Ольга Резниченко - Спиною к будущему

Нервно дернулся, попытка встать. И снова удерживаю силой — проигрывает, сдается.

— Мы тебя спрятали. Раны обработали, но пули не извлекали… Вколола антибиотики и обезболивающее. Потерпи, скоро подействует. Вот еще оставила — рядом лежит. Станет туго — повтори, но не больше одной ампулы раз в шесть часов. Слышишь меня? Только ночью и утром. По одной. Шприцы там же.

Неохотно кивает головой.

— Так твои или нет? Можно им доверять?

Немного помедлил, но рискнул:

— Нет.

Закивала я головой. Тяжелый (мой) вздох.

— Ладно, тогда скажи мне, кому я могу позвонить, чтобы они забрали тебя? Сам не выберешься — слишком слаб.

Горько рассмеялся, но зря — тотчас залаял от кашля. Глубокие вдохи, дабы прийти в себя.

— Что, совсем никого нет? — не унимаюсь я. — Того, кому мог бы доверять?

И вдруг наверху раздался шум мотора.

Обмерли оба.

Тягучая тишина — и все стихло. Стук дверей. Шаги сюда.

Выровнялась я. Достала пистолет из-за пояса. Прибилась спиной к стене — жду.

— Лина? — едва слышно кто-то позвал.

Выдох.

Спрятать пушку — и показаться на лестнице.

— Уже иду. Ждите в машине.

— Жив?

— Жив, жив. Ждите. Уже иду.

Отдаляющиеся шаги.

Приблизилась я к молодому человеку.

— Так что, никого… совсем? Ты, просто, без помощи не протянешь.

— Харлей.

— Что?

— В моем телефоне есть номер, — и снова кашель, тяжело говорить. — Харлей. Позвони ему, расскажи, где я. А потом выброси его, телефон, — поспешно уточнил. — И звони не здесь.

Полез в карман, достал оттуда телефон и еще что-то, протянул. Живо подхватила, осмотрела: аппарат и батарея к нему.

Понимающе закивала головой. Спрятала трофеи в карман.

— Я позвоню. Кстати, твоё, — натягиваю один рукав кофты по самые пальцы — и беру в эту ладонь оружие, а после живо вытираю отпечатки пальцев другим. Протягиваю молодому человеку, но, не дождавшись участи, бросаю ему на колени. Поймал. Взял. — Не злись, что без спросу брала. И не бойся, не стреляла. Все патроны на месте.

Пройтись к выходу. Но едва стала подниматься из погреба наверх, как вдруг снова отозвался, отчего я невольно обмерла, сделав полуоборот.

— Кто ты такая?

Взвесить все за и против, перебрать мысли, ответы — и выдать:

— Враг.

* * *

И снова «блокпост», и снова неравнодушный к моей улыбке молодой мужчина лет так тридцати.

— Ну, что, нашли?

— Да вот, — несмело покрутил в руках небольшую сумочку с документами Серега. — Повезло. Вечно, эти бабы…

— О, да, это да… Но, ребята, не в обиду, не могли бы вы… открыть багажник? Так… мелкая формальность.

— А что, что-то произошло? — осмеливаюсь я на интерес.

И снова он тает под моим взглядом, улыбается в ответ.

— Да не, так, глупости всякие. Охота-то запрещена. Вот проверку делаем.

— А, ну, без проблем. Серега, ну, что ты сидишь? — пнула его вбок. — Мой брат — совсем идиот.

— Брат? — счастливо заулыбался верзила.

Коварно ухмыляюсь.

Выбираюсь наружу к нему. Поравнялись рядом. Кокетливый взгляд мой из-под ресниц, отвлекая нашего истязателя.

Миг — открылась дверца.

Сложно описать удивление всех нас, когда черный брезент, что прикрывал запаску, был замазан странной вонючей вязкой темно-коричневой жижей.

Пристыжено улыбаюсь.

— Это что еще?

— Лечебная грязь.

— Что? — уставился на меня ошарашено "незнакомец".

— Шучу, это от наших снастей грязь осталась.

— А где сами снасти?

— Местные отобрали.

— В смысле, местные?

— Ну, или неместные, — пожала я плечами. — Сказали, это их место, и сети — запрещены.

— А удочки где?

Тяжело вздыхаю.

— Давай, не будем о грустном?

