Услышав за спиной шаги, Женевьева вздрогнула, обернулась, но тут же с облегчением вздохнула. К ней приближался отец Томас. Она упрекнула себя за излишнюю пугливость. Чего бояться в собственном замке?

Ночных кошмаров. Каждую ночь они продолжали терзать ее. Женевьева думала, что ей будут сниться отец, Аксель, бедняга Майкл, но каждую ночь ее неизменно посещал Тристан де ла Тер.

Она пыталась с головой уйти в работу, руководила починкой стен, вместе с Темкином и Жилем осматривала запасы провизии. Вероятно, ночные кошмары объяснялись тем, что днем Женевьеве было некогда вспоминать о близких, а ночью ее измученный мозг рождал страшные образы.

Во сне она брела одна среди утесов, под низко нависшим грозовым небом. Не сумев отыскать дом, она бросалась бежать — и натыкалась на какое-то препятствие. Она поднимала голову и видела перед собой Тристана де ла Тера, такого же могучего и мрачного. Он усмехался, протягивал к ней руки, уверял, что она поплатится за все и умрет вслед за ним. Женевьева пыталась спастись бегством, но Тристан хватал ее за волосы, заставляя заглянуть в его глубокие темные глаза, которые завораживали и подавляли волю, лишали Женевьеву дара речи и желания бороться. Она чувствовала, как этот взгляд воспламеняет кровь, пробуждает пламя, угрожающее поглотить ее…

А потом Тристан крепко обнимал Женевьеву. Она ощущала силу его рук и трепетала от грубого, продолжительного и обжигающего поцелуя. Чувствуя эти прикосновения, она испытывала мучительный стыд…

Затем ее пронзал холод. Его руки и губы становились ледяными. На лице Тристана появлялась издевательская усмешка, и он шептал, что это был поцелуй смерти.

— Миледи Женевьева! — сказал священник.

Женевьева встрепенулась:

— Что, отец?

— Ничего заслуживающего вашего особого внимания. Прибыл фламандский купец за шерстью. Он и его спутники расположились в зале, и леди Эдвина оказала им радушный прием.

— Пожалуй, мне следует выйти к гостям.

— В этом нет необходимости, — возразил священник.

— Так о чем же вы хотите поговорить?

— Дело не во мне, а в вас. В последнее время вы очень молчаливы.

Женевьева посмотрела вдаль.

— Отец, не проводите ли меня к задним воротам? Мне захотелось погулять по берегу.

— Вам не следовало бы покидать замок без стражи…

— Тогда позовите стражников.

Священник нехотя подчинился. Через несколько минут они подошли к задним воротам. Узкая тропа, заросшая чертополохом, вела вниз, к песчаному пляжу. Стражники держались поодаль. Отец Томас не отходил от Женевьевы ни на шаг. Рассмеявшись, она бросилась навстречу волне, замочившей подол платья, и тут же отскочила.

— Отец, неужели вы никогда не купались в море?

— Я родился вдали от моря. — Священник улыбнулся, впервые за несколько дней увидев Женевьеву в хорошем настроении.

— Вы многое потеряли! Подойдите поближе к воде!

Священник осторожно переступал по песку. Женевьева уже сидела возле самой воды, наслаждаясь плеском волн. Отец Томас присоединился к ней, морщась от холодной воды, замочившей рясу.

Женевьева опять взглянула вдаль.

— Отец, вы вернули труп лорда Тристана его воинам? — спросила она.

Священник не решился сказать о том, что найти труп не удалось. Он не винил Темкина, сделавшего неглубокую могилу: копать каменистую почву было нелегко. Поиски пришлось прекратить. Очевидно, погибший стал добычей волков или грифов.

— Об этом вам незачем беспокоиться, — наконец ответил отец Томас.

Женевьева бросила на него быстрый взгляд:

— Отец, покойники не выходят из могил, правда?

— Конечно, нет. А почему вы спросили об этом?

Женевьева покачала головой:

— Кажется, я знаю, в чем дело… А сейчас я думала о другом. Когда я была еще девочкой, отец часто приводил меня сюда. В то время меня не считали «взрослой леди», поэтому мне позволяли плескаться в воде и играть на берегу. Эдвина тоже приходила с нами, мы брали с собой еду, ярко светило солнце. Какие это были беззаботные, сказочно прекрасные времена! — Она вздохнула и начала водить пальцем по мокрому песку. — Хотела бы я знать, отец, можно ли вернуться в детство? Что значит жить в стране, где царит спокойствие? Как бы я мечтала вернуться в прошлое, в то время, когда еще был жив отец. И Аксель, и Майкл. До того, как…

Она вдруг осеклась и прикусила губу.

