К этому времени и государыня, и ее дочери также успели запомнить и полюбить молодую танцовщицу. В девятнадцать лет Анне выпало счастье танцевать на закрытом спектакле, который давали в честь его величества в Царском Селе. Это случилось в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года. В мае ее пригласили выступать в императорской летней резиденции в Петергофе и отобедать в узком кругу коронованных особ вместе с мадам Марковой и другими знаменитостями из их балетной труппы. Столь необычные знаки внимания Анна ценила крайне высоко – расположение царской семьи значило для нее гораздо больше, чем для ее подруг по балетной школе. Быть представленной царю и царице, считать себя в каком-то роде особой, приближенной к их величествам, – разве можно было мечтать о большем счастье? Сделанную с ними на память фотографию Анна поместила в изящную рамку и всегда держала возле кровати. Особенно ей понравились простота и общительность великой княжны Ольги, которая оказалась всего на пару месяцев моложе самой Анны. А еще ее совершенно очаровал наследник-цесаревич. Ему едва исполнилось девять лет, и он искренне считал молодую танцовщицу самой красивой балериной на свете, впрочем, как и все, кто сталкивался с ней в жизни и на сцене.

Благодаря врожденной грации с годами в Анне развилось удивительное изящество. Она обладала великолепными манерами и тактом, хотя от природы была жизнерадостной и смешливой, всегда готовой оценить хорошую шутку. Ничего удивительного, что цесаревич не чаял в ней души. Это был очень чуткий и нежный мальчик, чью жизнь с колыбели омрачал тяжелый недуг. Однако Анна сумела отвлечься от его уязвимости и найти в отношениях с ним столь верную, шутливо-дружелюбную ноту, что он забывал о своей болезни и был рад бывать в ее обществе. С присущей ему недетской рассудительностью мальчик с восторгом отзывался о ее таланте. Наверное, она казалась ему не просто танцовщицей, но живым воплощением природной силы и здоровья.

Анна уступила его горячим просьбам и пообещала, что как-нибудь позволит Алексею прийти на занятия в их класс, если, конечно, им разрешит мадам Маркова. Но в глубине души она с трудом представляла, что мадам Марковой хватит дерзости препятствовать визиту. в ее училище столь важной персоны, если цесаревич будет достаточно здоров и добьется позволения своих врачей. С гемофилией не шутят, и возле наследника постоянно дежурил один из лейб-медиков – во избежание любых случайных осложнений. Анна очень жалела августейшего больного – он выглядел таким хрупким и уязвимым и в то же время обладал таким обаянием и душевным теплом, что не мог оставить ее равнодушной. Это искреннее сочувствие не укрылось от самой государыни – она была тронута до глубины души.

Результатом этого явилось полученное мадам Марковой высочайшее приглашение приехать на неделю в Крым и вместе с Анной погостить в Ливадии – летней резиденции царской семьи. Столь великой чести удостаивался далеко не каждый, и Анна отлично это понимала, но отнюдь не сразу решилась принять приглашение. Сама мысль о том, что на целых семь дней ей придется оставить привычные тренировки и репетиции, казалась кощунственной. Она слишком добросовестно относилась к своим обязанностям и не желала даже малейших поблажек. Она вела замкнутую, едва ли не монашескую жизнь, полную упорного труда и самопожертвования и требовавшую абсолютной отдачи. Все свои силы, все стремления и мечты она принесла на алтарь дарованного ей таланта, и только такая самоотдача позволила ей стать тем, чем она стала, и намного превзойти даже самые несбыточные надежды, возлагавшиеся на нее строгой наставницей. Теперь мадам Марковой потребовался почти месяц, чтобы уговорить свою усердную ученицу. Наконец ей удалось убедить Анну, что пренебрегать монаршими милостями глупо и даже опасно – вряд ли государыне понравится такая дерзость.

Итак, в первый раз с того дня, как в семь лет Анна переступила порог балетной школы, у нее выдалась целая неделя каникул. Ей не надо было заниматься танцами, в пять часов ее не ждала ежеутренняя разминка, тренировка в шесть и репетиция в одиннадцать. Ей не надо было по четырнадцать часов в день насиловать свое тело, выжимая из него все возможное и невозможное. Наступил июль, в Ливадии стояла чудесная погода, и впервые в жизни она могла позволить себе просто играть и развлекаться – и даже вошла во вкус, хотя постоянно старалась себя одергивать.

