Потом дружинники долго пьют чай в комнате отдыха, пока, наконец, старший дежурный снова не выгоняет их на улицу. На этот раз оперативная задача сформулирована намного конкретней. Поскольку выполнение плана по алкашам сегодня решительно не светит, отряду рекомендовано переключиться на отлов извращенцев. Ввиду сложности этой операции командование берет на себя сам Суперпилка.

Нельзя сказать, что это задание очень нравится Аньке. Ей уже приходилось ловить извращенцев. Как и всякая дичь, они водятся в строго определенных местах. Одно из них находится как раз в сфере действия «Бытовухинской» дружины. Что ж, возможно, и три доблестных дружинника с картины Васнецова, обозревая из-под десницы подведомственный им горизонт, предполагали обнаружить не только степных разбойников, но и нарушителей половой нравственности.

— А и что это белеется в дальнем том далеке, Добрыня-свет-Никитич? Уж не стяги ли разбойничьи, половецкие?

— Нет, Илья-свет-Муромец, это Василий с Василисой среди бела дня извращенничают…

— Ах, вражины! Ах, супостаты! Поскачем же братие, защитим землю русскую, православную!

Так оно было или иначе, никто уже и не скажет. Зато точно известно, что во времена богатыря-дружинника Суперпилки нет необходимости обозревать горизонт. Нужно всего лишь дождаться темноты и отправиться во внутренний двор общественной бани на улице Большая Пушкарская. Попасть туда случайно нельзя, потому что с трех сторон двор огорожен стенами зданий, а с четвертой — высоким дощатым забором. По идее, выйти на эту заваленную всевозможным хламом площадку можно лишь из помещения самой бани, но ведущая туда задняя дверь всегда заперта.

Однако, как показывает практика, нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять извращенцы! Они проникают во двор через лазейки в заборе и, не мешкая ни секунды, устремляются к «телевизору», дабы безнаказанно творить свое мерзкое извращение.

Тот, кто хочет понять, что такое «телевизор», должен вообразить себе темный двор, забор с тремя рядами колючей проволоки, крошащийся кирпич старых стен дореволюционной постройки и длинный ряд окон полуподвального этажа, сквозь которые едва пробивается желтый рассеянный свет. Это окна женского отделения; они наглухо замазаны несколькими слоями белой масляной краски, а потому и толку от них извращенцам никакого. Над полуподвальным этажом есть еще два, но тамошние окна и вовсе неинтересны сразу по нескольким причинам. Во-первых, высоко. Во-вторых, стекла там замазаны не менее густо. В-третьих, моются наверху не женщины, а мужики.

Короче говоря, наверх не смотрит никто. Все извращенцы сосредоточены в том месте, где в ряду тусклых желтых квадратов сияет яркой незамутненной чистотой одно не закрашенное окно. Оно выходит в предбанник — небольшое помещение, через которое нужно пройти, чтобы попасть из раздевалки в моечную и обратно. Это и есть «телевизор». Впрочем, при ближайшем рассмотрении выясняется, что отмеченная выше «незамутненная чистота» — не более чем иллюзия: изнутри стекло затянуто плотной испариной банного тумана — ни протереть, ни прочистить.

Ну и что? Кому это мешает? Можно подумать, что качество телевизора «Рекорд» намного лучше… Окно потеет внутри, а извращенцы снаружи. Столпившись вокруг «телевизора», вытянув шеи и оттаптывая друг другу ноги, они с замиранием сердца всматриваются в неясные, мелькающие за окном тени. Что воображают себе эти странные люди, какие невиданные чудеса, какие необыкновенные красоты? Наверно, в том-то и заключается главный секрет «телевизора», что в нем можно различить лишь неясный силуэт, мечту, иллюзию, далекую от дряблой, отвислой, не слишком привлекательной реальности?

Почему это окно не закрашивают? Администрация бани объясняет это тем, что устала менять стекла: стоит только замазать окно, как его немедленно разбивают неизвестные злоумышленники. Но в это слабо верится. Похоже, наличие «телевизора» удобно всем действующим лицам этого телевизионного шоу. Помимо самих извращенцев, это еще и милиция, которая время от времени устраивает там облаву с целью повышения показателей по борьбе с мелкими правонарушениями. И, конечно, сами феи, чьи силуэты мелькают на экране — ведь постоянные посетительницы бани на Большой Пушкарской прекрасно осведомлены о происходящем.

