— Поставьте сковороду на стену, вон там, — попросила меня сестра Серафина. — Мы должны попытаться не дать пчелам перелететь через нее. Они не любят дыма. Если они подлетят к вам слишком уж близко, качайте дымокур, чтобы отпугнуть их.

Пока я выполняла ее просьбу, она садовым ножом срезала несколько стеблей полыни, а потом несколько раз провела по ним руками, сминая серебристые листья.

— Пчелы не любят запах полыни, — пояснила она и принялась растирать голую шею и лицо руками, перепачканными соком полыни. Взяв стебли полыни в одну руку, она подошла к одному из пустых соломенных ульев. Сжимая в руках дымокур и кашляя от ароматного дыма, который несло на меня ветром, я с восторженным изумлением наблюдала за пчелиным роем. Они вились и кружились, как стайка блестящих мелких рыбешек, взмахи крылышек сливались в сплошное мерцание, и их гипнотизирующее гудение эхом отдавалось у меня в голове.

Сестра Серафина улыбнулась мне, чтобы подбодрить, наклонилась, подняла горсть земли и швырнула ее себе под правую ногу, приговаривая:

— Есть, нашла: земля подчиняет себе все создания,

Она властвует над злом и обманом,

Она сдерживает жадный язык человечества.

Вновь взяла горсть земли и бросила в пчелиный рой, напевая:

— Садитесь, мудрые женщины, устраивайтесь на земле;

Не бойтесь летать в лес.

Но не забывайте о моем достатке,

Поскольку людям нужна еда и земля.

Я смотрела на нее с изумлением и некоторым страхом.

«Кто эта монахиня? Силы какой магии она призывает на помощь?» — подумала я.

Солнечные лучи коснулись ее волос, и они засверкали, как янтарные угли под слоем пепла. Глаза ее отливали тяжелым золотом, как тельца пчел. Она сбросила тяжелую накидку и осталась в белой сорочке, подобно какой-нибудь древней языческой богине с обнаженными руками и ногами.

Сестра Серафина осторожно подняла стебли полыни и бережно коснулась ими края роя. Пчелы шарахнулись от них. Она принялась размахивать стеблями в воздухе, словно дирижер, управляющий хором, который исполняет «Te Deum». Рой подчинился музыке. Она медленно направила пчел к их соломенному жилищу. Они повиновались каждому ее жесту и вскоре оказались внутри улья. Лишь несколько пчел остались охранять вход, проверив все подступы к нему, прежде чем с гудением улететь на поиски нектара.

— У меня нет слов, — сказала я.

Она улыбнулась и отбросила уже ненужную полынь в сторону.

— Я рада, что вы меня разбудили. Иначе я могла бы их потерять. Как вы узнали о том, что вылетел рой?

— Я не могла заснуть, — ответила я. — А потом в окно залетели три пчелы и стали жужжать надо мной. Ну, я и решила выйти в сад…

Голос у меня сорвался. Я не могла внятно объяснить свой порыв, заставивший меня последовать за пчелами.

Она кивнула, словно сочтя мои слова вполне разумными.

— Гомер уверяет, что Аполлону, богу Солнца, возможность предсказывать будущее даровали именно три пчелы-девственницы.

— Откуда вы все это знаете? Вы разговариваете совсем не как монахиня.

Сестра Серафина слабо улыбнулась.

— Я живу очень долго и большую часть этого времени не была монахиней.

— Но кем же вы были? Откуда вы знаете столько странных и удивительных вещей?

Она окинула меня задумчивым взглядом, и глаза ее загорелись, как у настоящей львицы.

— Вы еще не догадались? — с легким иностранным акцентом поинтересовалась она. — Я и есть Селена Леонелли. Долгие, очень долгие годы я была куртизанкой в Венеции. Я была музой художника Тициана — это он нарисовал картину, что висит на стене в моей келье. И это я была той колдуньей, которой принадлежал тайный сад за высокими стенами в Венеции, и это в нем росла горькая зелень, пригоршню которой украл отец Маргериты. Это я нашла башню в лесу, это я принимала ванны из крови девственниц, и это я использовала в своей магии силу полной луны, дабы навечно сохранить свою красоту.

— Но… но это невозможно, — запинаясь, пробормотала я.

— Почему же? По моим подсчетам, я прожила двести с чем-то лет. Но вот заклинания, которые я наложила, начали слабеть. Волосы мои поседели, кожа обвисла и покрылась морщинами, а спина согнулась под тяжестью прожитых лет. И все это время я пыталась исправить причиненное мною зло.

