– Глупенькая... Мой план возник давно, еще весной, когда ты поделилась со мной своей детской тайной...

– Какой детской тайной?

– Любовью к Мельникову. Это было бы так забавно – Танеева связалась с сумасшедшим, бросила ради него благопристойного мужчину! Ты развесила уши, слушала мои советы, томилась, как каша в печке...

– Без поэтических метафор, пожалуйста.

– Ты ведь занималась с ним любовью, ты изменила Мите, да? – спросила она с жадным любопытством. – Все равно – ты преступница, ты гадко, мерзко поступила с обожающим тебя мужчиной, сама первой воткнула в него нож...

– О чем был ваш последний разговор с Мельниковым? – изо всех сил стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, спросила я.

– О тебе. – Шурочка опять с наслаждением вздохнула. – Какая ты необыкновенная, не приспособленная к жизни, что тебе надо помочь. Я, как бы случайно, проговорилась, где можно найти твоего Митю. Разве Серж об этом не говорил твоему детективу?

– Кое-что говорил. Только Серж до сих пор ни о чем не догадывается, ты очень ловко все обставила. Ты и его обманула.

– Замечательно! Ко мне никто не сможет придраться, меня не смогут привлечь к суду! Ах, какая я все-таки молодец... «Митя твой соперник, он никогда не отпустит Таню, нужно что-то придумать!» Я прямо не говорила – «убей», я только подтолкнула его к этой мысли.

– Шурочка, за что ты меня так ненавидишь? – спросила я, не замечая, что давно уже плачу. Вид моих слез привел Шурочку в необыкновенный восторг.

– За то, что ты дешевка и выскочка, тебя надо было поставить на место. Теперь ты никогда, никогда больше не будешь счастлива. Ты себя съешь, не сможешь никого полюбить и больше не будешь вертеть задницей перед камерой. Ты теперь снова безобразная замухрышка, даже твои хваленые веснушки выцвели!

Слушать это было невыносимо. Сердце как будто перестало биться во мне, руки и ноги похолодели – я не могла и пальцем шевельнуть.

– Я тебя не боюсь, – продолжила она надменно. – Ты мне ничего не сможешь сделать. Ты говорила о наказании для меня? Но палача из тебя не получится – для того, чтобы свершить суд, нужна сильная воля, а у тебя ее нет. Ты сломана, сломлена. Я тебя победила!

– Шурочка, а ты не боишься, что сама сошла с ума? – прошептала я.

– Нет, уж я-то в этом разбираюсь, – с презрением сказала она. – Мои поступки кажутся со стороны немного странными, но... жизнь есть борьба. В человеческом мире, как и в животном, идет борьба за выживание – сильный грызет слабого, правда, это не всегда бывает заметно. Мне надо было уничтожить тебя, Танеева, иначе я просто погибла бы. Теперь я снова сильная и красивая, теперь я буду счастлива, а ты – жалкая, ничтожная замухрышка, все на своих местах. Если хочешь знать, я сделала все это для собственного самоутверждения. Пожалуй, мне надо всерьез заняться психологией – написать книгу, что ли, о способах повышения самооценки, о приемах, с помощью которых человек может вернуть себе потерянное счастье.

– Твою книгу никто не напечатает, – покачала я головой. – Настольное пособие доктора Йозефа Менгеле... Ставила бы ты лучше пломбы и не лезла, куда не надо.

– Напечатают, – холодно возразила Шурочка. – Я теперь все могу. Если человек уверен в себе, то у него все получится.

– А Витюшка?

– Что – Витюшка?

– Грехи родителей могут пасть на головы их детей. Наказание неизбежно, но вдруг расплачиваться придется невинному... Я бы из-за одного этого не стала делать подлостей.

– Какая чушь, Танеева, – громко возразила она. – Ее слабые придумали, для собственного утешения...

Слезы у меня уже высохли, и теперь я сидела почти спокойная. Убивать ее здесь, устраивать сцену гнева на потеху публике мне совершенно не хотелось. Но я точно знала, что тоже придумаю что-нибудь ужасное – раздавлю эту гадину... как-нибудь особо изощренно, чтобы она мучилась. Подстрою что-нибудь, взвалю на нее чужую вину! Мысли лихорадочно крутились у меня в голове.

Шурочка в это время встала, преспокойно осмотрела свой костюм – пятно от газировки высохло и было почти незаметно.

– Грехи... – усмехнулась она почти по-доброму, наклонившись ко мне. – Грехов не существует, потому что некому за них наказывать.

– Как – некому?

– Танеева, ты, как я вижу, совсем дурочка... Очнись, бога – нет!

