– Хм, – ответила я, изобразив недовольную гримасу, – лучше и не придумаешь. Я принимаю ваши условия.

И после нескольких настойчивых поцелуев он вошел в меня, стоя, в одежде, лишь достав свой член из слегка приспущенных брюк. Ничто мне так не нравилось, как эти внезапные порывы страсти. Нам никогда не было так хорошо, как в те минуты, когда мы давали волю спонтанным вспышкам страсти.

Он легким движением развернул меня и бросил лицом на кровать, так, что мой живот упирался в ее край, а колени едва касались пола. Луи опустился на корточки позади меня, и тотчас же я почувствовала, как его язык разбудил мою плоть, мою вагину и мой анус, маленьких сонных зверьков. Они фыркали один за другим, дрожа под его влажным языком, и, когда он крепко схватил мои ягодицы, уже требовали острых ощущений. Луи чередовал свои сексуальные игры пальцами, языком и носом, вводя их поочередно в мою плоть. Я раскрывалась навстречу ему все больше и больше, дрожа от нетерпения и истекая желанием. Моя плоть или скорее наши изголодавшиеся друг по другу тела были связующей нитью наших отношений, и мы возвращались к ней на каждом важном этапе нашей истории.

Мы никогда не составляли список наших любимых поз, но поза «по-собачьи» была, без сомнения, самой предпочтительной. Луи давно это понял интуитивно, прислав мне больше года назад анонимную записку, когда он еще был для меня всего лишь одним из домогающихся меня незнакомцев, без имени и лица: «В позе левретки я испытываю оргазм чаще, чем в других положениях… как раз потому, что это – по-скотски!» С нашей первой ночи, проведенной вместе, это совместное предпочтение сразу стало очевидно.

Вопреки обыкновению, он не вошел в меня сразу, а стал медленно водить головкой члена по краю влагалища, постукивая по моей промежности и приоткрывшимся половым губам напряженной до предела уздечкой, влажной от желания. Ему доставляло явное удовольствие дразнить и разжигать во мне жажду тела, превращая ее в пытку… До тех пор, пока у меня не осталось другого выбора, кроме как умолять:

– Возьми меня… Пожалуйста, возьми!

Луи ввел свой член с точностью щеголя, надевшего перчатку на руку, стремясь прочувствовать каждое ощущение, которое он мог получить от постепенного погружения. Затем он углубился вперед, войдя в меня последним резким толчком, без всяких размышлений. Как он это делал в лимузине накануне, сначала довольствуясь тем, что подрагивал головкой своего члена в моих недрах. Каждый спазм стимулировал мою трепещущую плоть и пробуждал самые отдаленные уголки вагины.

Но вскоре он вновь оживился и начал входить и выходить из меня более уверенными, резкими толчками. Татуировка в виде листочка на его лобке впечатывалась между моими ягодицами каждый раз, когда Луи с силой входил в меня. Сегодня я уже не считаю, что эта поза пробуждает во мне животную сущность. Все, что она делает со мной, это заставляет забыть, кто я есть, чтобы быть лишь возбужденной плотью. Да, это так: мне нравилось отдаваться его самым безумным порывам.

Финальное ускорение вызвало настолько сильный прилив (чего я не испытывала никогда в жизни), что я больше не могла сдерживать пронзительный крик, который не прекращался все время, пока мы вместе испытывали одновременный оргазм.

Крик прощания с «Шармом». До свидания, беззаботность. Здравствуй, наша супружеская жизнь.

Я побаивалась возвращения на улицу Тур де Дам. Не хватало еще, чтобы мы там встретили Дэвида. Но нет, улица была пустынна в этот ранний солнечный вечерний час, и только мяуканье голодной Фелисите нарушило тишину и спокойствие данной минуты.

– Иди сюда, моя красавица! – прошептала я, беря на руки мурчащий пушистый комочек.

Дэвид, мой деверь, не давал знать о себе с того самого момента, как устроил мне ловушку в темной комнате «Шарма».

Я боялась его появления, но при этом, однако, горела желанием свести с ним счеты и за тот вечер, и за месть, которую он намеревался обрушить на своего брата. Но инструкции Жана-Марка Зерки, адвоката с напомаженными волосами, были строгие: если мы хотим сохранить преимущество над соперником, необходимо держаться от него на почтительном расстоянии. Он наш сосед, что, безусловно, усложняет задачу, поскольку избежать случайных встреч с ним в таком случае практически невозможно.

Мы с легкостью могли притворяться, что не знаем о существовании Дэвида, могли не произносить его имя вслух, но вычеркнуть его из жизни было не в наших силах. Все напоминало о нем, включая корреспонденцию, скопившуюся на входной стойке. Среди конвертов и рекламных листовок я увидела обложку и логотип «Экономиста», еще запечатанного в прозрачную пленку. Журнал Франсуа Маршадо выходил еженедельно по средам, однако подписчики получали его уже во вторник. Тот экземпляр, который я держала в руках, пришел сегодня утром, он был только что отпечатан и лежал под бандеролью. Увидев красный броский заголовок с текстом внизу на первой полосе, я едва не закричала от изумления:

«Барле: дневник избалованного ребенка».

Я разорвала упаковку и дрожащей рукой лихорадочно пролистала страницы до моей колонки, так нервничая, что случайно оторвала рекламный лист косметики для зрелой кожи, «лицом» которой была одна немолодая голливудская дива.

Отыскав наконец свой материал, разместившийся на целых трех страницах, с портретом Дэвида во весь разворот, я не знала, должна ли прыгать от радости и гордости или рычать от ярости. Эта статья была символом моего вхождения в «большую прессу», любой начинающий журналист в возрасте двадцати четырех лет рассматривал бы этот факт как посвящение. Однако, называя Дэвида своим именем, Маршадо нарушил наш уговор. Он осуществил маленькую личную месть за счет интересов Луи и моих тоже. Доказательством этого служила формулировка заголовка на первой странице: было сделано все, чтобы подпортить репутацию генеральному директору группы Барле в самый критический момент для его предприятия. «Дневник избалованного ребенка»! Это слишком расходилось с той нейтральной формулировкой, о которой Маршадо говорил мне. «Частная жизнь главы компании биржевых маклеров. Или что-нибудь в этом роде», – сказал он.

Единственной из наших договоренностей, которую Маршадо выполнил, было использование псевдонима – я выбрала его в качестве оскорбления, адресованного Дэвиду, но, ассоциируясь с фамилией Барле, он выдал меня с головой: Эмили Лебурде. Кто еще, кроме меня, мог знать эту фамилию, так тесно переплетенную с историей Дэвида, и кто еще мог располагать такими пикантными подробностями о личной жизни вспыльчивого владельца бизнеса?

– Что ты читаешь? – спросил Луи из другой комнаты.

– Да так, ничего… – уклонилась я от ответа. – Политические сплетни в «Экономисте».

Я ничего не сказала об этой пресловутой колонке, не сомневаясь в его реакции. Я закрыла еженедельник и спрятала его, зарыв под груду других журналов.

– Твоя любовь к этой кучке дряхлых политиканов, страдающих манией величия, всегда меня удивляла, дорогая.

Сказав так, он оставил меня и пошел заниматься делами. Но сообщение на автоответчике вновь всколыхнуло мои опасения и его бдительность:

– Здравствуйте, Анабель…

Это был голос Хлои, личного секретаря Дэвида. Я нажала на кнопку громкости, чтобы убавить звук до минимума, но худшее уже случилось. Луи тотчас же вернулся в зал.

– Что ей от нас надо?

– Тссс! – шикнула я на него с раздраженным жестом.

Поскольку я уже не могла скрыть звонок от Луи, надо было хотя бы послушать, о чем речь.

– …Дэвид поручил мне позвонить вам по поводу вашей статьи в «Экономисте»…

Луи недоуменно вытаращил глаза. «Статья?» – сказал он беззвучно, одними губами, чтобы не прерывать это так некстати полученное сообщение секретаря.

– …Он хотел бы увидеться с вами…

– Об этом не может быть и речи, – прошептал Луи, отрицательно покачав у меня перед носом указательным пальцем.

– Я не хочу вас беспокоить, но я случайно услышала отрывок из разговора, когда он беседовал со своим адвокатом, господином Боффором, сегодня утром… И тот упоминал о передаче иска о клевете в суд.

В ее тоне, внезапно зазвучавшем более уверенно, я заметила нотку ликования. Наверное, она была счастлива от мысли, что мне придется предстать перед правосудием и ответить за оскорбление ее хозяина, мне, той, что имела дерзость шантажировать Хлою в связи с ее сексуальной ориентацией.

– …Этой неприятности еще можно избежать, но нужно, чтобы вы встретились с Дэвидом как можно быстрее. Буду вам признательна, если вы мне перезвоните, как только получите сообщение. Мы договоримся о встрече.

