И все же, несмотря на все попытки быть сильными, последняя неделя в Царском Селе превратилась для обоих в бесконечную пытку. Они так стремились провести вдвоем каждую свободную минуту, что в конце концов императрица обратила внимание на эту необычную близость и вынуждена была признать, что в свое время ее более наблюдательный супруг оказался прав. Теперь и ей стало ясно, что Николай и Анна влюблены друг в друга. Она поделилась своим открытием с императором, находившимся в этот момент в Царском Селе.
– Я ни в чем его не виню, – невозмутимо сказал он своей жене поздно вечером, когда Николай собирался провести с Анной одну из их последних ночей. – Она очень милая.
– И ты считаешь, что ради нее он даже бросит жену? – немедленно спросила царица. В ответ она услышала, что чужая душа – всегда потемки. – Но если он сделает это, ты будешь возмущен?
И тут глава императорской семьи не сразу нашелся с ответом, поскольку сам не был уверен, какое решение будет правильным.
– Это зависит от того, как он обставит свой уход. Если ему удастся расстаться с женой по-хорошему, вряд ли кто-то станет поднимать шум. А если дело дойдет до публичного скандала, нам, конечно, придется что-то предпринять.
Это было мудрое и осторожное решение, и царица выслушала его с большим облегчением. Ей не хотелось терять Николая Преображенского в качестве врача для Алексея. Но ее также тревожило и то, не бросит ли Анна балетную школу. Девушка была слишком молода, и на нее возлагались большие надежды как на новую прима-балерину. По мнению царицы, не стоило так просто отказываться от места, завоеванного столь тяжким и самоотверженным трудом, и к тому же в балетной школе наверняка постараются сделать все, чтобы удержать Анну у себя. Судя по всему, Анну ждет нелегкий выбор, и царица сочувствовала ей всей душой. Она надеялась, что, если эти двое все же рискнут соединить свои судьбы, им хоть немного улыбнется удача. За те месяцы, что Анна была гостьей царской семьи, все они успели полюбить эту чудесную девушку.
На прощание государыня устроила небольшой обед для Анны и немногих близких людей. Присутствовали также оба врача и те обитатели Царского Села, что сильнее всего привязались за это время к юной балерине. Она была растрогана до слез и без конца благодарила всех за доброту и обещала вернуться. Царица тут же пригласила Анну приехать к ним в Ливадию, как это было прошлым летом, и пообещала, что непременно побывает на ее спектакле, как только балерина вернется на сцену.
– И уж на этот раз ты не отвертишься, я обязательно научу тебя плавать! – пообещал Алексей и подарил ей самую любимую свою вещицу. Это был нефритовый лягушонок работы Фаберже, выглядевший трогательно беспомощным и даже симпатичным в своем уродстве. Но цесаревич расстался с ним без колебаний, заботливо завернув в сделанный специально для Анны рисунок.
Великие княжны прочли сочиненные в ее честь стихи, преподнесли очень милые акварели и сфотографировались вместе с Анной на память. Она все еще тяжело вздыхала, когда Николай провожал ее до дому, где им предстояло в последний раз оказаться вместе.
– Я боюсь думать о том, что завтра уеду от тебя, – прошептала она, когда оба устали заниматься любовью, однако не хотели спать и решили проговорить до утра.
Несмотря на их веру в то, что новая жизнь только начинается, Анна все еще не представляла, что сможет просто сесть в карету и уехать. В этот вечер, когда они вернулись с обеда, Николай подарил ей золотой медальон на цепочке со своим портретом. На фотографии он так сильно походил на царя, что ему пришлось убеждать Анну, что это именно он, и тогда она поклялась носить медальон не снимая, кроме тех минут, когда будет танцевать.
Последние часы перед разлукой были полны тоски и боли, и оба не смогли удержаться от слез, когда Анна садилась в поезд, чтобы вскоре оказаться в Санкт-Петербурге, в заведении мадам Марковой. Она не захотела, чтобы доктор провожал ее до самой школы, – проницательная наставница мигом догадалась бы об их связи. Анна совсем по-детски верила, будто мадам Маркова обладает волшебной способностью все видеть и все знать, но Николай не стал возражать и остался. Нынче днем ему предстоял нелегкий разговор с Мери, и он обещал при первой же возможности рассказать Анне обо всем, что случится.
