— Это для… — Мэл осекся. Он не мог произнести имя ребенка.

Мэл уставился на плетеный горшок с ручками, стоявший на левом углу стола.

— Если ты хочешь внести свой вклад в воспитание Лео, создай для него банковский счет, чтобы мальчик мог снять оттуда деньги, когда ему исполнится восемнадцать. Купи ему ценные бумаги. Закопай деньги и пришли ему карту сокровищ. Мне все равно. Главное, перестань давать их мне.

— Ты могла бы откладывать деньги для него, — сказал Мэл, глядя на горшок.

Я посмотрела на ряд фотографий, думая о том, как легко ему было вычеркнуть меня из своей жизни. Я предполагала, что раньше и моя фотография стояла среди других. Но теперь уже нет. Я стерта из его жизни. Стерта и забыта.

Тишина заставила Мэла поднять голову и посмотреть на меня. Проверить, здесь ли я.

— Пожалуйста, перестань давать мне деньги, — все тем же спокойным голосом сказала я. — Я не хочу финансово зависеть от тебя. Я не хочу, чтобы Лео финансово зависел от тебя. По крайней мере, пока он маленький и не может принимать решения сам. Раз ты этого хотел, то теперь не вмешивайся.

— Хорошо.

— Спасибо.

Наши взгляды встретились, и воспоминания о проведенных вместе с Мэлом мгновениях вспыхнули в моем сознании. В основном эти воспоминания были связаны со смехом. Как мы смеялись вместе! Мы хохотали, мы заливались смехом, мы хватались друг за друга, чтобы не упасть от смеха.

Вот что мы потеряли. Не только друг друга. Но и смех. Я больше ни с кем так не смеялась, как с Мэлом. Иногда Лео смешил меня, а я смешила его, но мы еще не дошли до того, чтобы одного взгляда, одного напоминания о старой шутке хватило бы, чтобы мы расхохотались.

Я улыбнулась, вспомнив, как мама отчитывала нас за то, что мы слишком громко смеялись, особенно ночью, когда мешали родителям спать. Тогда папа приходил к нам в комнату — мы часто болтали ночь напролет, и очередной взрыв смеха будил родителей. Папа приходил и говорил, чтобы мы засыпали, «иначе…».

Уголки моего рта дернулись вверх. Я готова была рассмеяться и видела, как затряслись от едва сдерживаемого смеха плечи Мэла.

Но тут я вспомнила его лицо в тот момент, когда он сказал, что больше не хочет меня видеть. Это было как удар в живот. Удар, от которого перехватывает дыхание.

Я отвернулась и встала, не глядя на Мэла.

— Спасибо за понимание, — прошептала я.

— У тебя есть… его снимки? — спросил Мэл, когда я подошла к двери. — Не навсегда, ничего такого. Просто посмотреть.

Видит Бог, я постоянно показывала всем фотографии Лео. Они всегда были при мне, в моем бумажнике. Но я не хотела показывать их Мэлу.

Я покачала головой и ушла, так и не объяснив Мэлу, что я не злюсь, не наказываю его. Я защищала его.

Я не хотела, чтобы он мучился, глядя, как изменился Лео за эти полгода, что прошли со свадьбы Корди.

Мэл решил, что не будет видеться с Лео. И каким бы сложным ни было это решение, он должен был его придерживаться…

«Ладно, вылезай из машины, Нова», — сказала я себе.

«Нет, — ответил упрямый голосок в моей голове. — Не хочу. Хочу домой».

Я здесь, потому что тетя Мер права.

После разговора со мной она вернулась к маме, папе и Корди, сказав, что расскажет им обо всем. Тогда они поймут, почему я хранила все в тайне. Только благодаря этому мне удалось вырваться из безысходности.

Я считала, что ничего не должна Мэлу.

Когда он бросил меня, то сказал — и доказал! — что не хочет иметь со мной ничего общего. Что то, что происходит со мной и ребенком, которого я вынашиваю, его не касается. Ему не нужно знать, что происходит сейчас, потому что он и раньше ничего не хотел знать. Вот и все.

Но я постаралась посмотреть на ситуацию под другим углом. Мэл заботится о Лео. То, что он хотел обеспечить сына, уже о чем-то говорит. И потом, когда родился Лео и я собралась зарегистрировать его, то отправила Мэлу сообщение с адресом и указанием времени, когда буду на месте.

