванды даже не пригубила вино.

Снова поставив «Немецкий реквием», идеально подходящий к моему настроению, я довольно долго просидела, горестно сгорбившись, прежде чем сдалась и пошла спать. Единственное письмо, которое мне предстояло написать, — карточка с благодарностью Ванде за прием, но мне не очень хотелось это делать. Истина заключалась в том, как я призналась себе под одеялом, что в моей жизни образовалась пустота. Правда, я не могла с точностью сказать, чем именно она должна быть заполнена.