— До того, как умер сторонник Ланкастеров? — Отец Томас не успел придержать язык.

— Да. Если бы вернуться в прошлое! Господи, как это ужасно! У меня просто не было выбора. Я… совершила непоправимое. Иногда я жалею… — Женевьева грустно покачала головой, глядя вдаль, туда, где золотисто-синее небо и темно-синее море сливались на горизонте. — Жалею о том, что отец отказался впустить Тристана в замок. Будь он чуть покладистее, все повернулось бы по-другому!

— Вы жалеете, что вам пришлось совершить… — Отец Томас ласково положил руку на плечо Женевьевы.

— Как вы думаете, я попаду в ад?

Он покачал головой:

— Женевьева, у вас не было другого выхода. Вам пришлось воспользоваться тем оружием, какое оказалось под рукой. Вы просто защищались.

— Мне все время снится ад. Так вы уверены, что я не попаду туда?

— Я убежден: Бог знает, каковы люди на самом деле. Вы чисты душой, Женевьева.

Но она была убеждена в обратном и не верила, что Бог простит ее за предательство и убийство человека. Но может быть, Господь поймет, что у нее действительно не было выбора.

— И все-таки мне страшно…

— Вы боитесь предстоящего сражения?

— Да. И без него в стране пролилось много крови! Как вы думаете, Ричард победит? Тогда войны наконец прекратятся…

Отец Томас вновь задумался. Он сам несколько раз видел во сне, будто страна наконец объединилась, и на нее снизошли мир и покой. Но в этих видениях замок Иденби неизменно заволакивала пелена, словно ему предстояло тяжкое испытание.

— Мир достается нелегко. Однако вы слышали гонцов короля: воины Ричарда многократно превосходят сторонников Генриха Тюдора!

Женевьева поднялась.

— Последнюю весть нам принес странствующий менестрель. По его словам, войска стягиваются к городу Маркет-Босуорт. Вероятно, скоро мы услышим, что все обошлось благополучно.

— Надеюсь.

Женевьева лукаво улыбнулась. Свежий морской воздух изгнал воспоминания о ночных кошмарах.

— Отец Томас, не отвернетесь ли вы? Не хочу искушать вас, но я мечтаю искупаться…

— Миледи…

— Ну пожалуйста! Подождите меня вон там, возле утеса. Обещаю вам, я не задержусь!

Отец Томас выполнил ее просьбу, и Женевьева сразу забыла о ней. Сняв бархатное платье, она вошла в воду в одной льняной рубашке, радуясь прохладе и ощущению свободы. Давно уже она не чувствовала себя такой юной и беспечной и потому на время забыла обо всех горестях. Казалось, море смывает с ее души груз воспоминаний, а с рук — чужую кровь.

На берег она вышла оживленная и преисполненная уверенности. Волосы окутали ее мокрым плащом. Женевьева с радостной улыбкой подошла к отцу Томасу.

— Теперь мне стало гораздо легче.

— Женевьева, знатной даме не пристало уподобляться рыбке.

— Но я чудесно развлеклась.

— Что ж, я рад. Но ваш муж был бы недоволен.

Женевьева нахмурилась, а священник вновь пожалел о сказанном.

— Отец, разве я плохо справляюсь со своими обязанностями? Мне не нужен муж.

— Сейчас вы еще скорбите о смерти Акселя, раны слишком свежи. Но когда-нибудь вам придется выйти замуж.

Женевьева вызывающе тряхнула головой:

— Ни за что! Я слишком долго боролась и многое потеряла. Таких мужчин, как Аксель, больше нет. Мужья желают править не только землями жен, но и самими женами. А я не хочу никому подчиняться, отец. Я уже не ребенок.

Священник невольно вздрогнул: Женевьева говорила то, что думала. Темная пелена, заволакивавшая Иденби в его снах, сгустилась. Отец Томас предчувствовал беду.

Но Женевьева снова улыбнулась:

— Пожалуй, нам пора устроить праздник. Не найдется ли в календаре дня какого-нибудь святого? Люди изнемогли от работы. Май давно прошел, но мы поставим майский шест, будем жарить мясо и танцевать при луне!

Отец Томас признал, что это удачная мысль. Женевьева сумела завоевать преданность своих подданных. Ее, прекрасную молодую аристократку, многие считали героиней. Самой Женевьеве тоже было полезно повеселиться и забыть на время о своих заботах.

