Она увидела рот, который должен бы принадлежать женщине, такой полный и чувственный. И все же это был мужской рот, только очень сексуальный.

Мгновением позже она заглянула в глаза мужчины — они были очень редкого цвета, зеленоватые, как нефрит, — а бархатный мужской голос ласкал ее уши и, казалось, заодно и тело, прикрытое одеждой.

Да что же это такое?

Покинув ложу, она быстро пошла по коридору в сторону фойе. Мысли лихорадочно метались. Герцог направился следом. Зрители, высыпавшие из зала, расступались перед ней. Это позабавило Марселину, обдумывающую сложившуюся ситуацию.

Она знала, что с герцогом Кливдоном будут проблемы.

Но явно недооценила их масштаб.

И все же она была Нуаро, а значит, риск возбуждал ее. Как только они заполучат герцогиню Кливдон, за ней определенно последует самая богатая и знатная клиентура. Иными словами, луна и звезды уже так близко, что их можно достать рукой.

— Надеюсь, вы здоровы, мадам? — спросил герцог на неплохом французском языке с сильным английским акцентом.

— Да, но мне лишь сейчас пришло в голову, что я веду себя нелепо, — сказала Марселина. — Что за глупое пари?

Кливдон улыбнулся.

— Надеюсь, вы не идете на попятную? Неужели верховая прогулка в моем обществе кажется вам ужасной перспективой?

Его мальчишеская улыбка и очаровательное самоуничижение, должно быть, уничтожили без следа моральные принципы не одной сотни женщин.

Марселина сказала:

— Насколько я понимаю, в любом случае я останусь в выигрыше. Но пари глупое. Подумайте сами: когда я скажу вам, правы вы или нет, как вы узнаете, что это правда?

— Вы считаете, я должен был потребовать ваш паспорт? — усмехнулся герцог.

— А вы готовы верить мне на слово?

— Конечно.

— Это может быть очень любезно с вашей стороны, — сказала она, — или в высшей степени наивно. Я пока не решила.

— Вы не станете мне лгать, — заявил герцог.

Если бы сестры Марселины были рядом, они бы хохотали до упаду.

— Это великолепный бриллиант, — улыбнулась она. — Если вы уверены, что женщина не солжет, чтобы его заполучить, вы очень наивны.

Потрясающие зеленые глаза чуть затуманились. Спустя мгновение герцог перешел на английский.

— Я был неправ, — сказал он, — совершенно неправ. Теперь я вижу: вы англичанка.

— Вы уверены?

Герцог кивнул.

— Вы заключили пари слишком поспешно. Вы всегда так торопитесь?

— Иногда, — не стал спорить герцог. — Но вы поставили меня в невыгодное положение. Вы ни на кого не похожи. Никогда в жизни не встречал подобных женщин.

— Что ж, я действительно англичанка, — призналась Марселина. — Мои родители были англичанами.

— Но все же вы немного француженка? — спросил герцог. Его зеленые глаза смеялись, и холодное расчетливое сердце Марселины забилось сильнее.

Все же он чертовски хорош.

— Совсем немного, — ответила она. — Имею в роду одного чисто французского прадедушку. Но и он, и его сыновья предпочитали очаровывать англичанок.

— Один прадедушка — это слишком мало, чтобы принимать в расчет, — сказал Кливдон. — Я весь увешан французскими именами, но тем не менее я безнадежно англичанин, а значит, тугодум — только к неправильным заключениям прихожу быстро. Ну, что ж, прощай, моя маленькая булавка. — И он поднял руки, чтобы снять ее.

На нем были перчатки, но Марселина не сомневалась: под ними нет ни мозолей, ни сломанных ногтей. Его руки, как и у всех представителей его класса, мягкие и ухоженные. Они были, пожалуй, немного больше, чем это было модным, но длинные изящные пальцы скрадывали недостаток.

Впрочем, в данный момент его пальцы казались на удивление неловкими. Лакей, помогавший хозяину одеваться, поместил булавку в складках шейного платка точно и твердо, и герцог никак не мог ее вытащить.

Или делал вид, что не может.

— Позвольте мне, — сказала Марселина. — Вы же не можете видеть, что делаете.

Она отвела его руки в сторону. Перчатки прикоснулись к перчаткам. И ничего более. И все же она ощутила потрясение от этого мимолетного контакта, словно дотронулась до его обнаженной кожи, и это ощущение волной прокатилось по ее телу.