— Хочешь, поедем, разберемся? Наваляю им.

— Ну, что ты… не стоит, — ласково касаюсь его плеча. Невольно вздрогнул, но не отстранился. Однако отступаю я. — Да и домой пора — родители волнуются. Главное, что по шее не получили — и то, хорошо.

— Странно всё как-то.

— Вот и я говорю, нафиг ваша Бальга — а они пристали, нет, там залив! Там лебеди! Там рыба!

— Телефончик свой оставишь?

Обмерла на мгновение я.

Загадочно ухмыляюсь.

Закусила губу.

— Ну, записывай…

Продиктовать. Дозвон — запищал аппарат в машине. Благо, вовремя одумалась — и не соврала.

— Увидимся как-то, да?

Улыбаюсь.

— Время покажет.

— Но я тех подонков, если что, найду.

— Не надо, не переживай.

Сесть в авто и, все еще с натяжной улыбкой на устах, провести взглядом своего ухажера.

— Лина, я тебя боюсь, — только и смогла прошептать мне в спину (с заднего сиденья) Лора.

Надула я губы, скривилась.

Черт, не одна ты… не одна ты.

* * *

Подъехать к мосту — выйти. Достать аппарат «ублюдка». Собрать. Включить.

Попытка разобраться с меню, отыскать книгу контактов, а там и заветное слово «Харлей».

— Да? Слушаю?

— Кое-кто сказал, что вы можете помочь человеку в беде…

Растолковать, кто нуждается в помощи и где его найти, предупредить о ситуации в целом, а дальше, едва повесив трубку, выключить аппарат. Разобрать его и вытащить симкарту. Швырнуть телефон и аккумулятор в реку.

И снова сесть авто — и снова ехать в нужном направлении. Домой. Наконец-то, домой.

Едва въехали в Гурьевский район — как опустила стекло, руку за окно — и выбросила в сторону посадки сломанную симку.

* * *

С тех пор прошел год. О странном раненном молодом человеке с Бальги ничего больше не слышала. В газетах — пусто, по новостям — тихо. И связаться с нами никто не пытался. Что, конечно, во благо, и меня нехило тешило. Это, естественно, не считая звонки моего "кавалера" с дороги. Тот был более предприимчив — несколько настырных дозвонов на телефон еще в первую же неделю после событий, а затем — еще пару, спустя какое-то время. Я решила, что хватит играть в детские игры — и ответила. Короткие, холодные фразы. Ответы, шутки. А дальше объяснила, что парень появился: старые, дряхлые чувства, долго варившиеся в котле дружбы…

"Так что, отнюдь… не могу говорить о будущем с тобой. И пусть ты реально привлекательный, мужественный, храбрый, однако, сам понимаешь… сердцу не прикажешь. "

Хорошие слова, действенные. И красивые, и толковые, пусть даже и затертые до дыр обыденностью. Ведь так оно и есть, мне даже не пришлось в этом врать: хоть, на самом деле, я одна, однако… не питаю никаких чувств и влечений к этому молодому человеку с дороги. И дело даже не в разнице возрастов, мировоззрения, и чаш весов, где он — бандит, а я — … Дело в другом… Дело в том, что — мне мое одиночество вполне нравится. Я его ценю: никаких обязательств, зависимостей, обид, надежд. Всё ровно и тихо. Всё спокойно и гладко…

На удивление, мужчина все достойно воспринял, и даже согласился. Поблагодарил, что не скрывалась, не играла, а сказала честно, всё как есть.

И снова штуки, робкий смех, прощание… гудки.

Закончилось эпическое приключение на Бальге. Закончилось.

Прощай, безумие.

* * *

А вот и заветный день, к которому все мы (кто здесь собрался) шли последние (кто-то пять, кто-то шесть) лет.

Шикарные прически; местами безумный, яркий, броский макияж. Красивые платья, а поверх — у кого-то черные мантии с конфедератками, а у нашего факультета — белые халаты. Нервы натянутой струной от трепетного волнения. От ожидания… не так конца очередного этапа нашей жизни, как начала — Великого начала Великого будущего, ведь как иначе? Разве можно ждать чего-то меньшего, несоразмерного нашим надеждам и упованиям на грядущее?

