Аврил Тремейн - Солнечная девушка

– О! Это хорошо. Я испугалась, что…

– Что?

– Ну, вчера Натали сказала, будто в «Ку Брассери» говорят, что ты от меня без ума. Это было бы нехорошо.

– Я не без ума от тебя. Это тебя успокоит?

– Да. Нет. Я не знаю.

– Богатый выбор, Солнышко. Исчерпывающий.

– Нет. Я хотела сказать: да, это меня успокаивает. Просто я хочу, чтобы мы с тобой остались на одной странице.

– О какой странице ты говоришь?

– О странице номер четыре. Четыре свидания. Все кончено. И я рада, что все они состоялись. Я чувствовала себя виноватой. Ты продал мотоцикл, а я никак не могла заставить себя заполнить бумаги на изменение имени. Все казалось, это как-то неправильно. А значит, я была у тебя в долгу.

– И прошлой ночью ты всего лишь отдавала долг чести?

Внезапно перед ней возникла прошлая ночь, наполненная нежностью и радостью. Уверенные руки Лео ласкали ее, губы скользили по его телу то нежно, то требовательно. Настоящее волшебство. Но наутро любовь обернулась душившим ее страхом. Ей хотелось броситься в ноги к Лео и умолять никуда не уходить, никогда не умирать.

Но он не мог этого обещать.

– Да, у меня был долг, и я его отдала. Она подняла платье и пошла к двери.

– Куда ты идешь?

– В ванную. Переодеться.

– Я не только видел тебя голой, я трогал тебя руками, прикасался губами. И теперь ты бежишь в ванную переодеться?

Она молчала в нерешительности, потом, демонстративно пожав плечами, сбросила рубашку и платье.

Наклонившись, Лео подобрал что-то с пола.

– Ты не забыла это?

Она вырвала у него крошечные трусики бронзового цвета и натянула их.

– Все. Доволен?

Он задумчиво смотрел на нее, слегка опустив веки:

– Нет.

– Лео, чего ты от меня хочешь?

– Я хочу знать, что ты думаешь делать дальше, когда до свадьбы остался один шаг.

– Ну, мы станем одной семьей. Своего рода.

– Я тебе не брат.

– Я хотела сказать, мы будем чем-то вроде суррогатной семьи. Друзьями.

– Я тебе не друг.

– Но мы могли бы стать друзьями.

– Я же говорил, что не делаю этого.

– Да, обычно ты этого не делаешь, но я не такая, как другие твои бывшие.

– А я не такой, как твои. Я не стану твоим другом в «Фейсбуке», не буду обмениваться с тобой видеороликами, встречаться за чашечкой кофе и время от времени обедать, заканчивая вечер поцелуем в щечку.

– Почему?

– Потому что хочу тебя.

Солнышко беспомощно уставилась на него, чувствуя, как стучит сердце, распирая грудь.

– Ты же сказал, что не хочешь меня.

– Я этого не говорил.

– Ты сказал, что не сходишь с ума от меня.

– Это совсем другое. Ладно, я хочу тебя, как и ты меня. И это не имеет ничего общего с дружбой.

Она сглотнула. Боже. Боже. Боже.

– Я не хочу хотеть тебя.

Лео молниеносно бросился к ней и, подхватив под руки, приподнял.

– Но ты хочешь. Твои зрачки говорят, что хочешь.

– Ты знаешь, я не могу позволить себе любить тебя. – Казалось, слова сами собой вырвались у нее из груди.

– Кто говорит о любви? Не я, а ты, Солнышко. Ты. – Лео поцеловал ее, резко и сильно впившись в губы, заставляя ее таять и желать его с такой силой, что она чуть не вскрикнула, когда он прервал поцелуй. – Можешь называть это, как угодно, только не дружбой. Я никогда не буду твоим другом. – Внезапно он отпустил ее и быстро отошел. – Предупреждаю тебя совершенно честно, Солнышко. Я снова буду с тобой. Пять, шесть, семь раз. Или десять, или двадцать. Сколько угодно, но точно не четыре. Я буду с тобой снова, и в этом нет ничего дружеского.

Когда она ушла, он спустился на пляж, чувствуя злость и досаду.

Нет, она не «ушла», убежала прочь, будто за ней гнались все демоны ада.

Надо поплавать, чтобы вернуть измученным мозгам хотя бы некоторую долю здравомыслия. Он надеялся, что вода достаточно холодная. Он надеялся.

О господи!

В метре от воды, зарытая в песок, валялась урна, которую Солнышко выбросила прошлой ночью. Никакое плавание в холодной воде не могло бы подействовать на него сильнее. Он сразу вспомнил разрывавшую сердце сцену на берегу, когда женщина, которую он любил, наконец нашла в себе мужество навсегда попрощаться со своей сестрой. И ту сладкую, нежную готовность, с которой отдалась ему после этого, тоску, жаркую страсть, казавшуюся неутолимой.