Марселина остро чувствовала его тело под слоями дорогущей ткани — шейный платок, жилет, рубашка. Но ее руки не дрожали. Сказалась многолетняя практика. Она привыкла твердо держать карты, и не важно, что сердце при этом готовится вылететь из груди. Ей было не впервой блефовать, не выдавая себя ни блеском глаз, ни случайным движением мышц лица.

Наконец булавка оказалась у нее в руках. Крупный бриллиант таинственно мерцал на свету. Марселина подняла глаза на белоснежную ткань, которую чуть смяли ее ловкие пальчики.

— Ваш шейный платок теперь выглядит каким-то беззащитным…

— Что это? Раскаяние?

— Вовсе нет! — воскликнула Марселина, и это было чистейшей правдой. — Но пустое место оскорбляет мои эстетические чувства.

Она вытащила булавку из лифа своего платья и заменила ее драгоценностью герцога. А своей булавкой заколола его шейный платок. Ее вещь была совсем не такой роскошной — всего лишь маленькая жемчужинка. Но она была хорошего качества, смотрелась очень мило и в складках шейного платка казалась вполне уместной.

Марселина чувствовала горячий взгляд герцога и его напряженную неподвижность.

Она разгладила ткань и отступила на шаг, чтобы со стороны оценить свою работу.

— Вот так. Теперь все в порядке, — удовлетворенно сказала она.

— Все? — Герцог смотрел на женщину, а не на жемчужину.

— Взгляните сами. Оконное стекло вполне может заменить зеркало, — сказала она.

Он все еще не сводил взгляд со своей собеседницы.

— Стекло, ваша светлость! Вы могли бы оценить мою работу.

— Я уже оценил, — ответствовал герцог. — Она мне очень нравится.

Только после этого он наконец вышел из ступора, повернулся к окну и принялся рассматривать свое отражение.

— Я вижу, — после короткой паузы сказал он, — что у вас такой же точный глаз, как у моего лакея. А этот комплимент я делаю не часто.

— Мой глаз обязан быть точным, — сказала Марселина, — потому что я величайшая в мире портниха.


Его сердце билось часто и прерывисто.

От волнения, от чего же еще?

Она действительно не похожа ни на кого из его знакомых.

Париж далеко от Лондона. Это совершенно другой мир. И французские женщины не имеют ничего общего с англичанками. Это другой биологический вид женщин. Но даже с учетом этого Кливдон привык к искушенности парижанок, привык настолько, что мог предсказать поворот головы, движение руки, улыбку.

— Итак, она скромная портниха, — развел руками герцог.

Марселина засмеялась, но это был не звонкий серебристый смех, к которому он привык. Ее смех был низким и… каким-то интимным, что ли… не предназначенным для других ушей. Она не стремилась, как другие женщины, привлечь к себе всеобщее внимание. Ей требовалось только его внимание.

И он сразу отвернулся от окна, чтобы взглянуть на нее.

— Возможно, в отличие от других посетителей оперы, вы не заметили, какое на мне платье, — сказала Марселина и провела закрытым веером по своей пышной юбке.

Герцог окинул ее медленным взглядом — от кажущейся небрежной прически до носков туфелек. До этого он не обратил ни малейшего внимания на то, во что она одета. Его занимала сама женщина — ее изящное тело, чистая кожа, блеск глаз, шелк волос.

Теперь он сосредоточился на одежде, прикрывающей соблазнительное тело: черная кружевная накидка или туника — или как там это называется — на насыщенном розовом шелке. Смелое цветовое решение, отделка, драгоценности…

— Стиль, — сказала Марселина.

Герцог несколько секунд молчал. Неожиданно его охватило сомнение, секундная неловкость. Похоже, его разум для нее открытая книга, в которой она уже прочитала оглавление и введение и перешла к первой главе.

Но что это все значило? Она, явно не невинная девочка, знала, чего он хочет.

— Нет, мадам, я не заметил, — честно сказал Кливдон. — Я видел только вас.

— Именно такие слова всегда хотела бы слышать женщина, но для портнихи они не подходят.

— Молю вас, оставайтесь женщиной! Как портниха вы лишь впустую растратите на меня свои таланты.

— Вы не правы, — возразила Марселина. — Будь я плохо одета, вы бы не пришли в ложу мадемуазель Фонтенэ. Но даже если бы вы оказались настолько эксцентричным, что пренебрегли соображениями вкуса, граф д’Орфевр непременно спас бы вас от этой самоубийственной попытки и отказался знакомить нас.

