Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка

— Тогда оставь ребенка.

— Да, и что мне всем сказать? Что ты его отец? И что ты больше не хочешь со мной общаться? И да, родные мои, не беспокойтесь, я вовсе не трахалась с этим женатиком, я не залетела случайно. Нет, я воспользовалась шприцом, чтобы ввести себе во влагалище его сперму, потому что собиралась родить ребенка ему и его жене. Нет-нет, они не принудили меня к этому, я сделала это по собственной воле, потому что я ведь так волнуюсь о них.

— Вот что я имел в виду, когда говорил, что так было бы проще всего.

— Нет, Мэл. Проще всего было бы, если бы вы забрали у меня ребенка, как и планировали.

— Мы не можем. Прости меня.

— Хотя бы посмотри мне в глаза, когда говоришь это. Иначе я тебе не поверю.

Мэл посмотрел на меня, и я увидела, что он не со мной. Он полностью отстранился от ситуации. Я читала о таком, когда училась на психолога. Люди мысленно отгораживались от ситуации, чтобы сделать что-то, чего они не хотели делать. Чтобы пережить травму. Чтобы принять сложное решение.

Мэл отгородился от меня, чтобы суметь сказать мне это.

Я лишь раз раньше видела, чтобы он поступал так. Нам было одиннадцать. Хотя Мэл и был довольно высоким и мускулистым пареньком, он всегда таскался с девчонками — со мной или Корди, и поэтому мальчишки считали его слабаком. Билли Сноу, мордоворот и задира, сидел за мной и Мэлом на математике. И вот однажды он назвал тетю Мер психованной. Билли прошептал эти слова, зная, что учитель не услышит его, но Мэла это заденет. И потом он сможет и дальше дразнить Мэла.

Мэл вскочил из-за стола прежде, чем кто-либо (в первую очередь сам Билли) успел отреагировать. Он врезал Билли по челюсти, сбил его со стула на пол и молча принялся избивать. Все в классе, включая нашего учителя, мистера Бельфаста, были настолько огорошены, что не знали, что делать, и лишь с ужасом наблюдали, как лицо Билли Сноу превращается в кровавое месиво. В какой-то момент мистер Бельфаст очнулся и стащил Мэла с незадачливого хулигана.

И в тот момент в глазах Мэла не было ярости. Не было жажды убийства. Лишь пустота. Такая же, как сейчас.

Тогда я впервые в жизни испугалась Мэла. Он словно перестал быть мальчиком, которого я знала, и превратился в человека, способного сильно ранить кого-то и при этом оставаться невозмутимым.

Больше такого не случалось. Больше я не боялась Мэла.

Вплоть до этого момента.

То, что ему приходится вот так отстраняться от меня, чтобы сделать что-то настолько тяжелое, означало, что они действительно не хотят этого ребенка. И Мэл действительно не хочет больше со мной видеться.

— Прости меня. Нам не нужно было вообще все это затевать. Но лучше мы скажем тебе сейчас, чем через пару месяцев, когда что-то изменить будет уже трудно. — Мэл положил ладонь мне на руку.

Он так часто делал раньше. А теперь он говорил мне, что это в последний раз.

— Береги себя, ладно?

Мэл встал и ушел, оставив после себя лишь запах лосьона и память о тепле его ладони.

Через два часа Мэл вернулся домой. Дверь тихо закрылась за ним, ключи звякнули, когда он бросил их на столик в прихожей.

Мэл даже голову не повернул в сторону гостиной, не поздоровался со мной. Он отправился прямиком в кухню. Я услышала, как он хлопнул дверцей холодильника, как отодвинул стул от стола.

Я прождала пару минут, давая ему время решить, устроится ли он в кухне или все-таки придет ко мне.

Когда Мэл не пришел, я сама пошла к нему. Мэл сидел на стуле, глядя в окно, на сад. В руке у него была бутылка пива, еще четыре бутылки стояли перед ним. Он поднес горлышко ко рту и жадно припал губами к темной жидкости. Обычно я заставляю его пить пиво из стакана, но сейчас был неподходящий момент, чтобы заводить разговор об этом.

— Как все прошло? — спросила я, остановившись в дверях.

Я не могла подойти поближе — мне казалось, что Мэла окружает кокон печали, сквозь который мне не пробиться. Мэл не ответил, но замер на мгновение, показывая мне, что услышал вопрос, однако не намерен говорить со мной.

— Что она сказала? — спросила я.

Он поставил пустую бутылку, взял следующую, открыл ее и начал пить.