И она пошла к метро, цокая каблучками и независимо поглядывая по сторонам – красивая, уверенная в себе женщина, перед которой открыт весь мир.

Я медленно, маленькими глотками допивала свою газировку. Рядом, на пустом столике, лежал дамский журнал, который забыла Шурочка. Ветер листал страницы, и передо мной мелькали счастливые, ухоженные лица, реклама нового шампуня и советы брошенным женам, но я ничего этого не видела и ничего не осознавала. Я думала только об одном – как отомстить Шурочке, как заставить ее страдать...

– Что с тобой?! – перепугался Алексей, встречая меня у подъезда. – Ты вся горишь... Ты где была?

– Очень жарко... – невнятно ответила я. – Хочу домой, хочу пить!

Это было странно – выпитая газировка не смогла затушить пожара, бушевавшего внутри меня, – наоборот, она вызывала еще большую жажду.

– Я провожу тебя.

Он довел меня до квартиры, помог открыть дверь, усадил на диван.

– Ты заболела? Простудилась, да? Или перегрелась на солнце... – он положил ладонь на мой пылающий лоб, зеленовато-карие глаза смотрели с тревогой и отчаянием.

– Мне плохо, мне ужасно плохо, – с раздражением ответила я.

– Вызвать «Скорую»?

– Не надо «Скорой», дай таблетку аспирина, – капризно возразила я, не слыша собственного голоса.

– Сейчас...

Я проснулась среди ночи, когда за окнами была кромешная тьма. В распахнутое окно дул свежий теплый ветер. Я чувствовала себя как-то странно – подозрительно хорошо, и на миг у меня даже возникло ощущение, что я – это не я, а какая-то другая девушка.

В кресле спал Алексей – я увидела его силуэт на фоне окна, всклокоченные волосы. Он тихонько, смешно сопел во сне, и этот звук вдруг вызвал во мне непонятное чувство – то ли радость, то ли безумное раздражение...

Я бесшумно соскользнула с кровати и вспрыгнула ему на колени.

– Ой, что это! – вздрогнул он спросонья, ничего не понимая, но я уже теребила его волосы, покусывала за ухо, играла с ним, как кошка с мышкой, – ласкала его, одновременно причиняя боль, впрочем, наверное, не такую уж сильную...

– Я сплю, да? – тихо-тихо прошептал Алексей, покорно подчиняясь каждому моему движению. – Я не хочу просыпаться. Это что-то невероятное...

Не знаю, кто кем овладел, но в душной, плотной темноте произошло то, в чем отказывала мне Шурочка, что до последнего времени казалось мне невозможным, преступным, – я любила и была любима. Потому что то, что произошло, иначе как любовью назвать нельзя – в каждом прикосновении заключались томление и надежда, безмолвный разговор – о том, чего боялся и о чем мечтал каждый из нас.

Это длилось бесконечно долго. Наконец мы замерли в последних судорогах, отчаянно прижимаясь друг к другу, не желая даже на мгновение разомкнуть объятия, словно боялись, что неведомая сила вновь разлучит нас, и я опять провалилась в сон, больше похожий на смерть...

– Утро красит нежным светом... – услышала вдруг я над своим ухом, удивляясь тому, что еще жива. – Я, кажется, проспал на работу!

– Откуда ты здесь взялся, прямо в моей постели?! – возмутилась я. – И что вчера было?

– Ты ничего не помнишь? – Алексей сиял, как медный самовар. – Тогда я тебе напомню... – Он потянулся ко мне.

– А словами нельзя?

– Нет, только действиями – вот так, так и так... Вспоминаешь что-нибудь?

– О нет, не надо... – возразила я скорее по привычке, и мы опять приникли друг к другу – это была та самая жажда, которая мучила меня вчера.

– Я только позвоню на работу, а потом мы продолжим, – сказал он через некоторое время, когда жажда наконец стала немного тише. – Сегодня я останусь с тобой, и завтра, и всегда, всегда...

– Нет, только не сегодня. Я должна кое-что обдумать, я не могу так сразу бросаться в этот омут. Позвони мне вечером... или лучше – завтра, а сейчас уходи.

– Ты меня прогоняешь? – спросил он с таким ужасом, что мне даже стало смешно.

– Нет, милый, нет...

Он ушел, вернее, я почти выставила его за дверь – Алексей все возвращался, покрывая меня бесчисленными поцелуями, лаская меня судорожно, исступленно, словно через час должен был наступить конец света.

– Я тебя люблю, я тебя нечеловечески люблю! – крикнул он мне уже через закрытую дверь, своими воплями, наверное, переполошив весь дом. – Я скоро приду!

