Робин Хейзелвуд - Студентка с обложки

За здоровье! Мы опрокидываем рюмки и запиваем текилу доминиканским пивом. Джиллиана отклоняется в сторону, Хьюго ее обнимает, и я понимаю, что они вместе, по крайней мере сегодня. Они уходят танцевать меренгу. Лотар танцует то со мной, то с Гретой, а мы поочередно берем уроки у кого-нибудь из толпы жаждущих нас поучить доминиканцев. Еще несколько бокалов пива, и Хьюго с Джиллианой уходят заниматься сексом. Опять пиво, опять текила, и моя голова падает на стену кабинки.

— Пошли! — говорит Грета.

Наконец-то. Слава богу! Я с усилием приподнимаю голову, которая кажется мне шаром для боулинга.

— Тут скучно! Давай посмотрим, что там дальше по улице!

Я испускаю стон.

— Ну, крошка! — воркует Грета. — Крошка! — Это ласковое прозвище пристало ко мне после третьей рюмки; думаю, Грета просто забыла, как меня зовут. — Не плачь, крошка! — Она гладит меня по волосам.

— Поздно, рано вставать, — кое-как выговариваю я.

Мысли пробегают у меня в голове странными обрывками: «Потерянный рай»… гостиница… полчаса? Мы были больше чем полчаса… «Государь»… Кровать… Нужно было лежать на кровати и учиться. Je finirai, tu finiras, il finira…[55] Галилео Галилей, Галилей…

— Ну же, крошка! — Грета вытаскивает меня из кабинки.

— Грета, не-е-ет! — скулю я.

— Я хочу в туалет!

Очередь в уборную — прекрасная возможность подремать у стены, и я не трачу времени зря. Тут Грета хватает меня за руку и тащит за собой. В свою кабинку.

— Грета, что-о… — мямлю я, хотя все понятно: она писает.

Я не писала ни с кем вместе со времен детского сада. Когда Грета заканчивает и натягивает трусики на место, которое оказалось темнее, чем я думала, и сильно эпилировано, мне приходит в голову: сколько читателей «Спортс иллюстрейтед» пошли бы даже на убийство, чтобы оказаться сейчас на моем месте? Тысячи? Десятки тысяч? Миллионы?

— Теперь ты! — командует Грета. На мне комбинезон «Фредерикс оф Холливуд», который я бросила в чемодан по странному капризу, и это осложняет задачу. С помощью Греты я кое-как справляюсь. Сажусь на корточки, а моя подруга роется в своей сумке, буквально уткнувшись в нее носом.

— Ты что ищешь, тампон? — спрашиваю я, немножко нервничая: я не уверена, что готова к такой степени интимности.

Это не тампон. Это какая-то коробочка, золотая, с сапфировой защелкой в виде веера. Длинные тонкие пальцы Греты со щелчком открывают крышку, под которой обнаруживается зеркальце. Под зеркальцем — горка белого порошка.

— Грета, это кокаин?

— Ш-ш-ш! — шипит Грета. — Не говори мне, что никогда не пробовала!

— Хорошо, но… я правда не пробовала.

Я закончила свои дела и поправляю одежду. Грета вдруг кричит: «У-у-ух!» и обнимает меня, чуть не рассыпая порошок — но не рассыпая.

— Как это здорово!

Угу… Я смотрю на горку порошка.

— И часто ты?.. — спрашиваю я. Мой голос звучит удивленно; я действительно удивлена. Я не заметила никаких признаков. Даже не догадывалась!

— Не-ет! Очень редко, чтоб повеселиться — как сейчас!

Грета протискивается к унитазу и садится. Я беспокоюсь о сохранности ее платья, но она ничего не замечает. Она поглощена другим: миниатюрной ложечкой, которая выскочила из щели как зубочистка из швейцарского ножика, она насыпает порошок в кучку; бритвочкой с золотым лезвием она измельчает порошок и делает из него дорожку. А потом — но лишь после того, как оба инструмента вернулись на положенные места — она протягивает мне крошечную золотую соломинку.

Я отступаю назад.

Грета хватает меня за запястье.

— Ну, что ты! Это же так весело!

— Это нехорошо! — отзываюсь я.

Супермодель смеется, а потом наклоняется и приставляет соломинку к дорожке. Один долгий вдох, и она выгибается и зажимает нос.

— У-у-ах!

Ее глаза закрываются. По лицу расплывается улыбка. Грета роняет коробочку на колени и ритмично барабанит руками по кабинке.

— Так здорово, здорово, здо-ро-во!

Наконец Грета, трепеща ресницами, открывает глаза. Она вся сияет, она в экстазе.

— Так здорово, — шепчет она. — Но с первым разом не сравнить. Первый раз… — она поводит руками и роняет их на колени: нет слов. — Самый лучший! Просто самый! До сих пор не могу забыть!

Я тоже шепчу:

— Правда?

Грета приоткрывает рот, проводит пальцем по языку и опускает в кокаин. Белые кристаллы блестят на загорелой коже, как сахар.

— А ты попробуй, — шепчет она и пристально смотрит мне в глаза. — Чуточку.

Я открываю рот.

Тепло. Жарко. Щекотно. Рев мотора! Я лечу и не могу сдержаться. