Николас Спаркс - Спеши любить

Я замолчал, и мама договорила за меня:

– Ты думаешь, что мог бы сделать нечто большее?

Я кивнул.

– Не знаю, можно ли сделать больше, чем делаешь ты, милый, – мягко сказала она.

– Тогда почему я так себя чувствую?

Мама слегка придвинулась ко мне; мы вместе смотрели на пламя.

– Наверное, потому, что ты испуган и беспомощен. Как бы ты ни усердствовал, ситуация продолжает ухудшаться, причем для вас обоих. Чем больше ты стараешься, тем безнадежнее кажется положение вещей.

– И я все время буду так думать?

Мама обняла меня и притянула к себе.

– Да, – сказала она. – Боюсь, что да.

* * *

На следующий день Джейми не смогла встать. Она была слишком слаба для прогулок, поэтому мы читали Библию у нее в комнате. Через несколько минут она заснула.

Прошла неделя; Джейми становилось хуже, она слабела. Прикованная к постели, она казалась маленькой, как ребенок.

– Джейми, – умоляюще спрашивал я, – что для тебя сделать?

Джейми, милая Джейми, она теперь спала сутками, даже когда я с ней разговаривал, и не просыпалась при звуках моего голоса; ее дыхание было редким и слабым. Я сидел у постели, часами смотрел на нее и думал о своей любви. Прижимал руку Джейми к своему сердцу и чувствовал, как исхудали ее пальчики. Мне хотелось плакать, но вместо этого я отворачивался к окну.

Почему, размышлял я, мой мир внезапно рухнул? Почему это случилось именно с ней? Не кроется ли в этом какой-нибудь важный жизненный урок? Может быть, все случившееся, как сказала бы Джейми, воля Божья? Может быть, Бог хотел, чтобы я в нее влюбился? Чем дольше спала Джейми, тем сильнее я ощущал ее присутствие, хотя ответов на вопросы по-прежнему не находил.

За окном все утро шел дождь. День стоял пасмурный, но к вечеру сквозь облака пробилось солнце. Появились первые признаки весеннего пробуждения природы: деревья покрылись почками, и листья ждали подходящего момента, чтобы развернуться и встретить лето.

На столике у кровати я увидел несколько вещей, которые были дороги Джейми: фотография Хегберта с дочерью на руках (ее первый школьный день) и открытки, которые прислали ей приютские дети. Я взял ту, что лежала сверху, и открыл. Написанные цветным карандашом слова гласили:

«Пожалуйста, поправляйся скорей. Я скучаю по тебе».

Это написала Лидия – та самая девочка, которая уснула на коленях у Джейми в сочельник. Вторая открытка выражала те же пожелания, но особенно меня привлек рисунок, сделанный мальчиком по имени Роджер. Он изобразил птичку, порхающую над радугой.

Задыхаясь от слез, я отложил открытку. Смотреть дальше было нестерпимо. Кладя открытки обратно на столик, я заметил газетную вырезку, потянулся за ней и обнаружил, что это статья, посвященная «Рождественскому ангелу» и опубликованная в воскресной газете на следующий день после спектакля. В статье поместили фотографию. Единственный снимок, где мы с Джейми были вместе.

Казалось, это произошло так давно. Я поднес вырезку к глазам и вспомнил свои чувства к Джейми тем вечером. Пристально рассматривая фотографию, я искал какие-либо признаки того, что Джейми знала о предстоящем ей испытании. Не сомневаюсь, она знала – но лицо оставалось безмятежным. Точнее, оно лучилось счастьем. Я вздохнул и отложил статью.

Библия по-прежнему лежала раскрытой там, где я ее оставил; хотя Джейми спала, я ощутил необходимость почитать. Я начал наугад и прочел следующее:

«Говорю это не в виде повеления, но усердием других испытываю искренность и вашей любви».

Снова подступили слезы; когда я уже готов был разрыдаться, значение этих слов вдруг стало предельно ясно.

Бог наконец ответил мне, и я понял, что делать.

Я бы не сумел добраться до церкви быстрее, даже если бы ехал на машине. Срезал всюду, где только было можно, – пересекал чужие дворы, перескакивал через заборы, а однажды даже пролез чьим-то гаражом. Пригодилось все, что я узнал о городе, пока рос; и хотя меня трудно было назвать хорошим бегуном, в тот день я мчался, подгоняемый своим предназначением.

Мне было все равно, как я буду выглядеть по прибытии, – подозреваю, Хегберту тоже. Когда я наконец влетел в церковь, то замедлил шаг, чтобы отдышаться, и направился прямо к нему.

Хегберт взглянул на меня, и я понял, отчего он здесь. Войти он не предложил – просто отвел взгляд и снова уставился в окно. Дома он занимал себя, с какой-то маниакальной настойчивостью наводя чистоту. Здесь же, напротив, по комнате были разбросаны книги и бумаги, как будто никто не прибирался неделями. В церкви Хегберт думал о Джейми; сюда он приходил плакать.

– Преподобный Салливан… – негромко окликнул я.

Он не ответил, но я все равно вошел.

– Я хочу побыть один, – хрипло произнес Хегберт.

Священник выглядел старым и измученным, как израильтяне из Давидовых псалмов. Лицо у него осунулось, волосы заметно поредели. Ему еще в большей мере, нежели мне, приходилось крепиться в присутствии Джейми, и он устал от постоянного напряжения.

Я подошел к столу.

– Пожалуйста, – попросил Хегберт. Его голос прозвучал умоляюще, как будто у священника недоставало сил бороться даже со мной.

– Мне нужно с вами поговорить, – твердо сказал я. – Я бы не стал настаивать, если бы дело не было крайне важным.

Хегберт вздохнул; я опустился на тот же самый стул, на котором сидел, когда просил разрешения пригласить Джейми в ресторан.

Священник выслушал меня.

Когда я закончил, Хегберт наконец обернулся. Не знаю, о чем он думал, но, слава Богу, он не сказал «нет» – молча вытер глаза и снова принялся смотреть в окно.

Наверное, Хегберт был слишком изумлен, чтобы говорить.

Я снова бежал без устали: решимость придала мне сил. Добравшись до дома Джейми, я ворвался без стука; сиделка, дежурившая в спальне, вышла на шум. Я не дал ей произнести ни слова.

– Она проснулась? – спросил я, одновременно обрадованный и испуганный.

– Да, – отозвалась женщина. – Спрашивала, где вы.

Я извинился за растрепанный вид и поблагодарил сиделку, а затем попросил оставить нас наедине и вошел в комнату, прикрыв за собой дверь. Джейми была бледна, очень бледна, но она улыбнулась, и я понял, что моя любимая продолжает бороться.

– Привет, Лэндон, – чуть слышно сказала она, – спасибо, что пришел.

Я придвинул стул, сел и взял ее за руку. В животе у меня стянулся тугой узел, когда я увидел Джейми, на глаза навернулись слезы.

– Я заходил раньше, но ты спала.

– Да… прости. Не могу с собой совладать.

– Не извиняйся.

Джейми слегка приподняла руку, и я коснулся ее губами, а затем наклонился, чтобы поцеловать в щеку.

– Ты любишь меня? – спросил я.

Она улыбнулась:

– Да.

– И хочешь, чтобы я был счастлив?

Когда я задал этот вопрос, сердце у меня бешено заколотилось.

– Конечно.

– Значит, ты бы все для меня сделала?

Джейми смотрела в сторону; она заметно погрустнела.

– Даже и не знаю, что я теперь могу сделать, – мягко сказала она.

– Но ты бы сделала, если бы могла?

Не могу описать, что я чувствовал в ту минуту. Любовь, гнев, скорбь, надежда, страх – все сразу. Джейми с любопытством взглянула на меня, и я задышал ровнее. Вдруг понял, что никогда не испытывал таких чувств, как сейчас. Встретив ее взгляд, я в миллионный раз пожелал, чтобы можно было все исправить. Я бы отдал жизнь, чтобы спасти Джейми. Мне хотелось поделиться с ней своими мыслями, но тут она заговорила, и буря в моей душе улеглась.

– Да, – подтвердила она слабым голосом, но уверенно. – Сделала бы все.

Наконец совладав с собой, я снова поцеловал Джейми, провел пальцами по щеке и поразился, какая у нее мягкая кожа, какие добрые глаза. Если уж не в моей власти было исцелить любимую, то я по крайней мере мог дать ей то, о чем она всегда мечтала.

Именно это подсказывало сердце.

Джейми уже дала мне ответ, которого я искал и ждал. Это случилось, когда мы сидели перед дверью мистера Дженкинса, директора приюта.

Я улыбнулся; Джейми ответила слабым пожатием руки, как бы всецело доверяясь мне. Ободренный, я придвинулся ближе и собрался с духом. А потом спросил:

– Ты выйдешь за меня замуж?

В семнадцать лет моя жизнь изменилась навсегда. И теперь, сорок лет спустя, проходя по улицам Бофора, я помню все настолько отчетливо, как будто эти события по-прежнему разворачиваются перед моими глазами.

