Я посмотрела на Винса, пожала плечами, улыбнулась.

— Не знаю. Может быть, никогда. — Надеюсь, в моих словах слышалась нотка беззаботности.

— Но ты была бы такой хорошей мамой, — закудахтала Кэрол. — Представить себе не могу, чтобы у тебя не было детей. Ты чудно ладишь с нашими малышами.

Уголки моего рта невольно дернулись, я улыбнулась еще шире. И ничего не могла с этим поделать. Какой приятный комплимент!

— Спасибо, — пробормотала я. — Какие теплые слова! У тебя замечательные дети.

— Они тебя обожают. Всегда рады видеть свою тетю Стеф. Поэтому… В общем, ты была бы отличной мамой.

— Спасибо. — Я покраснела.

Через мгновение я скорее почувствовала, чем увидела, как напряглось тело Мэла. Не зная о моих мыслях, можно было предположить, что я улыбаюсь, мечтая о том, какой замечательной мамой я буду. Они не понимали, что мне необходимы комплименты, как другим необходим воздух. Я жаждала внешнего одобрения, способного поддержать мою самооценку. Комплименты успокаивали меня. Ничто не могло порадовать меня больше.

Однако все остальные, те, кто не знал о том, что творится в моей душе, думали, должно быть, что я отчаянно хочу завести ребенка. Отчаянно хочу стать мамой. А Мэл…

Мэл решил, что я наслаждаюсь этим желанием, что я охвачена идеей будущего материнства. Настолько, что позабыла о том, что случилось восемь лет назад.

Нужно остановить это. Нужно сменить тему, иначе Мэл выйдет из себя.

Его эмоциональный взрыв будет тихим, незаметным, но разрушительным. Мэл не станет кричать, не будет рвать и метать, он сделает кое-что похуже: просто встанет и уйдет. Никому ничего не скажет, встанет, выйдет на улицу и усядется в машину, ожидая, чтобы я присоединилась к нему. Он так уже поступал пару раз, и я не выдержу, если Мэл опять поведет себя так. Из-за этих сцен люди думали, что мой муж — грубиян, который не умеет соблюдать приличия. Мои друзья беспокоились, что когда-нибудь, возможно, Мэл причинит мне боль. Физически.

Он никогда так не поступит. Я знаю это наверняка. Вот только этого не знает никто за столом.

— Ты не ответила на вопрос, Стефи, дорогая. Когда мы услышим топот ножек Вакена-младшего? — не отставал Винс. — Сколько нам еще ждать?

Все уставились на меня. Даже те, кто раньше стыдливо прятал глаза.

Я была знакома с большинством из присутствующих лет с восемнадцати-девятнадцати, но мы никогда не были близки. Причина, по которой мы так хорошо ладили все эти годы, в том, что наша дружба была весьма поверхностной. Нам нравилось проводить время вместе, но я не стала бы звонить кому-то из этой компании, если бы у меня возникли серьезные проблемы. Да, я рассказала бы им, но только после того, как кризис уже миновал. А во время кризиса, когда кому-то пришлось бы помогать мне и поддерживать меня… Никогда.

Я открыла рот, намереваясь сказать, что мы не собираемся заводить детей. Я хотела произнести эту фразу с нажимом, чтобы заткнуть Винса и дать остальным понять, что этот допрос нужно прекратить.

— Когда вы услышите топот ножек Вакена-младшего? Да когда захотите, — ответил Мэл. — У меня уже есть ребенок.

Все за столом резко повернулись к нему, кто-то охнул. Я почувствовала, как в душе у меня что-то оборвалось. Пожалуй, я была изумлена больше остальных, ведь я никогда не думала, что Мэл такое скажет.

— Сын, — продолжил мой муж, словно не замечая, какое впечатление он производит на окружающих.

Даже Винс, наш вечный насмешник Винс, и тот молчал.

— Ребенок от твоей бывшей девушки? — К Кэрол первой вернулся дар речи.

Было видно, что она шокирована его заявлением. Кэрол откинула прядь каштановых волос со лба и уставилась на Мэла, ожидая ответа. В комнате воцарилось мучительное молчание.

«Солги! — мысленно взмолилась я. — Пожалуйста, солги! Солги ради меня».

— Ему скоро исполнится восемь лет, — продолжил Мэл. — Его зовут Лео. Если вас так уж интересует этот вопрос, то у него черные волосы и карие глаза. Ему нравится Зеленый, супергерой из Младшей Лиги Героев, и он обожает играть в «Звездные войны» на приставке.

Это что, гордость в его голосе? Гордость. Мэл не рассказывал мне таких подробностей, и мы же с ним договаривались… А теперь он выдает нашу тайну друзьям. С гордостью.