Так они стояли на платформе, ожидая свистка паровоза, и сердца их разрывались от горя и мыслей о том, что подошла к концу самая счастливая, самая светлая глава в их жизни. Анна как можно дальше высунулась из окна и смотрела, как Николай машет рукой, не отрывая глаз от любимого лица. Дрожащими пальцами она нащупала у себя на шее золотой медальон и стиснула что было сил. Перед тем как покинуть гостевой домик, он тысячу раз со слезами повторил, что любит ее, и целовал с таким отчаянием и страстью, что у Анны до сих пор саднило губы, и ей пришлось несколько раз поправлять прическу, прежде чем выйти наружу. Они цеплялись друг за друга, как двое детей, вырванных из рук родителей, и не раз и не два Анна вспомнила тот страшный день, когда отец привез ее в балетную школу и оставил наедине с суровой взрослой жизнью. Сейчас ее сердечко терзалось от точно такого же, если не более сильного, холодного липкого страха.
Мадам Маркова встречала ее на вокзале в Санкт-Петербурге. За эти месяцы наставница сильно похудела и оттого казалась еще выше и строже. Анне даже подумалось, что ее наставница заметно постарела, и у нее возникло такое ощущение, будто она провела в Царском Селе целую вечность. Но мадам Маркова обняла и поцеловала Анну с прежней теплотой – она была искренне рада снова видеть любимую ученицу. Только теперь Анна осознала, как соскучилась по мадам Марковой, несмотря на все, что случилось с ней за время разлуки.
– Ты прекрасно выглядишь, Анна. Довольная и отдохнувшая.
– Спасибо, мадам. Все относились ко мне чудесно.
– Так я и поняла по твоим письмам. Как всегда, ее голос звучал строго, чуть ли не осуждающе – черта, от которой Анна успела отвыкнуть. Такая манера говорить побуждала окружающих думать лишь о том, как бы не прогневать суровую наставницу. Она не проронила ни слова, пока усаживалась в наемный экипаж, чтобы ехать в балетную школу.
Анна, как могла, пыталась сгладить неловкое молчание, повествуя о своей жизни в гостях у императорской семьи, о приемах и званых обедах. Однако с каждой минутой в ней крепло ощущение, что мадам Маркова за что-то сердится на нее. Как тут не пожалеешь о только что покинутом прибежище в Царском Селе! Но увы, ее никто не освобождал от наложенных прежде обязательств.
– Когда я снова начну заниматься? – спросила Анна, следя за тем, как в окошке мелькают знакомые улицы.
– Завтра утром. Однако я бы на твоем месте не откладывала и самостоятельно размялась бы прямо сегодня, чтобы хоть немного подготовиться. Полагаю, во время своих каникул ты не особо старалась поддерживать форму? – Конечно, она не ошиблась, потому что тех немногих упражнений, которые проделывала Анна, было явно недостаточно. Мадам Маркова помрачнела еще больше, когда увидела ее покаянный кивок.
– Доктор не советовал мне торопиться с нагрузкой, – вот и все, что она могла сказать в оправдание. Она даже не посмела рассказать о своих ежедневных получасовых разминках в саду. Потому что согласно установкам, царившим в балетной школе, эти разминки нельзя было воспринимать всерьез.
Итак, мадам Маркова молча уставилась прямо перед собой, отчего напряжение в карете сгустилось еще сильнее.
Анне отвели ее прежнее место в старой комнате, и, пока она шла по знакомым обшарпанным коридорам, сердце защемило от глухой тоски. Это ничуть не напоминало возвращение в любимый дом, напротив, она лишний раз вспомнила о том, как далеко остался ее Николай и их ночи в уютном милом гостевом домике. Вряд ли ей удастся заснуть без его объятий, однако Анна была полна решимости преодолеть тоску и боль. Им обоим предстояло в одиночку пройти нелегкий путь, прежде чем наступит тот день, когда они снова будут вместе – как она надеялась, навсегда.
Ей не терпелось поскорее сообщить мадам Марковой о своих новых планах, но Анна решила подождать, пока не убедится, что Николай развелся, а Мери вернулась в Англию. Теперь все зависело от того, как скоро решится эта проблема. А пока Анна черпала силы в тяжелом теплом медальоне, висевшем у нее на груди под тонкой блузкой.
