Она зашагала по лестнице, и мне ничего не оставалось, как плестись следом.

Когда роскошно выглядишь, уныло думала я, это не значит, что так себя и чувствуешь.

Когда она открывала дверь, ведущую в залу, я спросила:

— А почему Рут не пришла?

Гертруда повернулась ко мне, уже взявшись за ручку:

— Я ее не пригласила, — просто ответила она.

— Но почему же?

— Ну не каждый же раз, — деловито сказала Гертруда.

— Но… — прошипела я и ткнула пальцем в дверную обшивку, — ты же позвала Роланда.

— Да, — озадаченно подтвердила хозяйка. — Роланд здесь.

— Слушай, а тебе это не кажется странным?

— Странным? Почему странным?

— Ну я знаю, ты — нонконформистка и все такое, но мужья обычно приходят в гости с женами. Особенно когда один из супругов ждет ребенка.

— Все правильно, — отозвалась Гертруда. — Я и Виктора не пригласила.

С этими словами подруга открыла дверь, положила большую теплую руку мне на поясницу и легким, но точным движением втолкнула в комнату.

— Алек, — позвала она. — Это Пэт. Займи ее, пожалуйста. Мне нужно сходить взглянуть, как дела на кухне.

Это был ужасный момент, я даже испугалась, что у меня случится истерика: во-первых, из-за наряда Алека — голых коленей и маленького болтающегося впереди споррана[51], который выглядел на редкость неприлично, а во-вторых, потому что полтора миллиона однопенсовых монет только что упали в урчащий желудок, который категорически отказывался их принимать.

— Алек, — сказала я, обрывая панегирик в адрес моего платья. — Виктор что, женат на Рут?

Алек поглядел на меня с открытым ртом, не закончив фразы.

— Вообще-то был женат, когда я видел его на прошлой неделе, — засмеялся он.

— Тогда кто же… — Я на сотую долю секунды взглянула в направлении французского окна. Парочка по-прежнему стояла там, повернувшись к залу спинами и глядя на улицу, до ужаса близко друг к другу, практически свившись, как ветви плюща… — Кто же тогда Роланд?

— Так это… — громко начал Алек, поворачиваясь, чтобы указать, где стоит Роланд.

— Нет, нет, — зашипела я. Боюсь, шипение стало моей отличительной особенностью. — Я спрашиваю, в каких он отношениях с Рут?

— Он ее брат.

Торжественно заверяю, что это была самая короткая и выразительная фраза за всю историю бесед с моим участием.

Не сомневаюсь, читатель давно догадался об этом, и представляю, что вы сейчас думаете: да ладно, хватит ей притворяться простодушной овечкой… Представьте себе, я не догадывалась. Для находящихся в эпицентре урагана картина мира, знаете ли, несколько искажается. Это у зрителей, наблюдающих за происходящим со стороны, оба глаза нормально видят. Пользуясь метафорой, можно сказать, что Алек только что одолжил мне очки, и ясность оказалась ошеломительной. Несколько секунд я глотала воздух ртом, представляя собой точную копию рыбки гуппи, и крепко сжимала локоть Алека, чтобы не оторваться от действительности. Ну и ну, хуже не придумать…

— Ее брат! — Я все еще не могла восстановить дыхание.

— А что, в природе и не такое бывает. Братья есть у многих, — ласково сообщил Алек. — А теперь иди и чего-нибудь выпей. Похоже, тебе не помешает.

Повиливая килтом, он повел меня, ощущающую пустоту в желудке и слабость в коленках, через всю залу к столу с напитками и Роланду с дамой.

Я не знаю, существует ли женская версия выражения «напрячься до скрипа яиц». Груди не обладают той же звонкостью мачизма, а все остальное очень тщательно спрятано. Возможно, какая-нибудь вдохновенная феминистка могла бы просветить меня на этот счет, но пока именно это сугубо мужское выражение призвано показать, как усердно я старалась вновь завоевать Роланда. Чего я только не вытворяла! За ужином Роланд сидел почти напротив, а особу с черными волосами, знойными глазами и узкими белыми руками с длинными пальцами усадили через несколько мест справа от меня. Старушка Гертруда строго придерживалась заранее продуманного плана расположения гостей за столом. Я заметила, что Элинор шутливо нахмурилась и попыталась внести маленькое изменение, намереваясь занять место рядом с Роландом, но Гертруда ничего не пожелала слушать.