Я быстренько привела себя в порядок и села перед зеркалом.

– Так это сделала Шурочка! – сказала я. – Убийца и обманщица, сатана с ангельским личиком...

Прошлое нахлынуло на меня – я вспоминала события, которые происходили год назад, тем самым летом.

Когда Шурочка поняла, что Митю соблазнить ей не удастся, она вывела на сцену Сержа. «Он тоже любит тебя, он скоро появится», – сказала она, и мы даже поспорили на бутылку коньяка. Она специально поехала к нему на рынок, заморочила ему голову, внушила, что есть на свете человек, который давно и преданно обожает его, а для него, бедного, раненного давним Шурочкиным предательством, эти слова были – как бальзам на душу, и Серж не мог не прийти ко мне. «Ле нюаж...» Утонченный, не вполне нормальный человек не мог отказаться от нежного чувства, которое, как ему казалось, я испытываю к нему.

Любил ли он меня? «Знаете, была такая рыженькая девочка, прелестная, вся в веснушках...» – вот как он вспоминает обо мне. Так что это не имеет никакого значения. Мы занимались любовью – был пароксизм страсти, амок... А когда все схлынуло, я прогнала его.

Конечно, Шурочка не могла на меня не разозлиться – все ее труды пошли прахом. Она не могла не сделать мне какую-нибудь гадость и проникла ко мне в дом, насыпала стрихнину в аквариум. Мелко, гадко, жестоко... Что за демоны мучили ее? Почему она не остановилась, решила идти дальше – внушила Сержу мысль об убийстве? «Я должна была поставить тебя на место», – сказала она твердо. Эта ненависть, всепоглощающая, как страсть, – амок, Шурочкино наваждение, которое терзало ее долгие годы и выплеснулось наконец... Но Митя, мой Митя!

Я не плакала, только волны холода скользили по моему телу. «Что это?» – вдруг удивилась я, вглядываясь в свое отражение. Веснушки явственно проступали на моем лице, плечах, руки вновь были покрыты россыпью румяных конопушек, и я даже не знала, радоваться мне или огорчаться их возвращению. Сегодняшняя сумасшедшая ночь... Столько событий сразу!

Нет, Серж не любил меня. Это Шурочка ему внушила, что и он испытывает ко мне какое-то чувство! Когда он пришел ко мне с букетом белых лилий (запах безумия и порока!), его глаза были холодны. Он словно разыгрывал роль – слова и признания были торжественны и пылки, но за ними ничего не стояло, он находился в какой-то иной реальности, где можно было и любить, и... убить, ничего в то же время не испытывая, никаких настоящих человеческих чувств. Игра... Шурочка была талантливым режиссером, она точно сумела поставить эту пьесу. Не обычную мелодраму, нет – трагедию. Шекспировский размах!

Как ей ответить, какой спектакль разыграть с ней... Я забегала по комнате из угла в угол, кусая губы, придумывая страшную месть, потом вдруг остановилась, точно споткнувшись. Алексей! Он-то тут при чем, что мне с ним делать?

А он явился вечером – не позвонил, как я сказала, а пришел сам, очень довольный, сияющий, нетерпеливый и не желающий слышать никаких возражений.

– Я соскучился, – заявил он. – Съездил на работу, взял отпуск за свой счет.

– Это еще зачем? – удивилась я.

– Я не могу работать – я все время думаю о тебе. А мне там с техникой надо возиться, с проводами, меня током может ударить.

– Очаровательно! – всплеснула я руками. – Такая простота точно хуже воровства. Ты что, теперь мне с утра до вечера будешь надоедать?

– И еще ночью, – серьезно напомнил он.

– Нет, это невозможно! – Я не знала, плакать мне или смеяться.

– Ты вчера обгорела на солнце, – авторитетно сказал он, пристально и жадно рассматривая меня. – Вон, даже веснушки видны стали.

– Тебе не нравится?

– Ты знаешь, я бы очень, очень хотел, чтобы мне хоть что-то в тебе не нравилось, чтобы не сходить так с ума, но это невозможно... Ты где вчера была?

– Встречалась с Шурочкой, той самой...

– И?

– Ничего особенного, пустой разговор, – невинно ответила я, опасаясь, что Алексей может все испортить. Он со свойственной ему прямотой непременно предпринял бы что-нибудь... даже мог заявить в милицию, и, естественно, все кончилось бы ничем... Он мог испортить мой план, мой изощренный, коварный, страшный план, который я пока только обдумывала! – Какая рубашка на тебе интересная, – решительно переменила я тему.