Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка

— Я так не думаю. — Я таю от его прикосновений.

Острая вспышка наслаждения — Мэл резко разрывает рубашку, его нежные пальцы гладят мою кожу. Мое тело полнится возбуждением.

Вдруг он утыкается носом в мой пупок и принимается щекотать меня. Я вскрикиваю, извиваюсь, пытаюсь вырваться, но Мэл зажимает меня ногами. Вскоре мы оба хохочем, покусывая и пощипывая друг друга. Мэл прижимает мои запястья к кровати.

— Сдаешься? — Его лицо в сантиметре от моего.

— Да, — со стоном произношу я. — Да.

— Ладно.

Мэл отстраняется, и я набрасываюсь на него, застав врасплох. Мне удается повалить его на кровать.

— Ты сжульничала! — возмущается Мэл, а я сажусь сверху, прижимая его запястья к кровати.

— Не могу поверить, что ты купился на это, — хохочу я.

Его волосы, волосы цвета жженого масла. Они отрасли и теперь курчавятся на висках.

Желтовато-карие глаза блестят, улыбка искрится весельем, кожа раскраснелась.

— Я тоже, — отвечает он.

— Что ж, теперь я могу переходить к допросу. Ты действительно хочешь поехать в Париж?

— Да. Мне жаль, что приходится говорить тебе это, милая. Я знаю, у нас фантастический секс и все такое, но я женат. И я люблю мою жену. Мы никогда не были в Париже, и я хочу поехать туда вместе с ней.

— Ох, ну почему лучшие мужчины всегда женаты?

Возбуждение и острое чувство счастья мечутся в моей душе, будто птички в клетке. Я чувствовала себя так, когда мы впервые встретились. И я уже давно не испытывала ничего подобного.

Воспользовавшись моей задумчивостью — я слегка ослабила нажим на запястья, — Мэл переворачивает меня на спину, и не успеваю я опомниться, как мы уже занимаемся любовью. Мое тело тает, кости будто растворяются, и я становлюсь водой. Водой, омывающей все изгибы его тела.

С моих губ слетает первый стон, и Мэл прячет лицо в подушку. Когда-то он целовал меня, вдыхал каждый мой вздох, каждый мой стон, будто хотел получить все сполна, пока мы занимались любовью. Но это лишь мелочи. Я даже не помню, когда он перестал это делать. Это мелочи. Это неважно. Мы снова вместе. По-настоящему. Как мужчина и женщина. Как муж и жена. Как Стеф и Мэл. И нет ничего… а-а-ахххх… ничего прекраснее.

Лео нашел фотографии в маминой коробке из-под туфель. Она стояла в самом низу ее шкафа. Там было много снимков. На фотографиях были люди в странной одежде. И один из этих людей был Лео. Но и не Лео.

Волосы у мальчика были цвета гальки, и он был белым, как бабуля Мер, да и школьный галстуку него был другого цвета.

Лео побежал к маме в кухню и показал ей фотографию.

— Кто это, мам?

Мама, вытерев руки о передник, взяла снимок и долго смотрела на него. Долго-предолго. А когда она подняла глаза на Лео, он увидел, что в них стоят слезы. Тогда у него в животике странно засосало. Он знал, что сейчас мамочка заплачет.

— Это мальчик, с которым я выросла. Но он превратился в мужчину, которого я не знаю. — Она вернула ему снимок.

— Почему он похож на меня?

Мама погладила его по голове.

— Потому что Господу нравится подшучивать надо мной. И не все эти шутки смешные.

Лео кивнул. Он понимал, что дело не в Господе. Лео знал, что этот мальчик — его папа. Папа не был его настоящим папой, поэтому Лео не был на него похож. Но мама была похожа на бабушку. Дэвид был похож на своего папу. И Ричард был похож на своего папу. Лео знал — знал, и все тут, — что этот мальчик так похож на него, потому что мальчик вырос и стал его папой.

— Ладно, мам. — Лео улыбнулся.

Он не стал говорить, что знает, что этот мальчик — его папа. Он не стал говорить этого, потому что тогда мамочка бы заплакала.

Лео вернулся к себе в комнату и спрятал фотографию в самый низ коробки с игрушками, а потом поставил коробку под кровать. Ему нравилось думать, что эта фотография рядом.

Лео в возрасте пяти лет

Пока что, в течение этих четырех дней, мне удавалось избегать тех двух женщин, которые сплетничали обо мне. Конечно, их слова были не такими обидными, как истории, которые ходили обо мне в детстве, но услышать такое, уже будучи взрослой… Это меня шокировало. А ведь я почти убедила себя в том, что со мной все в порядке.