— Элинор, — командирским тоном сказала она, — иди и сядь здесь. Хочу тебя познакомить с…

Кому интересно, с кем она хотела познакомить Элинор? Да хоть с Уильямом Хёртом или Робертом Рэдфордом (если это вам что-нибудь говорит)! Я и прежде была благодарна Гертруде за возможность сидеть подальше от Гордона, но до сих пор безгранично признательна подруге за вечер Бёрнса. Мы с Роландом оказались достаточно близко, чтобы нанести друг другу значительный психологический урон, и именно этим я собиралась заняться — какой смысл скромничать? Больше возможности не представится, на политес времени не оставалось. Роль роковой женщины была для меня внове, но я решила осваиваться на ходу, не в силах думать ни о чем ином.

Я начала с места в карьер, взяв в качестве шпаргалки кстати подвернувшуюся книгу Лоран Бэколл. Лучше всего держать в уме ролевую модель, а я только что закончила читать автобиографию Бэколл, позаимствованную у Ванды («доверься ей, девочка!»), и сразу вписалась в концепцию. Если бы я ощутила замирание сердца или смущение (что, признаться, и происходило — обычно скромной женщине нелегко выкидывать подобные коленца), то вполне могла бы притвориться, что я — не я, а Лоран Бэколл, и без помех продолжать преследовать свою цель. Учитывая все обстоятельства и то, что пришлось изящно управляться с хэгишем, одновременно блистая искусством перевоплощения и соблазнения (игнорируя крошечные кусочки хрящей, которые так приятно вынимать из зубов), в целом я сошла за женщину-вамп. Правда, поглощенная процессом, забывала проверить результат, однако вроде бы подействовало. Господи, взмолилась я, бросив долгий чувственный взгляд на сидевшего почти напротив человека, это обязательно должно сработать…

И я удвоила усилия.

Мне даже удалось, взглянув исподтишка под скатерть и убедившись, что это нужная мне нога (напротив сидела молодая поэтесса из Уэнстеда, и было бы неэтично нарушить ее трапезу), прикоснуться носком туфли к его ботинку (никогда больше не стану играть в пожатие ножек). Когда Роланд поднял глаза (предварительно взглянув под стол) и уставился на меня, я одарила его (надеюсь) роскошным распутным подмигиванием, обливаясь при этом холодным потом. Но у меня же не было выбора, не так ли? Роланд подпер подбородок рукой, подался вперед и спросил, скорее забавляясь, чем с отвращением:

— Так что же все-таки происходит?

Я тоже взялась за подбородок и сказала, полуприкрыв глаза (надеюсь, в точности как мисс Бэколл, разве что сигарета в уголке рта не дымилась):

— Я считала, вы женаты на Рут. Очень рада, что ошиблась!

Роланд был настолько любезен, что убрал руку от подбородка, сладко потянулся над столом и с видом явного облегчения произнес:

— Так-так. Значит, вы рады?

Когда Алек подошел с бутылью бренди, Роланд отказался, в свою очередь наступив мне на ногу под столом:

— Спасибо, Алек, пожалуй, не стоит. Возможно, меня сегодня позовут куда-нибудь на позднюю чашечку кофе.