Скорее всего, многим из них даже нравится щекочущее ощущение того, что кто-то невидимый за темным запотевшим стеклом, захлебываясь от желания, смотрит на их наготу, причем смотрит именно так — на безопасном расстоянии и не особо различая детали. Это чувство сродни тому, которое испытывают сгрудившиеся вокруг «телевизора» мужчины. Тем, кто стоит снаружи, непременно хочется увидеть нереальную в своей красоте мечту; те, кто дефилируют внутри, хотели бы, чтобы их видели именно так — нереально красивыми, как супермодели на подиуме.

Суперпилка уверенно ведет свою дружину по хорошо знакомому маршруту. За целый квартал до бани они ныряют в неприметную подворотню и дальше двигаются проходными дворами. Здесь небезопасно в том смысле, что в темноте можно наколоть ногу, напороться на какую-нибудь острую железяку или просто споткнуться и упасть. Поэтому, во избежание потерь, командир оставил в штабе трех пожилых теток из финотдела. Анькино сердце замирает на каждом шагу. Но она боится вовсе не за себя, а за любимую дубленку. Вторую свою драгоценность, сумку с мясом, она тоже несет с собой. Вообще-то, можно было бы попросить финансовых теток присмотреть за пакетом, но, честно говоря, Анька не слишком им доверяет — во всяком случае, не настолько, чтобы поручить им охрану двух килограммов хорошего мяса. Охранял как-то кот сметану…

Наконец прямо перед ними вырастает дощатый забор с тремя рядами колючки поверху. Суперпилка останавливается.

— Ш-ш! — шипит он. — Теперь не шуметь. Слушать мою команду. Входим тихо, сближаемся незаметно. При попытке к бегству сбивать без предупреждения. Как поняли?

Валерка кивает — за себя и за двух других богатырей в лице Аньки и Машки. Суперпилка делает шаг вперед, сдвигает в сторону одну из досок и исчезает за забором.

— Я туда не пойду, — дрожащим голосом произносит Машка. — Мы что, группа захвата?

— Не боись, Маня, — Валерка хлопает ее по плечу. — Извращенцы тоже не спецназ. Чуть что — врассыпную. Давай, полезай в щелочку. Или ты по габаритам не проходишь?

Машка оскорбленно фыркает. Шуточек по поводу своей комплекции она не принимает в принципе.

— Сам ты не проходишь! Вот, пожалуйста.

Вслед за Мининой лезет и Анька. На всякий пожарный она снимает дубленку, сворачивает ее и прижимает к себе наподобие грудного ребенка. В другой руке на отлете — потому что вот-вот протечет — болтается сумка с мясом. Что и говорить, в таком положении не больно-то легко ловить нарушителей социалистической законности. Но Анька чихать на это хотела: кому надо, те пусть и ловят. Ей же отгул дают за дежурство с семи до одиннадцати, а не за пойманных извращенцев.

Оставив препятствие позади, она разгибается, снова накидывает на себя дубленку и только потом смотрит, что творится вокруг. Как и предполагал Суперпилка, во дворе стоит образцовая тишина. Метрах в двадцати тускло светятся желтые пятна окон Пушкарской бани. Больше не видно ничего, темнота.

«Слава богу, — думает Анька. — Нет извращенцев. Спокойно вернемся в штаб, попьем чайку, потом еще один кружок по улице и можно…»

Она не успевает додумать, прерванная отчаянным воплем:

— Менты!!!

Крик ударяется в желтоглазую стену и отражается от нее в черное небо Петроградской стороны. Так, верно, кричали нерадивые дозорные на городском раскате, слишком поздно заметившие подкравшегося врага и получившие за это половецкую стрелу в незащищенную спину.

— Менты-ы-ы!..

И толпа, прежде закрывавшая от Анькиных глаз экран «телевизора», распадается, словно взорванная этим воплем. В ярком свете окна видно, как люди-осколки стремительно разлетаются в разные стороны, мечутся по двору, карабкаются на стенам, исчезают в неприметных дырах дощатого забора. Так, верно, метались по городу обреченные жители, застигнутые степным набегом.

— Стоять! — громовым раскатом проносится по миру рев Суперпилки.

«Погоди-погоди, что ты такое думаешь? Все обстоит ровным счетом наоборот, — напоминает себе Анька. — Хорошие тут мы, дружина. А они — плохие, извращенцы…»

Мимо нее, вжав голову в плечи, проскакивают извращенцы — в щель, в дыру, на свободу! Анька еле успевает уворачиваться. В голове у нее теперь одна забота: не выхватили бы сумку с мясом! Вот этого извращения она уже не простит никому и ни за что.

— Держи, Соболева, держи! — кричит из темноты Суперпилка.

