Лоретта Чейз - Соблазнительный шелк

— Но они не слушали, — сказала Леони.

— Оба жаждали крови, — добавила Софи. — Как волки.

— Ни один из собравшихся вокруг джентльменов не рискнул разнять их, — сказала Леони.

— А лорд Харгейт встал между дерущимися, — продолжила рассказ Софи. — Он оказался на пути кулака Лонгмора, но ловко уклонился от удара — о, Марселина, жаль, что ты этого не видела, — а потом схватил Лонгмора за руку и оттащил от Кливдона. А один из джентльменов, который был с ним, вероятнее всего, его сын, поскольку черты лица и фигуры очень похожи, схватил Кливдона.

— В общем, их с трудом растащили.

— Кто-то из свиты графа пригрозил, что зачитает закон об охране общественного порядка[2]. В общем, мы ушли. — Софи допила бренди и налила себе еще.

— Думаю, понятно, из-за чего все началось, — вздохнула Марселина. — Лонгмор пожелал отомстить за честь сестры.

— Но с какой стати? — удивилась Софи. — Все считают, что леди Клара и сама прекрасно справилась.

— Тогда что же спровоцировало драку на Сент-Джеймс-стрит? — спросила Леони.

— Кто знает? Разве мужчинам нужна разумная причина? Они оба были в плохом настроении. Вот и подрались. Бьюсь об заклад, что теперь они вместе пьют.

— Софи, а почему у Лонгмора плохое настроение? — спросила Марселина. — Ты сказала, что он был здесь?

— Да, ему захотелось прочитать мне нотацию по поводу бала. Он назвал меня предательницей и шпионкой Тома Фокса, следившей за его сестрой и другом. Я сделала вид, что не понимаю, о чем речь. О, Марселина! — На ее очаровательном личике появилось выражение раскаяния. — Мы ужасные сестры! Услышали о драке и сразу бросились смотреть — маленькие кровожадные кошки, и оставили тебя одну с разбитым сердцем.

— Не глупи, — поморщилась Марселина. — Прибереги драматический тон для газет.

— Но расскажи нам подробно, что случилось, дорогая. — Софи поставила стакан, опустилась на колени рядом с Марселиной и взяла ее за руку. — Что именно сказал Кливдон? Что ответила ты? И почему ты делаешь вид, что твое сердце в полном порядке?

Кливдон-Хаус, воскресенье, 10 мая, 3 часа утра

В доме было темно. Все его обитатели, кроме одного, спали. На столе горела одинокая свеча, а за столом сгорбилась фигура в халате. Перо со скрипом бегало по бумаге.

Герцог Кливдон сделал все от него зависящее, чтобы в кровь избить Лонгмора. После этого они выпили две… или четыре бутылки бренди, но он все равно пришел домой трезвым. Казалось, во всем мире не хватит спиртного, чтобы заглушить боль в сердце, успокоить совесть и позволить ему наконец уснуть.

С болью в сердце ничего не сделаешь. Остается только терпеть.

Совесть — другое дело.

Стремление успокоить совесть привело Кливдона в библиотеку.

Еще не взяв в руки перо, чтобы написать Кларе, он понял, как должно начаться письмо.

«Мадам, получив это письмо, не тревожьтесь, оно не содержит ни повторного выражения тех чувств, ни возобновления тех предложений, которые вызвали у вас вчера столь сильное неудовольствие».

Это начало письма мистера Дарси к Элизабет Беннетт из «Гордости и предубеждения», любимого романа Клары. Кливдон мог легко представить улыбку, с которой она прочитает эти строки. Далее он продолжил своими словами:

«Я был неправ, сделав предложение, а ты была права абсолютно во всем. Но ты не сказала и половины того, что могла сказать. Наши зрители должны были услышать, как я тысячи раз принимал тебя, как само собой разумеющуюся часть своей жизни, как испытывал твое терпение, думал только о себе, а вовсе не о тебе. Ты всегда была верна мне — все время, что я тебя знаю, а я был верен только себе. Когда ты горевала об утрате бабушки, которую — я это знал — горячо любила, я покинул тебя и уехал на континент. Я ожидал, что ты будешь ждать меня, и ты ждала. И как я отплатил тебе за бесконечное терпение и преданность? Невнимательностью, бесчувственностью и ложью».