И посмотрел на меня неотразимо опасным и лукавым взглядом. В душе затеплилась надежда, что тягомотина со «скрипящими яйцами» все-таки принесла плоды. Мне даже стало жаль расставаться с новым образом, ей-богу. Пусть некоторые мужчины сетуют, что быть охотником трудно и обременительно, я так не считаю. Не имея особого опыта по взятию собственной судьбы в свои руки, я исполнила роль вполне удовлетворительно и даже мило, возложив ответственность на Лоран Б. Но затем мы с Роландом вернулись к привычным амплуа, и я вновь стала вести себя с минимальной долей кокетства. Я поощряюще трепетала под его заинтересованным взглядом (наивная дурочка!), и это было все. Украдкой бросив взгляд на знойную женщину справа, я пришла к заключению, что такая красавица без труда найдет себе другого кавалера. В любом случае она развелась недавно, значит, у меня преимущество, моя собачья жизнь длится дольше. С сестринским сочувствием я выбросила Элинор из головы и сосредоточилась на гораздо более приятной мне личности, требовавшей неотложного внимания.

Тот вечер в честь Бёрнса был, наверное, самым долгим из всех, что выпадают на долю женщины. Даже у самых близких друзей с либеральными взглядами не принято вставать из-за стола (на заметку потенциальным соблазнительницам) сразу после окончания трапезы: приличия требовали по крайней мере получасовой беседы после приема пищи (несмотря на разрешение Гертруды поесть и бежать, если захочу). Нельзя же быть настолько невежливой, особенно став такой счастливой, не правда ли? Единственное, что помогло мне пережить эти тридцать минут, — вольная декламация под аккордеон песен Бёрнса (в избыточном количестве) и других произведений шотландских бардов. Ловить взгляды Роланда стало слишком опасно, о «пожимании ног» под столом, разумеется, и речи быть не могло. Еще одно нажатие на мой не защищенный обувью подъем, и от боли я взовьюсь до потолка. Оглядываясь назад, не перестаю удивляться, что никто не почуял электричества в атмосфере над столом — порой даже воздух потрескивал от проскакивавших искр. Совершенно неожиданно для себя я встала и заявила, что мне пора идти.

— Кто-нибудь едет в сторону… — начала я.

Прежде чем я успела договорить, Роланд вскочил на ноги:

— Я, я еду! Я вас подвезу.

Вряд ли кто-нибудь заметил, что я не сказала, куда ехать. Впрочем, это не имело значения. В тот момент вообще мало что имело значение, кроме нескольких путаных мыслей (показавшихся необычайно важными): хорошо ли Брайан себя вел, успею ли я удостовериться, что мои майки и использованные бумажные салфетки не бросаются в глаза и осталось ли еще масло в розовой лампе. Всякая ерунда мирового значения. И даже эти мелочи потеряли всякую важность, когда мы вышли из дома Гертруды и глубоко вдохнули холодный ночной воздух, еле сдерживая бурлящий внутри смех.

Бедняге Брайану не удалось в ту ночь поспать у меня в ногах. Правда, он и не ожидал, что обещания насчет совместной ночи будут выполнены — я прочла это на его морде. Пес воспринял поражение с привычным коротким ворчанием, переложил уставшую от жизни голову на другую лапу и закрыл глаза на происходящее. Если появление Роланда и навеяло ему сладкие воспоминания о Булстроде и ночи, которую он провел в одиночестве, пес никак это не показал. Не позволив себе ни проблеска узнавания, он предался радости одиночества. Брайану нравилась собачья жизнь. Он вполне комфортно грустил по отсутствующей Рейчел. Я — совершенно неожиданно — не грустила. Каждому свое, по крайней мере в данный момент. Выключая свет на кухне и оставляя пса похрапывать в коматозной темноте, я ощущала себя узницей, освобожденной на полдороге в тюрьму, хотя, без сомнения, не стала бы подобно Брайану бесстрастно и безропотно подчиняться обстоятельствам. Каждому свое. Пусть Брайан тешится своим желанием умереть; меня больше интересует «живая» сторона вещей, для выражения которой, весьма вероятно, и в этот момент особенно (кто знает, что принесет нам будущее? Ведь в действительности истории не заканчиваются, счастливо или нет, а продолжаются до могилы), не существует лучшего способа, чем простые вечные взаимоотношения, которые глупые романтики вроде нас называют любовью.


Мейвис Чик — одна из самых популярных писательниц современной Великобритании, автор одиннадцати национальных бестселлеров, опубликованных более чем в 50 странах мира!