Мэл пришел. Мы не разговаривали друг с другом, даже не поздоровались. Мы сидели и ждали, пока нашему сыну выпишут документы, а потом разошлись, не попрощавшись. Все время, пока мы были там, я видела, как Мэл смотрит на Лео. Он не сводил с малыша взгляда. Я видела, как подрагивают его пальцы, словно Мэл хотел прикоснуться к своему сыну. Я поняла тогда, что он хочет взять ребенка на руки. Мэл думал, что я не заметила этого, но я видела, что как только он забрался в машину, то тут же поправил зеркало, чтобы видеть своего сына. Он внимательно рассматривал личико малыша, подмечая сходство и различие между ним и ребенком, которого только что назвали в его честь.

Я знала, что после этого Мэл впадет в ступор. Он будет сидеть в машине, глядя в никуда и думая о том, правильно ли поступил. Мэл о чем-то договорился с женой, дал ей слово, что ни меня, ни его сына в их жизни не будет, но это не означало, что он сам этого хотел.

Тетя Мер была права, нужно рассказать ему. Возможно, сейчас он захочет увидеть Лео. И неважно, что я чувствую. Важно поступить правильно.

Я оставила маму, Корди, тетю Мер и папу посидеть с Лео. Последние два дня они были очень замкнутыми, словно не знали, как вести себя теперь, когда правда открылась. Даже Корди, которая наверняка хотела задать мне миллион вопросов, и та держала язык за зубами.

Они хотят узнать, отдала бы я своего ребенка. Их ребенка. Потому что Лео не только мой. Он принадлежит и моей семье тоже. Конечно, он все равно был бы частью семьи, но не так.

Оставив дома все эти так и не заданные вопросы и обжигающие мою душу взгляды, я отправилась в Лондон. Полчаса я простояла на автозаправке, где мне пришлось убеждать себя ехать вперед, а не повернуть назад. К вечеру я добралась до города.

И с тех пор сижу здесь.

Первой пришла его жена — раньше, чем я рассчитывала. Впрочем, может быть, она уже и не работает в магазине одежды.

Она вбежала в дом, ее волосы развевались, она подпрыгивала от возбуждения.

Через десять минут приехал Мэл. У меня сердце остановилось, когда я увидела его. Я не видела его уже три года. С тех пор, как приехала к маме и папе с Лео и увидела, что Мэл, выйдя из машины, направляется к дому тети Мер. Мне пришлось ехать дальше. Я не хотела рисковать. Мама или папа могли позвонить тете Мер и пригласить ее к себе вместе с Мэлом.

Лео всю дорогу домой расспрашивал меня, что случилось, и мне пришлось сказать, что я оставила плиту включенной. Он позвонил дедушке с бабушкой, как только мы пришли домой, и рассказал им, что я сделала. В его тоне слышалось: «Мама сошла с ума».

Мэл уже вошел в дом, а мой пульс все еще зашкаливал. Я просидела здесь несколько часов, пытаясь собраться с духом. Я не могла сказать это Мэлу по телефону. Нельзя, чтобы Мэл узнал о том, что сказал доктор, по телефону.

Я наблюдала за домом. Я ждала.

Это хороший район. Возможно, кто-то уже заметил меня и позвонил в полицию. Возможно, копы уже прячутся в засаде, ожидая, что я совершу неосторожное движение или брошу мусор на их драгоценную мостовую. Тогда они арестуют меня и приговорят к пожизненному заключению.

Меня всегда удивляло то, что Мэлу и Стефани удалось поселиться в таком хорошем районе. Но это заслуга его жены. Она полгода бегала по разным конторам, исследовала вопросы недвижимости, иногда сидела под дверью агентства, ожидая часа открытия, чтобы первой получить информацию о выставленных на продажу домах. В те времена Интернет еще не использовался так широко, как сейчас, поэтому все это было необходимо.

Но Стефани настолько сильно хотела жить именно в этом районе, что пошла на это. Она делала все, что требовалось, чтобы получить то, чего хотела.

И теперь я сижу перед их домом в своей фиолетовой машине, вцепившись в обернутый кремового цвета кожей руль, и смотрю на их дверь.

Жду, пока я буду готова.

Дверь открывается, и на улицу выходит жена Мэла. Ее волосы собраны в хвост, на ней стильный черный спортивный костюм с белыми кантами и серебристые кроссовки. Под мышкой она несет мат для йоги.

Я смотрю, как она открывает свою изящную серебристую машину, и сползаю пониже в кресле, потому что Стефани может заметить меня. Если она посмотрит в эту сторону, то увидит меня. Увидит меня. Думаю, одна из нас окаменеет, если это произойдет. В последний раз мы виделись в метро, между станциями «Пимлико» и «Оксфорд-серкус». Я была на шестом месяце беременности, с огромным животом. Я ехала в город поговорить с своим консультантом по финансовым вопросам.