Я выставляю на беговой дорожке шестьдесят минут и нажимаю кнопку «пуск». Мне нужно пробежаться. Я не смогла прийти сюда утром, до работы (именно так я раньше и избегала этих двух сплетниц), потому что Мэлу почему-то захотелось заняться со мной любовью сегодня утром.

Он так редко хочет меня, что я не стала сопротивляться. В субботу мы так и не выбрались в Париж. Мы провели этот день в постели, смотрели фильмы и ели пиццу. После того первого секса мы больше не стали заниматься любовью, так, пообнимались и все. Но этим утром Мэл набросился на меня, как только прозвенел будильник и я открыла глаза. И он кончил не один раз, словно распаленный мальчишка. Дважды в спальне, потом в душе, потом в кухне, когда я облокотилась на барную стойку, собираясь почитать газету и съесть тост. Вместо тоста я получила секс. Мэл так торопился, что порвал мои любимые трусики (кстати, очень дорогие). Потом еще раз в душе. Пять раз за утро! Это неслыханно.

Мэл наконец ушел на работу, потому что его айфон начал разрываться от звонков. Сегодня было заседание совета, которое он никак не мог пропустить.

Каждый раз это был быстрый секс, отчаянный и неожиданно грубый, оставляющий по себе послевкусие одиночества. Не знай я Мэла, я могла бы подумать, что он завел любовницу или подумывает об интрижке и так искупает свою вину.

Но Мэл не стал бы изменять мне. Теперь я это знаю. Теперь, когда уже слишком поздно, я знаю, что Мэл никогда бы так не поступил.

Полоса беговой дорожки прокручивается у меня под ногами, и я чувствую нарастание наслаждения. Легкие натужно перерабатывают кислород, сердце лихорадочно колотится в груди, кровь мчится по венам. Я обожаю это чувство. Предвкушение экстаза.

Вообще-то мне не стоит жаловаться на сегодняшнее утро. Иногда Мэл месяцами не обращает на меня внимания. Он словно забывает о том, что я женщина, да к тому же женщина, которая должна его заводить. А когда он хочет меня, это по времени никогда не совпадает с теми моментами, когда у меня тоже есть для этого настроение, поэтому приходится либо закрывать глаза и раздвигать ножки, либо искать отговорки.

Не то чтобы Мэл был бы против, если бы я сказала: «Слушай, мне сейчас как-то не хочется, может, просто поспим?» Наверное, он только обрадовался бы таким словам. Они означали бы, что я честна с ним. И Мэл не стал бы ломать голову, думая, не симптом ли это. Он сразу понял бы, что это симптом обострения. Наверное, я не могу довериться Мэлу, потому что не могу смириться с тем, как он меняется. Незаметно, но неизбежно. Он меняется, если я говорю ему правду. Он начинает проверять нашу аптечку, ищет улики, прячет бритвы и обезболивающие, забирает меня с работы, разговаривает с моим лечащим врачом у меня за спиной.

Серьезно, стоит немного захандрить, и мой муж тут же принимается вести себя со мной как с сумасшедшей. На самом деле у всех женщин бывают перепады настроения. У меня просто перепады настроения. Иногда мне бывает грустно.

Я была грустным ребенком.

Я была грустным подростком.

Теперь я грустная взрослая женщина.

Тут нет ничего такого, если хотите знать мое мнение. Но мой муж считает, что это ОЧЕНЬ важно.

Нагрузка нарастает, я чувствую, как все мое тело покрывается потом. Мне это нравится. Я словно прохожу ритуал очищения. Укрощения и очищения. Все плохое выходит из меня с потом во время тренировки. Я ускоряю бег, мне осталось пробежать лишь пару сотен метров.

Может, Мэлу стыдно за прошлую пятницу. Он чувствует себя виноватым за то, что выдал меня — выдал нас — нашим друзьям. Мне пришлось избегать их телефонных звонков и не отвечать на электронные письма. Я боюсь встретиться с Кэрол и Рут на работе.

А может быть, секс стал для Мэла чем-то вроде терапии. Замещающей терапии. Для меня эту функцию выполняет беговая дорожка. Так мы вытесняем из нашего сознания мысли о них.

Я сидела в Интернете часами, пытаясь найти нужную информацию.

Она не воспользовалась ученой степенью, чтобы стать практикующим психологом. Вместо этого она открыла так называемое «Эзотерическое кафе» — там можно подчистить свою ауру, а заодно еще и выпить кофе, что-то в этом роде. Кафе находилось в Брайтоне.