В глазах мадам Марковой она вела себя как маленькая девочка. Она купалась вместе с царскими дочерьми, охотно участвовала в их забавах, брызгалась водой и хохотала до упаду, и при этом всегда обращалась с Алексеем с неизменной заботой и тактом. Она так по-матерински относилась к нему, что не могла не тронуть сердце его родной матери. А он вместе с сестрами несказанно удивился, когда узнал, что Анна не умеет плавать. Несмотря на непрерывные и подчас суровые тренировки, развивавшие и укреплявшие молодое здоровое тело, ей так и не хватило времени обучаться чему-то, помимо танцев.

Это случилось на пятый день – Алексею снова стало хуже. Он неловко выскочил из-за обеденного стола, сильно ушиб колено и оказался прикован к постели как минимум на ближайшие два дня. Анна не отходила от него, развлекая сказками, услышанными еще в детстве от отца и братьев, или бесконечными историями про балет, про царившую в классах суровую дисциплину и про других танцовщиц из их школы. Алексей с удовольствием слушал Анну почти целый день, пока сам не заметил, как заснул, все еще крепко сжимая ее руку. Девушка осторожно освободилась и на цыпочках вернулась к остальным. Сердце ее болезненно сжималось от жалости к наследнику. Жестокий недуг наложил на юное безвинное существо невероятно тяжкие оковы. Алексей совершенно не походил ни на ее родных братьев, ни на сильных, ловких юношей, занимавшихся вместе с нею в балетной школе.

Цесаревич еще не совсем оправился, хотя чувствовал себя намного лучше, когда в середине июля мадам Маркова и ее подопечная откланялись и были препровождены на специальный царский поезд, в котором собирались доехать до Санкт-Петербурга. Чудесные каникулы у моря показались Анне самым прекрасным временем в ее жизни, и она верила, что никогда не забудет эту знаменательную неделю. Она запомнит на всю жизнь, как по-дружески играла и резвилась с царскими детьми, как отдыхала тихими спокойными вечерами и как Алексей пытался научить ее плавать, не сходя со своего кресла, нарочно поставленного на краю причала.

– Да нет же, не так… Ну что за глупая девчонка!.. Нужно делать руками вот так! – И он старательно показывал, как именно, пока Анна пыталась повторить его движения.

Потом она начинала дурачиться, делала вид, что вот-вот утонет, и оба хохотали до упаду.

Она уже вернулась к занятиям в школе, когда Алексей прислал ей коротенькую записку, в которой говорилось, что он соскучился. Он был явно неравнодушен к Анне, и это казалось тем более поразительным, что ему исполнилось всего девять лет. Его мать даже сдержанно поделилась своим удивлением с друзьями. Алексей впервые влюбился в танцовщицу – между прочим, настоящую красавицу. Никто и не пытался отрицать, что она очень милая девушка.

После чудесных каникул в Ливадии минуло всего лишь две недели, как прогремел роковой выстрел в Сараево и весь мир оказался втянут в жуткую кровавую бойню. Российской империи недолго суждено было оставаться в стороне – первого августа Германия объявила ей войну. Тогда еще никто не верил, что война может затянуться надолго. В конце августа немцев разбили под Танненбергом, и все возликовали, полагая, что победа уже не за горами. Однако вскоре ситуация изменилась отнюдь не в пользу России.

Несмотря на войну, Анна в тот год по-прежнему танцевала в «Жизели», «Коппелии» и «Баядерке». Ее мастерство достигло своей высшей точки, а талант и понимание музыки продолжали развиваться, несказанно радуя мадам Маркову. Каждое ее представление проходило с большим успехом, его можно было считать образцом, шедевром балетного искусства. Именно эту ослепительно сиявшую танцевальную звезду опытная наставница сумела когда-то рассмотреть в маленькой испуганной девочке. Но даже мадам Маркову поражала самоотверженная целеустремленность этого юного существа. Анна ни за что не позволяла себе отвлекаться. Она была равнодушна к мужчинам – да и вообще ко всему остальному миру, не имевшему отношения к балету. Вся ее жизнь, от первого до последнего вздоха, со всеми стремлениями и помыслами, была посвящена исключительно танцу. И из нее выросла непревзойденная танцовщица, с которой не могли сравниться многие из ее подруг, вызывавших в мадам Марковой неизменное презрение. Ибо эти ветреные девицы подчас слишком легко отвлекались на всяческую суету или начинали флиртовать с мужчинами и забивать себе голову какой-нибудь романтической чушью. Такие особы были безвозвратно потеряны для балета, несмотря на недюжинный талант и бесконечные занятия в танцклассе. В отличие от них для Анны балет стал ее плотью и кровью, единственным смыслом жизни, дающим силы и желание двигаться дальше. Танец стал сутью ее души. Только о нем она думала, только ради него жила. И в танце ей не было равных.