Я вошла в кухню. Мне хотелось обнять его. Показать, как я его люблю. Мэлу было нелегко, но это все во благо. Через какое-то время он это поймет. Ребенок встал бы между нами. Даже если Мэл и Нова не планировали оставить ребенка себе, я бы всегда думала о том, что они это делали. А это плохо сказалось бы на нашем браке. Да и как бы это повлияло на ребенка? Я ведь всегда винила бы малыша в том, что Мэл опять влюбился в Нову.

Я коснулась мужа, зная, что он встанет, обнимет меня и позволит мне поддержать его своей любовью. Позволит мне утешить его. Позволит мне помочь ему пережить это.

Он отшатнулся от меня с отвращением.

Я убрала руку, отступила. Я была поражена его реакцией.

— Я сделал то, чего ты хотела, — заявил Мэл.

Тогда я поняла, что больше мы не будем об этом говорить. Мэл не поделится со мной подробностями. Что сделано, то сделано. И говорить тут больше не о чем.

Когда Мэл встал, я увидела его лицо. Страдание, сочившееся из каждой поры. Этот образ навсегда запечатлелся в моем сознании, словно клеймо. Словно рана. Напоминание о том, что я заставила его сделать. Я никогда не забуду это его выражение лица.

Мэл взял еще одну бутылку со стола, открывалку и пошел в сад, захлопнув за собой дверь. Он хотел остаться один.

Понадобится время. Немного больше, чем я полагала вначале. Я немного недооценила то, какую боль это причинит Мэлу. Но время залечит его раны. С нами все будет в порядке. Мы вновь будем счастливы.

Увидев меня, Мэл остановился в двери высотного здания, в котором располагался его офис.

Что-то промелькнуло на его лице. Раздражение? Страх? Я никогда не видела такого выражения, когда он смотрел на меня. Обычно, когда Мэл смотрел на меня, он выглядел довольным.

Даже когда мы ссорились, даже когда орали друг на друга, скандалили, он никогда не выглядел настолько… смущенно. Вот оно, подходящее слово. Смущенно.

Вздохнув, Мэл вышел ко мне с подчеркнуто вежливым видом. Вежливым! Словно он собирался говорить с клиентом, с которым не хотел разговаривать. Обычно именно так я улыбалась, когда нужно было поговорить со взбешенным посетителем, недовольным едой, обслуживанием или интерьером кафе. Это было тягостно, но необходимо для того, чтобы выполнять свою работу.

— Привет. — Мэл смотрел куда-то мне за спину, старательно избегая моего взгляда.

— Привет, — дрожащим голосом ответила я, не в силах скрыть своего волнения.

Гордость нашептывала мне, что не следовало приходить сюда. Что нужно оставить все как есть. Что нужно принять решение и выполнить его. Но не гордость же была беременна, одинока и, главное, напугана.

Я ждала, что Мэл скажет что-то еще. Продолжит разговор. Я думала… Я думала, что когда он увидит меня, то поймет, что натворил. Поймет, что все это не может быть всерьез. Даже если Мэл и Стефани изменили свое решение по поводу ребенка, это не означает, что Мэл не может больше видеться со мной.

Мэл сжал портфель — черный кожаный портфель, который я подарила ему по поводу первого дня на новой работе, — и сунул вторую руку в карман. Ему нечего было сказать мне. Он уже все сказал десять дней назад. Вот почему он не звонил мне.

— Мы можем поговорить? — спросила я.

Сейчас я была уже не так уверена в том, что это хорошая идея. Возможно, мне следовало прислушаться к своей гордости?

Мэл вздрогнул, опуская глаза.

— О чем?

Я удивленно прищурилась. Разве хоть раз за эти двадцать девять лет нам нужна была причина, чтобы поговорить?

— Теперь мне нужна причина, чтобы поговорить с тобой?

Он пожал плечами.

— Ладно, Мальволио. — Я скрестила руки на груди. — Ты мой лучший друг во всем мире, и поэтому я расскажу тебе о своей проблеме. Я беременна. Не волнуйся, беременность была запланированная, и я очень люблю отца ребенка. Но теперь отец ребенка советует мне сделать аборт. Я не знаю, что делать, потому что он не говорит со мной, а я подозреваю, что он может передумать. Так, может, ты, мой лучший друг в целом мире, будешь не против как-то ускорить этот процесс? Например, сходишь к отцу моего ребенка и вставишь ему мозги на место?

Мне это показалось, или улыбка заиграла на его губах?