Но на сайте не было ее фотографий. А главное, там не было его фотографий.

Я выхожу из душа, завернувшись в полотенце. Мокрые волосы липнут к щекам.

Те женщины в раздевалке.

Мое сердце замирает на мгновение, и я останавливаюсь в дверном проеме, подумывая о том, чтобы уйти, пока они меня не заметили.

Брюнетка завязывает шнурки своих розово-белых кроссовок и поднимает голову. Она замечает меня, и кровь отливает от ее лица, как и в прошлую пятницу. Даже если я сейчас уйду, я покажусь им трусихой. Будто это я сделала что-то плохое. Да и куда мне идти? Назад в душевую? Чтобы женщины решили, что я за ними подсматриваю? Чтобы у них появились другие поводы для сплетен?

Глядя на противоположную стену, я с гордо поднятой головой вхожу в раздевалку и направляюсь к своему шкафчику. Я ввожу код, открываю дверцу и, заслоняясь ею, надеваю трусики, а потом лифчик.

Я знаю, что они все еще здесь, смотрят на меня, пытаются найти еще какие-то мои недостатки, чтобы добавить их к уже имеющемуся списку обсуждения. Я слышу, как они шепчутся, чувствую, как они подталкивают друг друга локтями. Через три секунды я развернусь к ним и скажу, чтобы они высказали мне все в лицо.

— Нам очень стыдно, — говорит одна из них. — Мы о прошлой пятнице. Извини нас.

Я надеваю джинсовую юбку с заниженной талией и застегиваю ее, притворяясь, что не слышу.

— Мы не думали, что ты нас слушаешь, — говорит другая, пока я натягиваю кофточку.

Обычно я хотя бы немного подсушиваю волосы, но сегодня придется убегать отсюда.

— Все дело в том, что мы завидуем тебе, — продолжает первая.

— Да, ты так здорово справляешься с нагрузкой, а нам не удается сбросить и пары килограммов, — добавляет вторая.

— Нам правда очень жаль.

Я надеваю курточку, вытаскиваю сумку из шкафчика, бросаю кроссовки на пол, сую в них ноги, даже не надев носки. Я даже не поправляю задники, так что приходится идти в них, как в шлепанцах.

В моих венах бурлит чистая ярость.

И что мне теперь делать, по их мнению? Сказать, что все в порядке? Согласиться с ними? Облегчить их души, сказав, что это неважно? Что я все понимаю?

Почему их хамство должно стать моей проблемой? По крайней мере, те, кто писал на стенах, что я «шлюха» и «придурошная прошмандовка», никогда не требовали от меня, чтобы я их прощала. Я захлопываю дверцу с такой силой, что все шкафчики шатаются.

Я разворачиваюсь, замираю на секунду, прожигая их взглядом. Наверное, сейчас у меня раздуваются ноздри.

Женщины пятятся.

Задники кроссовок врезаются мне в пятки, когда я направляюсь к двери.

Через пару секунд я возвращаюсь.

Останавливаюсь перед ними.

— Если у кого-то красивый муж, это еще не делает его идеальным, — говорю я. — Это не значит, что достаточно похудеть, чтобы сохранить свой брак. То, что он такой красавчик, еще не значит, что у него нет недостатков.

Я надела черное.

Черное стильное платье, которое нашла в магазине подержанных вещей в центре Лондона. Туда отдавали свои платья все знаменитости.

Платье было модным в прошлом сезоне, но я знала, что могу надеть его, если сделать это с ироничной непосредственностью: если уложить волосы набок и заплести их в косу, то покажется, будто у меня есть платья этого сезона, но я достаточно уверена в себе и настолько хорошо разбираюсь в моде, что могу надеть то, что мне хочется, когда мне хочется, и при этом знать, что я потрясающе выгляжу.

После того как я купила его, я не могла позволить себе нормально поесть в течение недели, но платье было мне необходимо. Выбор между модой и едой всегда был для меня очевиден. Если вещь мне подходила, я должна была приобрести ее, чем бы ни пришлось пожертвовать. Все дело было в самооценке. Когда я хорошо выглядела, я хорошо себя чувствовала. Иногда хороший внешний вид помогал заполнить внутреннюю пустоту. Некоторые женщины латают дыру в душе едой, работой, алкоголем, наркотиками, случайными связями. Я же знала, что мне поможет только порядок: бег каждое утро, идеальная косметика, подходящая одежда. Нужно выглядеть так, будто ты в гармонии с миром. Тогда ты будешь в гармонии с миром.