Мы с ней смотрели друг на друга пару секунд, две знакомые незнакомки, зажатые в консервной банке вагона. Я подумала, что такое чувство, должно быть, испытывает сардина, которую уложили в банку рядом с сардиной, которую она ненавидит, — ужас осознания того, что вы застряли вместе. Навсегда. И в этой жизни, и в загробной.

Стефани первой опустила глаза, а я собрала вещи, готовясь выйти из вагона. В тот момент я решила больше никогда не есть сардин. И уехать из Лондона. Я уже почти продала старую квартиру, поэтому отменила покупку новой и просто переехала в другой город. Мысль о том, что подобное повторится в будущем, была невыносима.

Стефани опередила меня. Она встала, подошла к двери и первой сошла с поезда…

Она садится в машину, и я наконец-то отпускаю руль и чуть ли не ложусь на сиденье, дожидаясь, пока она проедет мимо.

Мое тело действует независимо от сознания, не повинуясь моему желанию уехать отсюда. Контроль над моими движениями берут по очереди разные части тела: пальцы открывают дверцу машины, ноги выносят меня на улицу. Потом мои руки запирают машину, а ноги несут меня к входной двери. Я чувствую, как отодвигаются занавески и раздвигаются жалюзи в окнах соседних домов. Людям нечего делать, вот они и потакают своему любопытству, наблюдая, как я подхожу к двери.

Рука тянется к звонку, затем сжимается в кулак, чтобы постучать, потом касается дверного молотка. Моя рука не способна противостоять воле сознания. Я не могу допустить, чтобы Мэл узнал, что я здесь. Я не могу! Я не готова. Потому что, постучав, мне придется повторить то, что сказал доктор. Эти слова вылетят из моего рта, станут реальными. Если повторить ложь миллион раз — или даже всего лишь раз, — она станет правдой. Это неизбежно. Как только я произнесу эти слова, я покажу миру, что в глубине души верю в это. Что частичка моей души, та самая, что произнесла эти слова, допускает подобную возможность. И тогда эти слова распространятся в моем сознании, в моей душе, в моем сердце, словно болезнь. Если я не всей душой верю в то, что Лео поправится, то как же он сможет поправиться? Приехав сюда, я сдалась. Я повела себя так, будто не верю в его выздоровление. Я предала Лео. Предала себя.

«Мне не нужно было приезжать сюда».

Не нужно было поддаваться сомнению, не нужно было верить в то, что сказал доктор. Мне не следовало приезжать сюда. Я отворачиваюсь. Я вернусь домой. Вернусь к состоянию неопределенности, в котором мы пребывали доныне.

— Эй?

Его голос. Словно рябь на воде.

Я останавливаюсь на дорожке.

Я не могу повернуться, но не могу и уйти.

— Я могу вам помочь?

Мэл и Лео, их связь. Воспоминания проходят перед моими глазами, словно я вижу кадры старого фильма: Мэл касается губами моего живота; Мэл смотрит в машине на Лео; Мэл смотрит на Лео на свадьбе у Корди; Лео показывает мне фотографию Мэла в детстве, спрашивая, почему он похож на этого мальчика; дядя Виктор держит Лео за руку; дядя Виктор уводит его, потому что… «Я готов, мамочка».

Вот почему я приехала сюда. Для него. Для Лео.

— Нова?

Может, я и убедила себя, что приехала сюда ради Мэла, потому что поступить так было правильно. Но это не настоящая причина. Я приехала сюда ради Лео. Потому что у него «два папы. адин шпион и жывет в маем доме, другой ниумир».

Этот другой папа, тот, который «ниумир», стоит за моей спиной. И Лео заслуживает шанса познакомиться с ним.

Я поворачиваюсь.

Мэл собрался в путешествие. В одной руке у него розовый чемодан, на плече огромный черный рюкзак. Во второй руке — женская розовая сумочка, в тон чемодану.

Его лицо расплывается в улыбке — улыбке, исполненной изумления и счастья.

Проходит мгновение, и Мэл видит выражение моего лица. Сумочка с грохотом падает на вымощенную черными и белыми камнями дорожку. Чемодан тоже падает, но почему-то беззвучно.

— Мама? — В его глазах светится ужас.

Я качаю головой.

— Лео. — Я слышу себя словно со стороны.

Мэл отступает. Он словно хочет сбежать от этого.

Мэл смотрит на меня, а я говорю, не чувствуя губ и все еще слыша собственный голос будто со стороны.