– Значит, вот что ты рассматривала с таким заговорщицким видом? Свою статью в этой газетенке? – спросил меня Луи резким сухим тоном, как только дослушал сообщение.

– Это совсем не то, что ты думаешь…

– Я ничего не думаю. Я хотел бы только, чтобы ты мне все объяснила. Я напоминаю указания Жана-Марка: как можно меньше контактов со стороной противника до начала процесса.

Зерки-прилизанный очень четко выразился по этому поводу за бокалом вина несколько дней назад, когда мы сидели все вместе на террасе «Трезора»: ни в коем случае не допустить, чтобы Дэвид увидел хоть краем глаза то, что у нас есть на него – особенно знаменитое видео с русскими проститутками. В преддверии двух слушаний (одно – по делу Делакруа, второе – касающееся скандала в галерее Соважа) это было очень важно. Пока суд не вынес решение, угроза тюремного заключения сроком до трех лет по-прежнему висела над головой Луи. Этого было достаточно, чтобы понять его взволнованность и осторожность.

Я рассказала Луи об условиях сделки, которую заключила с Франсуа Маршадо: статья о повседневной жизни генерального директора группы Барле в обмен на информацию о его связях и способах расследования.

– И ради того, чтобы копаться в прошлом моей семьи, ты поставила под угрозу мое нынешнее положение, – помолчав, резко заключил он.

– Я ничего не ставила под угрозу. Сообщение Хлои – это всего лишь блеф.

– Почему-то мне так не показалось…

– С юридической точки зрения нет доказательств, что я автор статьи. Если адвокат Дэвида хочет во что бы то ни стало свалить на кого-нибудь вину, он может это сделать только с официальными представителями «Экономиста».

– Зная Боффора, я готов держать пари, что жалоба, которой он угрожает, уже подана в суд. Этот тип – настоящий ротвейлер: ты не успеешь показать ему палец, как он откусит всю руку.

Как будто поняв, что речь идет о собаках, Фелисите пришла и встала между нами, потершись о лодыжки Луи, затем о мои ноги.

Я уже собиралась отступить, оставив Луи с его плохо сдерживаемым раздражением, когда он уже более мягко и ласково взял меня за запястье.

– Могу я тебя спросить…

Казалось, Луи колеблется. Или он боялся моего ответа?

– О чем же?

– …О том, что же нашел Маршадо, суя везде свой нос?

Ага, все-таки мои поиски интересовали его, того, кто сам всегда уклонялся от моих вопросов и бессовестно лгал о своем прошлом.

Может, это было знаком того, что он постепенно начинает открываться? Может, Луи собирался поделиться со мной последними секретами своей жизни сейчас, когда брак сделал нас единым и нераздельным целым? Или он просто пытался убедиться, что мой союзник и я играем на его стороне и что ничего из наших недавних «находок» не причинит ему вред?

– Ничего такого, чего бы ты уже не знал об Эмили и Дэвиде Лебурде.

Я намеренно выбрала эти имена и эту фамилию. Стоя с невозмутимым выражением лица, Луи не пошевелился. Но его молчание означало согласие.

– …Или ничего такого, чего бы ты уже не видел, впрочем, – продолжила я, доставая из сумки свой ноутбук.

Несколькими быстрыми кликами я вывела на экран последние данные, которые прислал мне Маршадо: рождественское фото под елкой (снимок семьи Лебурде), затем заявление о приеме Эмили в Сен Броладр.

– Ну что ж… Предполагается, что я должен что-нибудь добавить к этому? – спросил он с суровым выражением лица.

– Я не знаю. Это ты должен мне сказать… Речь идет о твоем приемном брате и о твоей большой юношеской любви.

Он скривился, словно не соглашаясь с последней фразой.

– Что? – Я продолжала настаивать. – Разве не так ты к ней относился?

Он уставился на меня странным взглядом, в котором мелькали то нежность, то горечь, словно это откровение, к которому я мягко подводила Луи, было для него как облегчением, так и унижением.

– Так, – тихо согласился он. – Так.

– Ты очень ее любил?

– Да, – снова сказал он.

– Разве что тебя смущает ее имя. Ты предпочитаешь, чтобы я называла ее Аврора?

– Нет. Это не важно.

Его внутреннее смятение читалось в дрожании уголков губ. Небольшие морщинки появились на лбу и в уголках глаз.

Точно какая-то внешняя сила не позволяла Луи произнести слова, которые бы его наконец освободили. Он был словно заперт изнутри, но у кого же ключ?