И снова низкий чувственный смех. Кливдон почувствовал, словно ее дыхание коснулось его шеи.

— Если вы рассчитываете, что я смягчусь и верну ваш бриллиант, уверяю вас, ничего не выйдет, — улыбнулась Марселина.

— Если вы думаете, что я верну вашу жемчужину, рекомендую подумать еще раз, — хмыкнул герцог.

— Не говорите глупостей, — сказала Марселина. — Возможно, вы слишком романтичны и не думаете о том, что ваш бриллиант стоит пятидесяти моих жемчужин, если не больше, но я нет. Вы можете оставить себе жемчужину, я ничего не имею против. А теперь мне необходимо вернуться к мадемуазель Фонтенэ. А вот и ваш друг, месье граф, который пришел, чтобы не позволить вам совершить ошибку и вернуться в ложу со мной.

Д’Орфевр подошел к ним, когда прозвучал звонок, возвестивший об окончании антракта. Марселине помахала молодая женщина, и она поспешно ушла, попрощавшись грациозным реверансом и дразнящим взглядом поверх веера. Впрочем, последний предназначался только для глаз Кливдона.

Как только она отошла достаточно далеко, д’Орфевр сказал:

— Будь осторожен. Эта штучка опасна.

— Да, — не стал спорить герцог, внимательно следя, как новая знакомая пробирается сквозь толпу. Впрочем, ей не приходилось прилагать для этого никаких усилий. Люди расступались перед ней, как перед особой королевской крови, хотя она была всего лишь обычной владелицей магазина. Она рассказала об этом без всякого смущения или стыда, но герцог никак не мог поверить ей. Он видел, как величаво шла — нет, не шла, плыла — она и как двигалась ее французская подруга. Создавалось впечатление, что это существа с разных планет.

— Да, — повторил он, — я знаю.


А тем временем в Лондоне леди Клара Фэрфакс изнемогала от желания разбить фарфоровую вазу о тупую башку своего братца. Но звук непременно привлечет внимание, а ей меньше всего хотелось, чтобы в библиотеку ворвалась ее матушка.

Она затащила брата в библиотеку, потому что это была единственная комната в доме, где мать почти никогда не бывала.

— Гарри, как ты мог? — воскликнула она. — Об этом все говорят! Ужасно! Унизительно!

Граф Лонгмор, морщась, опустился на софу и закрыл глаза.

— Совершенно незачем так визжать. Моя голова…

— Представляю, в каком виде ты вчера, точнее, сегодня явился домой, — заявила Клара. — И не испытываю никакого сочувствия.

Под глазами Гарри были отчетливо видны темные круги, кожа казалась бледной до синевы. Судя по измятой одежде, он с ночи так и не удосужился переодеться. Темные волосы торчали во все стороны. Вероятнее всего, расческа их не касалась довольно долго. Несомненно, он провел ночь в постели одной из своих любовниц, и, когда сестра послала за ним, не счел необходимым сменить одежду и причесаться.

— В твоей записке сказано, что дело срочное, — сказал Лонгмор. — Я сразу явился, поскольку думал, что тебе нужна помощь. Знай я, что ты будешь так вопить, остался бы дома.

— Ты поехал в Париж и предъявил Кливдону ультиматум! — заявила Клара. — Женись на моей сестре, или будет хуже! Ты так понимаешь помощь?

Лонгмор открыл глаза и посмотрел на сестру.

— Кто тебе это сказал?

— В свете все об этом говорят! — закричала она. — Уже несколько недель. Неужели ты думал, что я ничего не узнаю?

— Светские сплетницы, как всегда, преувеличивают. Никакого ультиматума не было. Я только спросил, хочет он тебя или нет.

— О нет! — Клара упала на ближайший стул и закрыла ладонью рот. Ее лицо горело. Как он мог? Впрочем, что за вопрос? Конечно, мог. Гарри никогда не отличался тактом и чувствительностью.

— Лучше уж я, чем отец, — добавил он.

Клара закрыла глаза. Брат был прав. Отец написал бы письмо. Оно было бы сдержанным, но более болезненным для Кливдона, чем все, что мог наговорить ему Гарри. Отец связал бы Кливдона узами вины и обязательств, из-за которых, как она подозревала, герцог до сих пор и оставался на континенте.

Она устало вздохнула, открыла глаза и покосилась на брата.

— Ты действительно считаешь, что все зашло так далеко?