Все разом повернулись ко мне. Теперь в их глазах читался настоящий ужас. Муж изменил мне, обрюхатил постороннюю женщину, да еще и столь спокойно рассказывает об этом. Даже Фрэнки смогла собрать свой жалкий умишко в кучу и сосредоточиться. Ее глаза расширились от любопытства, она переводила взгляд с меня на Мэла, будто не могла решить, на кого нужно пялиться.

Я взяла себя в руки, сделала пару глубоких вдохов.

— Все не так просто, как говорит Мэл. — Нужно было уменьшить нанесенный ущерб. — Кое-кто очень близкий нам отчаянно хотел завести ребенка. Это было так трогательно. Мэл очень любил эту девушку, настолько, что готов был сделать для нее все, что угодно. И он согласился стать отцом ее ребенка. — Это была правда.

Мэл смотрел на меня, и его взгляд взрезал мою душу, рубил меня на мелкие кусочки, наказывал за то, что я лгу, говоря правду.

— Ты все еще видишься с матерью и ребенком? — спросила Фрэнки.

Фрэнки, которая обычно лишь мечтательно улыбалась на наших вечеринках, улыбалась и накручивала прядь волос на палец, думая о чем-то своем, сейчас настолько заинтересовалась происходящим, что даже начала задавать вопросы.

Я чувствовала взгляд Мэла кожей, но сама не смотрела на него. Он хотел узнать, как я справлюсь с этим вопросом. И в его взгляде был упрек. Он обвинял меня. Мы оба знали, что я виновата. Конечно, я виновата.

— Нет, — ответила я. — Она уехала из города еще до того, как ребенок родился. Переехала на побережье и редко бывает в Лондоне. Мы с ними не видимся.

Мэл беззвучно отодвинул стул от стола, беззвучно опустил салфетку на полную тарелку. Бедная Кэрол, она много часов провозилась, готовя тесто для булочек с семгой, чистя молодую картошку, запекая козий сыр и овощи с чили. А Мэл едва притронулся к еде.

Все так же бесшумно он вышел из комнаты. И только входная дверь тихонько захлопнулась за ним.

Я уставилась в тарелку, чувствуя, как на глазах у меня выступают слезы, а в горле стоит комок. Я тоже не успела поесть, а ужин выглядел так аппетитно. Так восхитительно. А теперь мне не съесть ни крошки.

Мерцали свечи, все молчали. Молчали и смотрели на меня. Мне было так стыдно. Стыдно оттого, что только что случилось. Стыдно оттого, что случилось тогда.

Я отодвинула стул, сказала Кэрол, что позвоню ей завтра, попрощалась с остальными и ушла.

Во второй раз за последние шесть часов мне пришлось уйти, зная, что, как только дверь закроется за моей спиной, все начнут обсуждать меня.


Мэл входит в дом, не удостоив меня и взглядом. Захлопнув дверь, я бегу вверх по ступеням, прямо в ванную. Распахиваю окно, достаю сигарету, а потом вытряхиваю содержимое сумочки на пол в поисках зажигалки. Я вдыхаю жизненную силу, которую дарит мне никотин, и выпускаю дым за окно, чтобы уничтожить улики. Вторую сигарету я выкуриваю в четыре-пять затяжек. Успокоившись немного, я заворачиваю бычки в туалетную бумагу и спускаю их в унитаз. Устраняю предательские доказательства того, что я лгунья. Это маленькая ложь, ложь, порождаемая действием, а не словами, и она необходима мне, потому что теперь я могу поговорить с Мэлом. Поговорить с ним без истерики.

Я думала, что он в гостиной, развалился на диване и лихорадочно переключает каналы. Или в столовой, перебирает диски. Ищет записи с музыкой потяжелее, чтобы позлить соседей и заставить меня страдать от боли в барабанных перепонках.

Но его там нет.

Мэл в кухне, стоит перед распахнутой дверцей холодильника, так что свет падает на его торс. Он пьет пиво из бутылки, будто воду.

— Я не могу поверить, что ты так поступил, — говорю я ему.

Последние капли золотистой жидкости выливаются в рот Мэла, и он швыряет бутылку обратно в холодильник с такой силой, словно хочет разбить и бутылку, и полку. Он достает очередную бутылку, срывает с нее крышку, бросает крышку в холодильник, подносит горлышко ко рту, пьет взахлеб. Он игнорирует меня. В машине я думала, что это я с ним не разговариваю, но, как оказалось, все иначе.

— Не смей игнорировать меня, Мэл Бакен. Это не я натворила сегодня дел.