Я помню, как Джейми сказала «да» и как мы оба начали плакать. Я помню свой разговор с родителями и Хегбертом. Они думали, что я поступаю так только ради Джейми; все трое пытались меня отговорить, особенно когда узнали, что она согласилась. Они далеко не сразу поняли, что это необходимо мне самому.

Я любил Джейми так сильно, что ее болезнь меня не смущала. Не важно, что мы мало пробудем вместе. Я хотел лишь поступить так, как подсказывало сердце; чувствовал, что впервые Бог явил мне свою волю, и понимал: ослушаться невозможно.

Наверное, одни из вас решат, что я сделал это из жалости. Другие, более циничные, скажут, что Джейми все равно бы скоро умерла, поэтому я ничем не рисковал. И те и другие не правы. Я бы женился на Джейми Салливан, какое бы будущее нас ни ожидало. Я бы женился на ней, если бы вдруг произошло чудо, о котором мы молились. Я знал это в ту минуту, когда делал ей предложение. И знаю до сих пор.

Джейми была не просто моей любимой. Она помогла мне стать тем, кто я есть теперь, показала, как важно помогать ближнему, и терпеливо объяснила, что такое жизнь. Ее жизнелюбие и оптимизм даже во время болезни казались воистину чудесными.

Хегберт обвенчал нас в баптистской церкви; мой отец исполнял роль шафера. Это тоже была заслуга Джейми. Стоять у алтаря с отцом – южная традиция, но для меня она не имела бы никакого смысла, если бы не Джейми. Она сблизила нас и каким-то образом исцелила раны, которые нанесли друг другу наши семейства. После того, что папа сделал для меня и для Джейми, я понял, что всегда могу на него рассчитывать, и с годами, до самой его смерти, эти узы становились все крепче.

Джейми научила меня прощать. Я понял это в тот день, когда ее навестили Эрик и Маргарет. Джейми не таила зла. Она жила так, как предписано Библией.

Она была не только ангелом, который спас Тома Торнтона. Она была ангелом, который спас нас всех.

Как и хотела Джейми, в церковь пришли все. Более двухсот гостей – и еще столько же стояли на улице. Мы поженились двенадцатого марта 1959 года. Поскольку времени было мало, мы не успели толком разослать приглашения, но люди заглядывали хотя бы на минутку, чтобы приободрить нас. Я видел всех, кого знал, – мисс Гарбер, Эрика, Маргарет, Эдди, Салли, Кэрри, Анжелу, даже Лью с бабушкой. Когда заиграла музыка, прихожане прослезились. Хотя Джейми была слишком слаба и уже две недели не вставала с постели, она настояла на том, чтобы самостоятельно дойти до алтаря, где Хегберт должен был передать ее мне.

– Это очень важно для меня, Лэндон, – сказала она. – Я об этом мечтала, помнишь?

Я сомневался, что она справится, но все же согласился. Можно было лишь удивляться ее вере.

Я знал, Джейми собирается надеть то самое белое платье, в котором играла ангела. Ничего другого за столь короткий срок достать не удалось, хотя я подозревал, что оно стало ей изрядно велико. Пока я, стоя у алтаря, гадал, как Джейми будет в нем выглядеть, отец положил мне руку на плечо.

– Я горжусь тобой, сын.

– А я тобой, папа.

Я впервые сказал ему эти слова.

Мама сидела в первом ряду, вытирая глаза платочком. Заиграли «Свадебный марш», двери отворились, и я увидел Джейми в своем кресле на колесах. Собрав последние силы, она оперлась на руку отца и с трудом поднялась. Они медленно двинулись по проходу; в церкви стояла мертвая тишина. На полпути Джейми, кажется, устала; Хегберт остановился, чтобы она могла отдышаться. Глаза у нее были закрыты; на мгновение я усомнился, что Джейми сможет идти дальше. Прошло десять секунд – целая вечность. Наконец Джейми слабо кивнула; она снова пошла вперед, и мое сердце преисполнилось гордости.

Я все время думал о том, что это самые трудные шаги, которые когда-либо доводилось делать человеку.

Сиделка катила кресло следом, пока отец с дочерью шли к алтарю. Когда Джейми наконец оказалась рядом со мной, в публике послышались радостные восклицания; все вдруг начали аплодировать. Сиделка подкатила кресло, и Джейми, вконец измученная, села. С улыбкой я опустился на колени, чтобы быть с ней вровень. Мой отец сделал то же самое.