— Давай сходим в «Карлитто» и выпьем кофе, — сказал Мэл.

— Я сейчас не отказалась бы от бокала вина.

— Вина? Тебе сейчас нельзя пить!

— Почему это?

— Ну, ты… — Мэл, нахмурившись, осекся. Он был зол из-за того, что я поймала его на слове.

— Значит, кофе. — Я направилась к «Карлитто», итальянскому кафе, где мы часто сидели во время обеденного перерыва.

— Ну как ты? — спросил Мэл, когда мы прошли пару шагов в гнетущей тишине.

— А как ты думаешь?

На его лице промелькнула боль, глаза остекленели — он вновь отгораживался от меня эмоционально.

— А ты как? — спросила я, осознав, что Мэл не собирается отвечать на мой предыдущий вопрос, который задумывался вовсе не как риторический.

— Нормально. Мы собираемся в отпуск. Думаем поехать с палатками куда-нибудь на юг Франции. Переправимся на пароме, а дальше поедем на машине.

Как он мог так спокойно говорить о предстоящем отпуске, когда внутри меня рос его ребенок? Я смотрела на Мэла со стороны и думала, кто же это. Сейчас Мэл даже выглядел иначе: горбинка на носу стала больше, лицо угловатее. Глаза, казалось, стали ближе посаженными. Злыми. Мягкий полногубый рот стал тоньше.

— Стеф, может быть, удастся взять отпуск на три недели, но она еще не уверена в этом. Стеф подменяет начальницу, пока та в отпуске. И Стеф это нравится. Это полезно для нее. Дополнительная ответственность. Это показывает, что она способна на это. Надеюсь, начальница позволит ей пойти в отпуск, когда вернется. А у меня осталось время отпуска с прошлого года.

— По-моему, ты сказал, что вы не готовы к ответственности, — заметила я. — Именно поэтому вы и не хотите этого ребенка.

— Я не лгал, — отрезал Мэл. — И есть огромная разница между присмотром за магазином и воспитанием ребенка.

Подойдя к «Карлитто», мы обнаружили, что летняя площадка уже закрыта — столики и стулья занесены внутрь, жалюзи и металлические решетки на окнах кафе опущены. Да, кафе в такое время уже закрыты, их эстафету подхватывают рестораны и бары.

— Значит, давай пойдем в пивную, — предложила я. — Я там выпью апельсиновый сок или что-то в этом роде.

Выражение смущения и раздражения вновь промелькнуло на лице Мэла, когда он поднял руку и посмотрел на часы. На часы своего отца. Мэл никому об этом не говорил, даже Стефани, я уверена в этом.

— Мне пора, — сказал Мэл. — Сегодня вечером мы идем в гости к друзьям.

— Тебе не кажется, что это важнее?

Почему он так холоден? Если бы со мной говорил так какой-нибудь посторонний человек, это расстроило бы меня. Но когда так говорил Мэл… Это было чудовищно.

— Нова, я не знаю, чего ты от меня ждешь. Я сообщил тебе наше решение. Я не знаю, о чем тут еще говорить.

— Может, ты скажешь почему? — крикнула я.

Несколько прохожих посмотрели на меня.

Я подошла к Мэлу поближе.

— Я уже сказал тебе почему.

— Нет, не сказал. Я тебя знаю. Ты никогда не боялся ответственности. Ты берешь на себя ответственность за других каждый день. Я не верю, что ты не справишься с воспитанием ребенка.

— А тебе не кажется, что в этом-то все и дело? На мне постоянно лежала какая-то ответственность. Я должен был присматривать за кем-то всю свою жизнь. И теперь я не могу взвалить на себя еще и эту ношу. Об этом ты подумала?

— Нет, не подумала, потому что это чушь собачья, и ты это знаешь. Это Стефани тебя накрутила?

Мэл уставился на меня, играя желваками.

— Это все она, да? Стефани. Я так и знала. Она так странно вела себя в последние недели, высасывала из меня энергию, а ее аура…

— Ох, только не начинай нести ерунду! — перебил меня Мэл. — Неужели ты думаешь, что я позволил бы ей диктовать мне такое решение?

— Именно так я и думаю. Я тебя знаю. Ты на такое не способен. Значит, это ее рук дело.

— Может быть, ты не так уж хорошо меня знаешь, — просто ответил Мэл.

Старая боль не проходит до конца. Время может смягчить ее, загладить, и кажется, что рана, источающая боль, уже зажила. Но на самом деле старая боль не проходит до конца.