Он выпивает еще глоток, опускает бутылку и поворачивается ко мне. Его взгляд шарит по моему лицу, как будто Мэл тщетно пытается понять, что же меня так разозлило.

— Я не сделал ничего плохого, — заявляет он. — Я просто сказал правду.

— Но мы договорились…

— Мы договорились, что я не буду с ними общаться, — перебивает меня Мэл. — Вот о чем мы договорились. Мы не оговаривали то, что мне нельзя рассказывать о них. О нем.

Конечно, он прав. Мы не говорим об этом. О ней. О нем. О них. И я предполагала, что Мэл вообще не будет говорить об этом. С кем бы то ни было. Ни с матерью (наверняка он узнал все это от нее), ни с его друзьями, ни с коллегами по работе, ни с нашими общими друзьями.

Может быть, всему миру известно о сыне Мэла, и только я ничего не знаю.

— Но ты все равно не должен был так поступать, — настаиваю я.

— Ты никогда не чувствуешь за собой вины, Стеф? — вдруг спрашивает он.

Его голос звучит глухо, и эти слова проходят сквозь мое сознание, сквозь мое тело, вызывают дрожь.

— Ты не чувствуешь этого чудовищного, колоссального груза вины вот здесь? — Он прижимает бутылку к груди.

Он спрашивал меня об этом миллион раз, и одна и та же мысль всплывала в моем сознании: «Ты понятия не имеешь, каково это — быть мной. Чувствовать себя настолько виноватой, что я даже не знаю, где заканчивается моя душа, а где начинается вина».

— Я никогда не заставляла тебя пойти на это. — Я намеренно меняю тему.

Моя вина — мелкий, но смертоносный паразит, разрушающий мой разум, тело, душу. Вина опустошила меня, оставив лишь мертвую оболочку.

— Я знаю. Это был мой выбор. — Мэл прижимает бутылку к груди, словно пытаясь остудить пожар своей вины. — И я принял бы то же решение во второй раз. Я всегда принял бы именно это решение.

Вся моя злость улетучивается. Я подхожу к мужу, обнимаю его, но бутылка, его символ раскаяния, все еще разделяет наши сердца.

— Я хотела тебе кое-что сказать… — Мне отчаянно нужно преодолеть эту пропасть между нами.

— Да? — Мэл все еще прижимает к себе бутылку.

— Немного странно, что мы оба забыли об этом…

— О чем?

— Сегодня наша годовщина.

Мэл закрывает глаза, вздыхает.

— Я действительно забыл. На работе закрутился, а тут еще и это… Прости.

— Я тоже забыла. Если бы мы вспомнили об этом, то не пошли бы ужинать с компанией. Я вспомнила, только сев за стол. — Я опускаю одну руку, касаюсь его тела там, где можно касаться лишь мне, никому другому. — Но мы всегда можем наверстать упущенное. — Я действую уже настойчивее, но не чувствую отдачи, его тело не реагирует на мои ласки.

Я все еще болтаю, соблазнительно улыбаясь, — если я заставлю его испытать влечение ко мне, все будет в порядке. Все вновь будет в порядке.

— Ты же знаешь, как хорошо у нас получается наверстывать упущенное.

Ничего. Никакой реакции. У Мэла каменное лицо, он смотрит на меня так, словно не узнаёт. Словно я говорю на языке, который он не понимает. И не хочет понимать.

Мои пальцы нащупывают молнию на его джинсах и медленно расстегивают ее. Мэл отстраняется. Его движение почти незаметно, но я тут же понимаю его ответ. Нет.

— Я забыл, — повторяет Мэл, застегивая молнию.

— С годовщиной тебя, Мэл. — Я не ожидала, что смогу сдержаться. Смогу не разрыдаться перед ним.

— С годовщиной тебя, Стеф. — Он едва касается губами моего лба, осторожно высвобождается от моих объятий и оставляет меня в темной кухне. Отвергнутую. Униженную.

Я запускаю пятерню в волосы, ногти впиваются в ладони. Я в панике закрываю глаза. «Дыши». Все, что мне нужно, — это стоять здесь и дышать. Все будет в порядке, я буду в порядке, если я смогу дышать.

Я знаю, что Мэл искренен. Искренен, когда говорит, что и во второй раз принял бы то же решение. Сделал бы тот же выбор. Выбор между Новой, своим лучшим другом, и мной. Он выбрал бы меня. Между своим сыном и мной. Он выбрал бы меня. Он всегда выбрал бы меня.

Я знаю это. Но также я знаю, что за последние восемь лет не было и мгновения, чтобы он не пожалел о том решении. Я знаю, что его сердце разрывается от вины.

— Почему ты плачешь?