В тот год Анна превзошла себя, танцуя на рождественском балу. Ее отец и братья были на фронте, но на спектакле присутствовала царская семья. Все они восхищались ее искусством, и в антракте юную танцовщицу даже пригласили в царскую ложу. Анна прежде всего поинтересовалась, как здоровье Алексея, и попросила государыню передать ему самую красивую розу из преподнесенного ей роскошного букета. Когда балерина вернулась на сцену, мадам Маркова с тревогой отметила в ней признаки необычной усталости. Действительно, вечер выдался не из легких, спектакль кончился очень поздно, и Анна вынуждена была признать, что буквально падает с ног.

На следующий день, несмотря на Рождество, она встала, как обычно, ровно в пять часов и до половины шестого отправилась разминаться в классе. В честь праздника занятия до самого полудня были отменены, но ей и в голову не могло прийти просто пробездельничать целых полдня. Больше всего на свете она боялась утратить хоть крупицу из достигнутого мастерства и потому старалась не пропускать не только ни одного дня – ни минуты привычных занятий, пусть даже и на Рождество.

Мадам Маркова пришла в класс к семи, когда Анна все еще занималась. Одного взгляда на балерину оказалось достаточно, чтобы от внимания не укрылись ее странные, неловкие жесты. Она выполняла давно заученные упражнения с какой-то непривычной скованностью, резкостью, а потом вдруг медленно, постепенно стала оседать на пол. Анна умудрилась проделать это так изящно, как будто просто выполняла очередное упражнение, и опустилась на пол в красивой выразительной позе. Наверное, она пролежала совершенно неподвижно целую вечность, пока мадам Маркова и две ученицы, наблюдавшие за Анной, заподозрили неладное. Оказывается, девушка давно потеряла сознание. Они опрометью кинулись ей на помощь, мадам Маркова встала на колени и попыталась привести Анну в чувство. Трясущимися руками она подхватила свою ученицу и стала хлопать ее по щекам, с ужасом ощутив снедавший Анну сухой, беспощадный жар. Когда же Анна неохотно разлепила веки, по мутному, лихорадочному взору стало ясно, что за ночь ее организмом овладела некая загадочная, но очень тяжелая болезнь.

– Дитя мое, ты же больна, зачем ты пришла на разминку?! – испуганно повторяла мадам Маркова. Все были давно наслышаны о смертельно опасной разновидности гриппа, свирепствовавшего в эту зиму в Москве, но до Санкт-Петербурга эпидемия вроде бы еще не докатилась. – Тебе не следовало так поступать, – ласково упрекала мадам Маркова, стараясь не выдать самые худшие опасения.

Впрочем, Анна вряд ли могла ее услышать, она лишь упрямо повторяла:

– Я должна… я должна… – Даже в бреду ей страшно было помыслить о том, чтобы пропустить хоть один урок или репетицию. – Мне нужно встать… Я должна…

Она зашлась жутким сухим кашлем, и тогда один из юношей, выступавших вместе с ней на сцене, легко подхватил ее на руки и под наблюдением мадам Марковой понес наверх, в спальню, чтобы немедленно уложить в постель.

Еще в прошлом году Анну перевели из большой общей спальни, и теперь она делила свою комнату всего лишь с пятью соседками. Как и в том помещении, где Анна спала на протяжении последних одиннадцати лет, здесь царил такой же пронизывающий холод, а койки оставались такими же жесткими и узкими, однако по крайней мере можно было создать хоть какое-то подобие уюта.

У дверей комнаты мигом собралась толпа взволнованных учеников. Новость о случившемся с Анной обмороке облетела все закоулки школы со скоростью пожара.

– Она поправится… Но отчего же это случилось… Мадам, она такая бледная… что с ней будет… надо позвать врача…

Сама Анна насилу ворочала языком и едва ли смогла бы объяснить, что с ней стряслось, она вообще с трудом соображала, что происходит. Все, что она различала более или менее отчетливо, – это строгий, прямой силуэт мадам Марковой. Наставница, которую она любила, как родную мать, не отходила от ее кровати в ожидании врача. Но девушка была слишком слаба, чтобы вслушиваться в то, что ей говорят.