Как всегда, в это время все ученицы разошлись по классам: кто-то разминался, кто-то делал упражнения у станка, кто-то репетировал, – ив полупустой комнате, покинутой Анной четыре месяца назад, не было ни души. Холодные, голые стены показались ей чужими и просто уродливыми, и Анна поспешила переодеться в трико и балетные туфли и бегом спустилась в студию, где привыкла делать разминку. Первой, кого она увидела, была мадам Маркова, тихонько сидевшая в уголке и следившая за тем, как идут занятия. Присутствие наставницы немного смутило Анну, но она не подала виду и прошла к станку. Здесь ее ожидало весьма неприятное открытие: тело отказывалось повиноваться, оно стало каким-то чужим. Спина словно одеревенела, а руки и ноги не способны были проделать и десятой доли того, к чему когда-то были привычны.
– Тебе придется изрядно попотеть, Анна, – колко заметила мадам Маркова, и та молча кивнула.
За четыре кратких месяца в ее тело точно вселился упрямый враждебный дух, не позволявший ей сделать ни одного правильного, плавного движения. И к вечеру, когда она наконец в изнеможении повалилась на постель, в ее теле саднил и кричал от боли каждый мускул, измученный тяжелой нагрузкой. Эта боль не давала Анне спать всю ночь и нисколько не ослабла к утру, напротив, тело как будто онемело и повиновалось еще хуже. Результат четырех месяцев, проведенных в неге и довольстве, был ужасающим.
Однако она превозмогла себя и ровно в пять часов уже была на ногах. В шесть часов Анна встала у станка, и в этот день ее занятия кончились в девять часов вечера. Все это время мадам Маркова почти не спускала с нее глаз.
– Непростительно разбазаривать такой дар, как у тебя, – сурово заметила наставница, когда утром Анна с большим трудом приступила к разминке. И в еще более резких выражениях предупредила Анну, что ей не видать сцены как своих ушей, если она не будет заниматься на пределе человеческих возможностей. А под конец мадам Маркова добавила: – Ты должна потом и кровью заплатить за то, чтобы снова называться балериной.
Наставница не могла простить Анне столь возмутительной беспечности и вечером поговорила с ней еще раз, нарочно сгустив краски. Они вовсе не обязаны держать такую лентяйку на месте прима-балерины. Это звание – великая честь для каждой танцовщицы, и только безусловная самоотверженность и усердие помогут ей вновь завоевать на него право.
В этот вечер Анна отправилась спать в слезах и то и дело принималась рыдать от боли и отчаяния на протяжении следующего дня. Наконец ей стало так плохо, что она просто села и написала Николаю письмо. Пусть хоть одна живая душа узнает о том, через что ей приходится здесь пройти и как она тоскует по любимому человеку. Анна и не предполагала, что на свете бывает такая тоска.
Тем не менее никто не собирался давать ей поблажки, хождение по мукам продолжалось, и к концу недели Анна успела не раз пожалеть о своем возвращении в школу, тем более что она все равно собиралась оставить балет. Ради чего она терпит все эти пытки, что стремится им доказать, если в один прекрасный день ей предстояло уйти к Николаю и расстаться с балетом навсегда? Однако гордость твердила о том, что ей следует уйти с честью, и она не намерена была отступать, даже если это будет стоить ей жизни. Впрочем, в ее теперешнем состоянии скоропостижная смерть от непосильной нагрузки и бесконечной боли казалась не более чем желанным избавлением от мук.
Так прошло две недели, и вдруг мадам Маркова вызвала Анну к себе в кабинет. Анна недоумевала, что мог означать этот вызов. Она не могла припомнить, когда в последний раз была в этом кабинете, в отличие от остальных учениц. Для них такие визиты неизменно кончались обильными слезами, а подчас и немедленным исключением из школы. И Анна терзалась от страха, уж не уготована ли и ей такая же судьба. Мадам Маркова сидела очень прямо и совершенно неподвижно за своим рабочим столом и долго смотрела на свою ученицу, прежде чем соизволила заговорить:
– Я отлично вижу, что с тобой произошло, по тому, как ты пытаешься танцевать и как ты работаешь. Если не хочешь, можешь ничего мне не говорить – выбор за тобой.
Конечно, Анна собиралась рассказать ей обо всем, но только не так, словно ее загнали в угол, и не сейчас. Сначала она должна убедиться, что у Николая все в порядке. Неизвестность и тревога грызли ее все сильнее с каждым днем. Мадам Маркова была абсолютно права – любовь к Николаю отвлекала ее от танцев. Теперь Анне было труднее сосредоточиться только на том, что она делает, на каждом движении тела. Изменения происходили не на физическом, а прежде всего на духовном уровне. И тем более удивительным было то, что мадам Маркова сумела их уловить.
"Старые письма" отзывы
Отзывы читателей о книге "Старые письма". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Старые письма" друзьям в соцсетях.