Потеряв дар речи, я лишь во все глаза смотрела на нее.

— Картина… в вашей келье… Это вы? Я имею в виду, вы позировали для нее?

Она кивнула.

— Тициан часто рисовал меня. Очень часто.

— Вы были очень красивы.

— Да. Но это было давно, так давно, что иногда это время представляется мне сном или историей, услышанной от кого-то другого.

— Но как вам разрешили оставить картину? И все остальные ваши вещи: коврик, стеганое одеяло и чудесные подсвечники?

Сестра Серафина вновь улыбнулась загадочной улыбкой.

— Когда-то я была очень состоятельной женщиной. Когда я продала все, чем владела в Венеции, то создала трастовый фонд. Раз в квартал фонд выплачивает мне ренту. Я передаю ее монастырю. Это — почти единственный источник дохода для них. В знак благодарности мать настоятельница позволяет мне некоторые излишества, из числа тех, о которых никогда не узнают другие монахини. Картина — одно из них. Это — все, что у меня осталось от прежней жизни, и они же напоминают мне о том, как я оказалась здесь.

Зазвонили колокола. Сестра Серафина улыбнулась.

— Пойдемте, дорогая. Наступает время заутрени. У вас еще будет время выслушать мою историю. Я расскажу вам ее, пока мы будем работать в саду.

Я кивнула и ощутила, как при мысли об этом у меня радостно забилось сердце.


Во время долгой утренней службы я напряженно размышляла, прикидывала и строила планы. «По доброй воле или против нее», — так сказала мне однажды сестра Серафина, но я упрямо шла наперекор судьбе. Мне вдруг вспомнилась любимая поговорка Атенаис: «Играть приходится теми картами, которые сдал нам Господь». Ее картами были красота, ум и происхождение, а моими — одни лишь слова.

На общем собрании монахинь я попросила у матушки настоятельницы разрешения заговорить. Она удивилась, но согласилась меня выслушать.

— Я чувствую, что уже готова принести монашеский обет, — сказала я. — В качестве жеста доброй воли я прошу вас продать мое золотистое платье, а на вырученные деньги починить крышу церкви.

Повсюду раздались восклицания радости и восторга. Казначей, сестра Тереза, молитвенно сложила руки перед грудью и обратила очи горе.

— У меня есть драгоценности, которые тоже можно продать. Они мне более не нужны. Как только король назначит мне пансион, я с радостью передам его в ваши руки, мать настоятельница, чтобы вы распоряжались им по своему усмотрению.

— Благодарю вас, ma fille, — ошеломленно пробормотала она.

— Взамен я прошу лишь об одной малости для себя. С вашего позволения, матушка настоятельница, я бы хотела иметь собственную келью, — продолжала я, смиренно сложив руки. — А в ней — маленький письменный стол, перья и чернильницу. За последние дни, работая с сестрой Серафиной, я узнала столько нового, что хочу записать эти знания, дабы передать их будущим поколениям.

— Достойное стремление, — заявила мать настоятельница. — Теперь, когда нас осталось совсем немного, у нас есть свободные кельи. Не вижу причин, почему бы вам не занять одну из них, если таково ваше желание.

Поблагодарив ее, я договорилась с сестрой Терезой о том, что мы вместе разберем мой сундучок. За все это время сестра Серафина не проронила ни слова, и лишь уголки ее губ дрогнули в сдержанной улыбке.


Через несколько дней дело было сделано — мои придворные платья и драгоценности проданы пришедшим в экстаз дочерям местной знати. Вырученных денег оказалось больше, чем достаточно, чтобы починить крышу церкви. Я оставила себе на память лишь одну брошку в виде пчелы от своего любимого платья, которую положила на письменный стол рядом с чернильницей и перьями.

Келья моя выглядела голой и строгой, зато в ней имелось окно, выходившее в сад. Я убедила мать настоятельницу истратить большую часть моего первого пансиона, полученного от короля, на овечьи шкуры, чтобы постелить их на сырые и холодные полы, и на толстые стеганые одеяла для монахинь.

— Уверена, Господь не хочет, чтобы мы умерли от пневмонии, — заявила я. Мое одеяло оказалось не из розового атласа, как я втайне надеялась, но, по крайней мере, оно было мягким и восхитительно теплым.