«Держу, а как же… — мысленно отвечает Анька, намертво вцепившись в ручки сумки. — Попробуй, выхвати!»

Через минуту-другую суматоха во дворе стихает, и выясняется, что дружина захватила-таки в полон одного извращенца — плюгавенького мужичка интеллигентного вида. Держа мужичка за шиворот, Суперпилка подводит его к забору.

— Вот, попался субчик, — говорит командир, и законная гордость победителя слышна в его голосе. — От меня не уйдешь. Эх, Соболева, Соболева… Если бы ты ворон не считала, можно было бы еще пяток насшибать.

Он поворачивается в темноту:

— Валера, проверь там, за кучей! А мы пока милицию вызовем… — Суперпилка лезет в карман за милицейской рацией. — Та-ак…

— Пожалуйста, — вдруг еле слышно бормочет извращенец. — Только на работу не сообщайте… пожалуйста…

— Это уж как получится, гражданин, — откликается Суперпилка. — Эх, ты, извращенец, погань грязная. Баб надо в койке щупать, а не в телевизоре смотреть, понял? Хотя, куда тебе такому… тьфу!

Он сплевывает и начинает возиться с рацией. Одной рукой тут не справишься, и командир препоручает задержанного Аньке:

— Соболева, возьми его за рукав! Да крепче, крепче держи. Хотя, куда он на хрен денется… Алло! Алло! Дежурный? Дежурный?

Извращенец дрожит всем телом; трясутся губы, трясутся коленки, трясутся очки в роговой оправе. Прав опытный Суперпилка: задержанный даже не помышляет о побеге. Анька смотрит на него, и на память ей приходят недавние слова Робертино. «Посмотри на нас, мужиков, — говорил он, говорил и плакал. — Взгляни на это ничтожество! На эту грязную пьяную плесень, именуемую российскими мужиками! На что мы способны?»

Анька притягивает извращенца к себе и тихо шепчет:

— Беги!

— Ч-ч-то? — в панике переспрашивает мужчинка. — Только на работу не сообщайте… пожалуйста…

— Да, товарищ лейтенант, — звенит рядом голос Суперпилки. — Задержаны извращенцы в количестве одного. Высылайте наряд. Да. Кого?.. Не понял… Алло!

Анька легонько дергает извращенца за руку. Видимо, сейчас он не способен воспринимать ничего, кроме приказов.

— Бегом, за забор, марш! — тихо, но отчетливо произносит она и для верности толкает очкарика в сторону забора. — Марш!

Извращенец послушно кивает и опрометью бросается наутек.

— Стой, куда?! — кричит Суперпилка за Анькиной спиной. — Стой, гад, вернись!

Но какое там… ищи-свищи ветра в поле. Ушел извращенец, сбежал навсегда и без следа.

Затем следует долгое разбирательство с командиром, который взбешен Анькиной преступной халатностью. Суперпилка так и говорит: «преступная халатность!» Вернее, даже не говорит, а кричит. Он ведь уже доложил дежурному, сейчас приедет синеглазый милицейский наряд, а нарушителя нет и в помине! Что теперь делать, как отчитаться? Анька кротко оправдывается: в конце концов, она всего лишь женщина; может ли женщина удержать здоровенного мужика?

— Да какой он здоровенный?! — вопит Суперпилка. — Где ты видела здоровенного?! Он росточком пониже тебя будет! Вернее, был!

Побитыми псами дружинники выбираются на улицу, прямиком под насмешливые очи подъехавших милиционеров. Сержант выслушивает сбивчивые извинения Суперпилки и кивает: похоже, он и не ожидал иного.

— Ну и хрен с ним, — машет рукой милиционер, — убёг так убёг. Ты мне лучше человека дай. У меня в вытрезвителе одного понятого не хватает. Был да сплыл, жена рожать вздумала. Дай одного, вот хоть этого парня.

Сержант указывает на Валерку. Но у Суперпилки другие планы, его сердце пылает огнем мщения.

— Этого не дам, — твердо говорит он. — Соболева! Поедешь с товарищем сержантом. До конца смены. Выполнять!

— Я? — оторопело переспрашивает Анька. — Я? Куда? Зачем?

— Пойдемте, пойдемте, гражданочка, это ненадолго, — успокаивает ее сержант. — Посидите часок и отпустим…

Хорошо хоть «пойдемте», а не «пройдемте»… Возражать и отказываться поздно. Анька покорно лезет в милицейский «уазик». Она еще никогда не бывала в вытрезвителе, только слышала, что в качестве понятого это совсем не страшно. Ах, отгул, отгул! Нелегко же ты достаешься…