— Конечно, мы найдем подходящий повод, — согласился священник, с тревогой глядя на меркнущий солнечный свет. С запада, со стороны Маркет-Босуорта, надвигались грозовые тучи. Что сейчас происходит на поле боя?


В ночь на 21 августа Тристан бродил под звездным небом, глядя на сотни костров, окружающих Эмбиен-Хилл. Он ждал утра.

Дозорные Генри не сводили глаз с вражеского лагеря. Передвижения войск противника Тристан знал как свои пять пальцев. Этим утром король Ричард выехал из Лестера под звуки труб, в сопровождении оруженосцев, лучников и кавалерии. Даже в доспехах он казался худощавым. Любой житель страны узнал бы монарха по золотой короне.

Тристан засмотрелся на костры, склонив голову набок. Ричарду было не занимать отваги, доблести и других достоинств. Но на его душе лежало немало грехов. Стремясь к власти, он забывал об осторожности. «Завтра, — думал Тристан, — Бог выберет будущего короля».

Он встал на колени и попытался молиться, но вдруг обнаружил, что забыл, как это делается. Пламя костров казалось пронзительно-ярким в смоляной черноте ночи. «Вот и моя жизнь черна, как ночь», — решил Тристан, пытаясь припомнить слова молитвы.

«Сохрани мне жизнь, Отче. Дай нам победить. Смерти я не боюсь: мне страшно только, что, если я умру, не успев отомстить, моя душа никогда не узнает покоя. Я не стану убивать эту женщину, только отниму у нее то, что обещал отнять…»

Может, нельзя молиться о том, чтобы Бог помог ему отомстить? Откуда ему знать? А если Бог тоже воин?

Тристан встал, взглянул на небо и усмехнулся.

— Завтра все станет ясно, — прошептал он.

Тристан направился к своему шатру. Часовые отдали ему честь. Где-то совсем рядом был разбит лагерь Ричарда. Тристан проскользнул в шатер, заставляя себя думать о предстоящей битве и стратегии.

В двух футах от него мирно спал Джон. Тристан сцепил пальцы на затылке и уставился в темноту. Он видел эту женщину даже с закрытыми глазами. Она была во всем белом, ее окутывало золотистое сияние, волосы искрились, глаза переливались серебром, губы изгибались в улыбке, сулящей страсть и вымаливающей жалость…

— Если завтра я останусь жив, Женевьева Иденби, твой замок станет моим, — прошептал Тристан вслух и улыбнулся, ощущая нетерпение. Страсть нужно удовлетворить, чтобы забыть о ней. Пожалуй, месть — это все-таки неплохая выдумка. Она вернула ему волю к жизни, стремление побеждать. Сражение должно было начаться на рассвете.


Двадцать первое августа, лето Господне тысяча четыреста восемьдесят пять…

День выдался ненастным и серым, с грозовыми тучами смешивались клубы порохового дыма, поднимающегося над землей. Распаленный битвой, Тристан снял шлем. Его лицо почернело от копоти.

Он уже давно отшвырнул мушкет, поняв, что в схватке это оружие бесполезно. С мечом в руках, верхом на коне, Тристан разил каждого, кто пытался убить его или выбить из седла.

Численный перевес приверженцев Йорков не поколебал решимости сторонников Ланкастеров. Они сражались свирепо и отчаянно, зная, что в случае поражения им нечего рассчитывать на милость победителей.

Тристан дрался бок о бок с Генрихом Тюдором и стражниками будущего короля. Генрих Тюдор, еще не достигший тридцатилетия, держался смело, ибо был готов воевать за вожделенную корону. Этот человек обладал проницательным умом и даром военного стратега. Среднего роста и сложения, решительный и умный, он, однако, не производил такого внушительного впечатления, как многие другие претенденты на престол.

Увидев, как дюжий йоркист прорвался сквозь строй защитников Генриха и потрясает пикой, Тристан пришпорил жеребца. Тот взвился на дыбы и ринулся вперед. Вскинув меч, Тристан с силой обрушил его на пику прежде, чем ее наконечник задел Генриха Тюдора. Противник взвыл от досады и бросился к Тристану, норовя выбить его из седла. Под вопли, грохот стрельбы топот и отдаленный гром пушек противники покатились по полю, влажному от крови убитых и раненых людей и лошадей.

Сторонник Йорков наседал на Тристана, молотя его кулаками. Тристан вывернулся, сбросил врага и мгновенно вскочил. Схватив наконечник сломанного копья, он метнул его в спину врага с такой силой, что наконечник вонзился в нее по самый обломок древка. Йоркист, взревев как раненый зверь, рухнул в грязь.