Я села за стол, вдохнула благоуханный воздух из сада, тщательно выбрала перо и аккуратно заточила его. Подвинув к себе лист своей лучшей бумаги, я старательно вывела заглавие:

ПЕРСИНЕТТА

Жили-были юноша и девушка, которые очень любили друг друга. Наконец они преодолели все трудности и поженились. Счастье их было безграничным, и теперь они желали лишь одного — иметь собственного ребенка. Вскоре они узнали, что их желание исполнится…

Слова ложились на бумагу легко и уверенно, и я вдруг поняла, что наконец-то нашла свою дорогу в жизни. Я знала, что, по мере того как буду писать, история преобразится. Никто не в силах пересказать случившееся, не изменив его некоторым образом. В этом и заключается магия пересказа. Подобно трубадурам прошлого, скрывавшим в своих песнях, поэмах и сказках послания, я тоже спрячу свою истинную цель: вымолить прощение у короля и исподволь убедить его освободить меня из заключения.

Я спасу себя, пересказывая чужие истории.

Послесловие

Шарлотта-Роза де Комон де ля Форс написала сказку «Персинетта» после того, как ее сослали в монастырь Жерси-ан-Брие. Она была опубликована в 1698 году в сборнике «Сказки сказок». Книга вышла под псевдонимом «мадемуазель Икс» и стала одним из первых сборников литературных сказок во Франции.

За время заточения в монастыре мадемуазель де ля Форс написала несколько исторических романов и мемуары. Средства, вырученные от творчества, позволили ей в 1703 году перебраться в более богатый монастырь в Париже, а еще через несколько лет — удалиться на покой в замок Шато де ля Форс.

В 1713 году ей в конце концов была дарована полная свобода. Писательница переехала в Париж, где стала знаменитостью многочисленных салонов и была избрана почетным членом Итальянской Академии в Падуе. Она также вступила в тайное общество, организованное герцогиней де Мэн, супругой одного из королевских бастардов Атенаис. Общество именовалось «La Mouche a Miel» — «Орден пчелы». Все тридцать девять членов ордена носили платья бордового атласа, расшитые серебряными пчелами, и парики в виде пчелиных ульев.

Аббат Ламбер писал о ней: «…мы восхищаемся строгой элегантностью ее стиля, ее блестящим и живым воображением, ее гениальностью, духовной возвышенностью, пылкостью и силой».

Шарлотта-Роза умерла в 1724 году в возрасте 74 лет.

От автора

«Старая сказка» является, бесспорно, художественным произведением и представляет собой воплощенную игру воображения. Как писала сама Шарлотта-Роза: «…bien souvent les plaisirs de l'imagination, valent mieux que les plaisirs reels», что в переводе означает: «Удовольствие воображаемое зачастую лучше реального».

Помощь в написании романа «Старая сказка» приходила ко мне с самых разных, иногда неожиданных, сторон. Впервые о Шарлотте-Розе де ля Форс я узнала из очерка Терри Вайндлинга «Рапунцель, Рапунцель, опусти свои волосы вниз», опубликованного в журнале «Джорнэл ов мистик артс» весной 2006 года некоммерческой организацией «Эндикотт студио».[196] В то время я как раз начала работу над романом «Старая сказка», и образ Шарлотты-Розы буквально покорил и очаровал меня. Женщина, способная переодеться дрессированным медведем, чтобы спасти своего возлюбленного, не могла не вызвать восхищения. Мне захотелось узнать о ней побольше, и… Вот так и начался долгий путь к открытию доселе неизвестной писательницы.

После нескольких месяцев поистине детективных поисков мне удалось найти ее биографию: «Мадемуазель де ля Форс: непризнанный автор XVII столетия», составленную французским ученым Мишелем Соломьяком. Можете представить мое разочарование, когда выяснилось, что она наличествует только во французском варианте! Поэтому мне пришлось обратиться за помощью к переводчице Сильвии Нупар-Гоулд, которая перевела для меня не только работу Мишеля Соломьяка, но и автобиографический очерк Шарлотты-Розы и несколько ее сказок. Поскольку первый был насыщен сугубо научной терминологией, а сказки были написаны на старофранцузском, где часто встречается буква «f», по написанию неотличимая от буквы «g», то задача была не из легких. Я чувствую себя в неоплатном долгу перед Сильвией за ее титанический труд и нагрузку, которую вынесли ее спина и зрение.