В зале Кафедрального Собора (музея И. Канта и концертного огранного зала) (дань традициям) собрались и выпускники, и их родители, друзья, почетные гости и горячо любимые преподаватели, ректорат.

Забраться в пятый ряд — и сесть рядом со своими однокурсниками. Родители где-то там, позади — если обернуться, даже не видно.

Дрожь по телу.

Еще немного, еще чуть-чуть и мы станем врачами. Еще чуть-чуть — и сбудется наша большая, просто громадная мечта.

Глубокий вдох и улыбнуться товарищам.

— Поздравляю, — едва слышно кто-то где-то шепчет.

— Как ты?

— А на сцену вызывать будут?

— Смотри на Свету, боже, как она разукрасилась.

— А Женьку кто видел?

Пытаюсь игнорировать, вытолкнуть глупые, лишние звуки из головы.

Взгляд на сцену.

Раздалась торжественная музыка органа — как по команде, гул взволнованных разговоров покорно стих. Звучит студенческий гимн Gaudeamus.

Еще немного — и, наконец, вышел к микрофону ректор…

Приветственная речь, добрые, веселые улыбки.

А дальше стали поочередно каждый факультет чествовать своих отличников и активных деятелей студенческой жизни, награждать выпускников дипломами.

И вот уже и мы на сцене.

Волнительные поздравления, робкие, нервные улыбки, рукопожатия.

А дальше миг — которого все мы так ждали, причем, не меньше, чем самого получения в "сине/красной" корке документа.

Клятва российского врача.

Вышла к микрофону Лиля, моя одногруппница (активный деятель профсоюза ВУЗа) и, нарисовав сквозь скрытый страх улыбку, пустила пару вводных слов… Еще миг — и принялась зачитывать с бумаги слова великой силы и глубокого смысла, что звучат уже не одно тысячелетие, присягая вместе с нами (что покорно вторили за ней) не просто клятву Гиппократа, а клятву, в первую очередь, Человека, которому даны в руки могущественные инструменты вершения судеб, защиты, помощи и опеки всех в том нуждающихся.

— Добровольно вступая в медицинское сообщество, я торжественно клянусь и даю письменное обязательство посвятить себя служению жизни других людей, всеми профессиональными средствами стремясь продлить ее и сделать лучше; здоровье моего пациента всегда будет для меня высшей наградой. Клянусь постоянно совершенствовать мои медицинские познания и врачебное мастерство, отдать все знания и силы охране здоровья человека и ни при каких обстоятельствах я не только не использую сам, но и никому не позволю использовать их в ущерб нормам гуманности. Я клянусь, что никогда не позволю соображениям личного, религиозного, национального, расового, этнического, политического, экономического, социального и иного немедицинского характера встать между мной и моим пациентом. Клянусь безотлагательно оказывать неотложную медицинскую помощь любому, кто в ней нуждается, внимательно, заботливо, уважительно и беспристрастно относиться к своим пациентам, хранить секреты доверившихся мне людей даже после их смерти, обращаться, если этого требуют интересы врачевания, за советом к коллегам и самому никогда не отказывать им ни в совете, ни в бескорыстной помощи, беречь и развивать благородные традиции медицинского сообщества, на всю жизнь сохранить благодарность и уважение к тем, кто научил меня врачебному искусству. Я обязуюсь во всех своих действиях руководствоваться Этическим кодексом российского врача, этическими требованиями моей ассоциации, а также международными нормами профессиональной этики, исключая, не признаваемое Ассоциацией врачей России, положение о допустимости пассивной эвтаназии. Я даю эту клятву свободно и искренне. Я исполню врачебный долг по совести и с достоинством[1].

Ну, вот и всё. Теперь мы — врачи. По крайней мере, на это надеемся.

Осторожно спуститься по ступенькам в зал под шум аплодисментов, а затем и вовсе речь декана.

Втиснуться в строй между рядами, пробираясь к своему месту. Но не успела пройти даже дальше второго ряда, как вдруг кто-то схватил меня за локоть и потянул на себя.

Невольно дернулась, обернулась. Взгляды встретились. Сложно было не узнать. Поддаюсь на напор.

— Присаживайся, — и кивнул головой на место рядом с собой.

Подчиняюсь.

Пустой взор устремить для видимости на сцену, а сама — в голове взорвался только что ком удивления и прозрения, обдавая изнутри волной страха и волнения.