Сравнение с сегодняшним утром выглядело непривлекательно.

Сегодня годовщина смерти Лунности. И что он делал? Давил и давил, не давая даже возможности подумать. Он требовал, чтобы она разделась перед ним, заставлял целоваться, говорил, что возьмет то, что хочет и когда хочет.

Им правил инстинкт выживания, тот самый, который все время толкал вперед, подсказывая идти своим путем, добиваться своего, не оглядываясь на других.

Но, увидев урну, он вспомнил о том, что его путь не был ее путем.

Ей понадобилось два года, чтобы отпустить сестру, которую она обожала. Она не готова любить кого-то еще. Слишком боится боли, чувствует себя слишком виноватой, чтобы позволить себе то, чего сестра уже никогда не сможет иметь.

Он не имел права требовать от нее любви. Ни права, ни власти. Она не хотела отдавать ему всю себя, как он жаждал.

А если она не может, значит, ему предстоит смириться, оставшись ни с чем.

«Я буду с тобой снова, и в этом не будет ничего дружеского». Эти слова неотступно крутились в голове Солнышка все долгие четыре недели, пока она наконец не стала подозревать, что боится идти на свадьбу.

Она даже не нашла в себе сил поехать в аэропорт встретить Джонатана, потому что боялась, встретиться с Лео, боялась, что он набросится на нее или, наоборот, не обратит внимания, и неизвестно, что хуже.

Только теперь ей, в конце концов, удалось договориться с Джонатаном о встрече. Не успела Солнышко сунуть ему в руку бокал с кампари, как он уселся на диван и, окинув ее зорким взглядом, спросил:

– Что происходит у вас с Лео, Солнышко?

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что после упоминания его имени в каждом письме, отчего меня уже тошнит, ты месяц назад совсем перестала о нем писать. И он сделал то же самое в своих письмах Калебу.

– Ох.

– Да, ох. Я тебя предупреждал: все это кончится совсем не дружеским рукопожатием под пение «Кумбайа».

– Строго говоря, в этом случае надо не пожимать руки, а браться за руки, стоя вокруг костра.

– Если будешь морочить мне голову всякой ерундой из Интернета, я сам разведу костер и засуну тебя туда. Что случилось?

– Это все из-за правила четырех свиданий. Джон выкатил глаза:

– Да?

– Я хотела остановиться на двух, потому что он начинал мне нравиться слишком сильно. А он не захотел останавливаться.

– Но ты все равно остановилась?

– Ну нет, я не смогла устоять.

– И в чем же проблема?

– Что я просто не могу остановиться. В смысле, перестать хотеть его.

– Так бери его.

– Ты знаешь, я не могу.

– Единственное, что я знаю, Солнышко: ты напридумывала себе кучу всякой ерунды! Откуда ты взяла, что любовь к мужчине принесет тебе много боли, если ты никогда никого не любила? И нечего прятаться за своим правилом четырех свиданий. Тебе проще делать вид, будто ты останавливаешься на одном или двух свиданиях или вовсе отказываешься от них, потому что боишься слишком сильно к кому-то привязаться. Но правда в том, что ты слишком мало привязываешься. И мы снова возвращаемся к Лео, потому что на этот раз ты, кажется, наконец действительно привязалась к нему. Так в чем проблема?

– Я боюсь.

– Санни, когда любишь, всегда боишься. И не только за себя.

– Он меня не любит. Просто хочет.

– Так заставь его полюбить себя.

– Невозможно заставить кого-то полюбить себя.

– А я знаю, что Солнышко Смарт может это сделать, если захочет.

– Что ж, она не хочет.

– Хотя бы подумай об этом.

– Нет.

– Тогда я скажу твоей матери, что ты просила на Рождество книгу настоящих японских хайку.

– Какой же ты гаденыш, Джонатан.

– Плесни мне еще кампари и дай компьютер. Хочу посмотреть фотки самых классных моделей Сиднея и попробовать выбрать для Лео новую подружку. И когда он вцепится в нее своими когтями, я найму самолет для воздушной рекламы, который напишет в небе над Бондай Бич: «Я ТЕБЯ ПРЕДУПРЕЖДАЛ».

Джонатан подошел к ней и посадил к себе на колени.

– Санни, дорогая, оставь ты это и хватай его.

– Как я могу, когда Лунность…

– Лунность! Санни, ради бога, Санни! Так вот в чем дело. Она не может полюбить, поэтому и ты не будешь? Но разве она хотела бы, чтобы ты бросалась на погребальный костер? Это совсем на нее не похоже. Представь, что ты поменялась с ней местами, разве ты хотела бы, чтобы она перестала жить?