Кливдон писал, как был несправедлив к Кларе. Она, и только она, привнесла в его жизнь радость и свет, когда он был одиноким несчастным мальчишкой. Ее письма скрашивали его дни. Она была дорога ему, и это никогда не изменится, но они друзья, и ничего больше. Конечно, в глубине души он знал, что этого недостаточно для брака, но так было проще, поэтому он и выбрал этот путь. Он лгал и ей, и себе, поскольку был трусом.

Он признал все свои бездумные и недобрые поступки и в заключение написал:

«Мне очень жаль, дорогая, поверь. И я надеюсь, что когда-нибудь ты найдешь в себе силы меня простить, хотя понимаю, что для этого нет ни одной разумной причины. Всем сердцем я желаю тебе счастья и бесконечно сожалею, что не могу его тебе дать».

Подписался он, как уже вошло в привычку, инициалами.

Затем сложил письмо, написал адрес и оставил на подносе, чтобы слуги отправили утренней почтой.

Осталась только боль в сердце.

Вторая половина дня, воскресенье 10 мая

Герцог Кливдон заморгал и прищурился. Свет был невыносимо ярким. Сондерс — садист проклятый — стоял и смотрел на него. Он раздвинул шторы, и солнечный свет слепил не хуже блеска молнии. А когда Кливдон повернул голову, в ней раздался гром.

— Мне очень жаль, что пришлось потревожить вас, ваша светлость.

— Тебе вовсе не жаль, не ври, — прохрипел Кливдон.

— Но мистер Холидей был чрезвычайно настойчив. Он сказал, что вы не простите, если я вас не разбужу. Приехала миссис Нуаро.

Кливдон резко сел. Лучше бы он этого не делал. Его мозг с размаху наткнулся на что-то твердое и острое. Вероятнее всего, внутри его черепа появились шипы.

— Люси! — воскликнул он. — Девочка заболела? Потерялась? Черт, я же говорил ей… — Герцог умолк, его отравленный алкоголем мозг никак не поспевал за языком.

— Миссис Нуаро велела нам заверить вашу светлость, что с принцессой Эррол из Албании все в полном порядке, она дома и занимается математикой с тетушками. Мистер Холидей позволил себе провести миссис Нуаро в библиотеку и попросить ее подождать. А поскольку он предполагал, что вам потребуется время, чтобы одеться и привести себя в порядок, он приказал принести ей закуски и чай. Вам я принес кофе, сэр.

У герцога сильно и часто стучало сердце. Стук слышался и в голове, но скорость ударов была разной.

Кливдон не вскочил с кровати, но встал намного быстрее, чем хотелось бы человеку в его состоянии. Он поспешно проглотил кофе, после чего умылся и оделся в рекордно короткий срок, который все равно показался ему слишком долгим, хотя он решил не заморачиваться с бритьем.

Просто взгляд в зеркало сказал ему, что бритье вряд ли поможет улучшить его внешний вид. Он выглядел, как внезапно оживший труп. Вздохнув, герцог кое-как завязал шейный платок, влез в сюртук и поспешил вон из комнаты, на ходу застегивая пуговицы.

Когда он вошел в библиотеку, разглаживая шейный платок и чувствуя себя нервным школьником, вызванным, чтобы рассказать отрывок из «Илиады», Нуаро стояла, склонившись над письменным столом.

Она выглядела, как всегда, безупречно, одетая в одно из своих самых смелых и эффектных творений из тяжелого белого шелка, расшитого красными и желтыми цветами.

Сам Кливдон являл собой не столь прелестную картинку. Когда он вошел в комнату, Нуаро подняла глаза, встревоженно ахнула и прижала руку к груди.

— О нет! — воскликнула она, но постаралась собраться с мыслями и после паузы заговорила уже более спокойным голосом: — Я слышала о драке, — сказала она.

— Все не так плохо, как кажется, — соврал Кливдон. — Я умею уклоняться от ударов в лицо. Посмотрела бы ты на Лонгмора. В любом случае я всегда так выгляжу после слишком лихой пирушки с человеком, который хочет меня убить. Почему ты здесь?

Он приложил всяческие старания, чтобы в его голосе не прозвучала слабость. Оказалось, что это не так просто. Несмотря ни на что, в глубине его души жила надежда, что Марселина передумает. Кливдон был абсолютно трезв, пребывал в здравом уме и твердой памяти, но больше всего хотел снова напиться.

Кливдон только теперь понял, не только умом, но всем нутром, почему его отец так пристрастился к бутылке. Спиртное приглушало душевную боль. Физическая боль ее тоже уменьшала, и во время драки с Лонгмором он не чувствовал ничего. Зато теперь он отчетливо помнил каждое слово, которое сказал ей. Он открыл ей сердце, не скрыл ничего. Но этого оказалось недостаточно.