– Нет. Нет, конечно! Я знаю, что она полюбила бы Лео, мне легче от этого, но…

– Но?

– Если бы знать, что он никогда не умрет. – Солнышко спрятала лицо у него на груди.

– О, Санни, – Джон поцеловал ее в макушку, – разве твоя боль станет меньше, если вы не будете вместе? Не хуже ли это?

– Это так сложно. Слишком сложно.

– Да, жизнь – непростая штука. Так зачем еще больше усложнять ее?

Потягивая джин с тоником, Калеб откинулся на спинку стула и, наклонив голову, внимательно смотрел на брата.

Лео вспомнилась Солнышко, любившая эту позу любопытной птицы. Невыносимо. Вскочив, он прошелся по комнате, пытаясь избавиться от нервного возбуждения, не покидавшего его с тех пор, как начался обратный отсчет до свадьбы и, значит, до того дня, когда он должен будет снова ее увидеть.

– Теперь, когда мы с тобой одни, полагаю, ты расскажешь мне, что происходит у вас с Солнышком.

– Ничего.

– Что случилось? Она в тебя влюбилась и тебе пришлось ранить ее чувства?

Лео молча скользнул на место, взял стакан и сделал большой глоток.

– Ну? – спросил Калеб. Его взгляд сделался жестче. – Ох, парень.

– Что – ох, парень?

– Все наоборот. Это ты в нее влюбился, и ей пришлось ранить твои чувства.

– Не совсем.

– Нашла коса на камень или что?

Лео поставил стакан и провел рукой по трехсантиметровой поросли на голове.

– У нас был договор. Только секс. Четыре раза. Калеб понимающе кивнул:

– Правило четырех свиданий.

Лео бросил на брата изумленный взгляд:

– Ты об этом знал?

– Да. И ты, судя по всему, согласился на это. Идиот. Что потом?

– Потом она захотела уменьшить их число.

– Уменьшить. Почему? Ты облажался в постели? Странно, я слышал о тебе совсем другое.

– Она не хотела привязываться ко мне. Не только ко мне, ни к кому.

– Это самая большая глупость.

– Долгая история, не стану вдаваться в подробности, просто скажу: ее не привлекают любовные отношения. Она хотела, чтобы мы стали друзьями. Я возражал, настаивал на своем, пока не получил все четыре свидания. Но это не помогло.

Калеб поперхнулся.

– Ей не удалось загнать тебя в дружеское русло!

– Она пыталась, я отказался. В результате остался ни с чем.

Калеб изумленно уставился на него:

– Ну, ты болван!

– Спасибо, – сухо отозвался Лео и, вскочив, снова принялся ходить.

– И что ты собираешься делать?

– Пережить вашу свадьбу. Попытаться принять, что все кончено.

– Это говорит не тот Лео Куотермейн, которого я знаю.

– Солнышко с самого начала все честно объяснила, и я это принял. История с сестрой страшно подействовала на нее. Я должен был это понять и оставить ее в покое, но я… – Он замолчал. Снова заговорил. – Вместо этого давил и давил на нее. – Опять молчание. – А какое право я имел давить на нее, пытаясь заставить чувствовать то, к чему она не готова?

– Мы никогда не готовы к любви. Никто из нас.

– Она не влюблена в меня. Не может себе этого позволить.

– Так измени это.

Лео остановился прямо перед Калебом:

– Она не согласится. Говорит, любовь заставит ее страдать. Жить ради него, умереть за него. По-другому она любить не умеет. – Он пристально посмотрел на брата. – Не думаю, что я…

– Что ты?

– Стою этого. Стою ее. Все, что я смог сказать ей, когда мы виделись последний раз: я не буду ее другом. Я хочу ее и буду спать с ней снова и снова, и она меня не остановит. Это то, что хотела бы услышать такая, как Натали, но не Солнышко. Я достоин только таких, как Натали Кларк, но не таких, как Солнышко Смарт. – Он обреченно пожал плечами. – Я не успел и глазом моргнуть, как она вылетела из двери. Потом я спустился на пляж, увидел урну, и тут до меня дошло. Я понял, что она пережила накануне ночью. Тогда моим единственным желанием было помочь ей обрести покой. Но утром в день годовщины я стал давить на нее, потому что хотел большего. Не удивительно, что она от меня сбежала. – Три шага в сторону. Три шага назад. – Когда я увидел урну, понял, что она никогда не будет принадлежать тому, кто локтями и когтями пробивал себе дорогу из ада, кто научился брать, хватать и красть. Ладно, у нее я больше ничего не украду. Кто я такой, чтобы красть у нее то, что она не хочет отдавать добровольно? С чего я взял, что какой-то особенный? – Молчание. – Кто я такой, чтобы хотеть этого?