Марселина жестом указала на стол.

— Я смотрела журналы, — сказала она. — Я беспринципна, и потому просмотрела твои записи тоже. Но у тебя слишком неразборчивый почерк. Ты сказал, что у тебя есть идеи. Относительно моего бизнеса.

— Ты только поэтому пришла? — сухо спросил он. — За идеями для твоего магазина? За идеями, которые помогут тебе стать величайшей модисткой мира?

— Я уже величайшая модистка мира, — с великолепным апломбом проговорила она.

Боже, как он ее любит! Ее самоуверенность, беспринципность, упрямство. Ее силу и ее гений. Ее страсть.

Герцог позволил себе улыбнуться и понадеялся, что не выглядит влюбленным до безумия.

— Вчера я устала, — проговорила женщина, не глядя на него, — очень устала. День был бесконечным. Мы все сбились с ног, и я изо всех сил старалась не развалиться на части. — Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с герцогом. — У меня больше ни на что не хватило сил, поэтому я была недобра и несправедлива к тебе.

— Наоборот. Ты очень вежливо отвергла мое предложение, — сказал Кливдон. — Ты поведала мне, что я добр и благороден. — Ему не удалось полностью убрать горечь из своего голоса. Ведь это все равно что сказать: давай останемся друзьями. Он не мог быть другом этой женщины. Этого было мало. Только теперь он понял, не разумом, а всем своим существом, почему Клара сказала ему, что этого мало.

— Ты действительно был добр и благороден по отношению к нам и поэтому заслуживаешь правды. Обо мне.

И тогда Кливдон вспомнил мысль, посетившую его, когда он впервые увидел Люси.

— Проклятие, Нуаро! Ты замужем! Я думал об этом, но потом забыл. Нет, я, конечно, понимал, что у Люси должен быть отец, но его нигде не было видно. Вы все время были сами по себе.

— Он умер.

Облегчение было таким сильным, что у него закружилась голова. Кливдон направился к камину и сделал вид, что случайно прислонился к нему. У него дрожали руки. Снова. Что-то с ним определенно не так.

— Ваша светлость, вы выглядите совершенно больным, — сказала Марселина. — Прошу вас, сядьте.

— Я здоров.

— Нет, сядь, пожалуйста. Я сейчас — комок нервов. А ты заставляешь меня нервничать еще сильнее, потому что в любой момент можешь рухнуть в обморок.

— Я никогда не падаю в обморок, — возмущенно попытался оправдаться Кливдон, но все же переместил свое искалеченное тело к софе и сел.

Марселина вернулась к столу, взяла с подноса чашку и подала ему.

— Чай остыл, — сказала она, — но тебе поможет.

Кливдон взял чашку и залпом выпил. Чай действительно остыл, но ему стало чуть легче.

Женщина опустилась на ближайший стул. Их разделяло всего несколько футов. И целый мир.

Она положила руки на колени.

— Моего мужа звали Чарлз Нуаро. Он был моим дальним родственником. Он умер во Франции во время эпидемии холеры несколько лет назад. Тогда умерли почти все мои родственники. Люси тоже заболела, но выжила.

Ее муж умер. Родственники тоже. А ребенок был на волоске от смерти.

Он постарался представить, что она тогда чувствовала, но воображение его подвело. Он и Лонгмор тоже были на континенте во время эпидемии. Они выжили, и это было, насколько он понимал, чудом. Большинство заболевших умирали в считанные часы.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я не знал.

— А откуда тебе было знать? — Марселина пожала плечами. — Но теперь я хочу рассказать тебе о моей семье. Ты должен знать, кто я.

— Значит, твоя фамилия действительно Нуаро. А я думал, что это просто придуманное вами название для магазина — на французский манер.

Марселина улыбнулась, впрочем, ее улыбка не была веселой.

— Это имя, принятое моим дедом по отцовской линии, когда он бежал из Франции во время революции. Он вывез жену и детей и нескольких тетушек и кузин. Остальным членам семьи повезло меньше. Его старший брат — граф де Ривенуа, был пойман при попытке бегства из Парижа. После того как он и его семья окончили свою жизнь на гильотине, мой дед унаследовал титул. Он имел глупость попытаться им воспользоваться. Его семейство — Робийон — имело дурную славу во Франции. Ты помнишь виконта де Вальмона из романа Лакло «Опасные связи»?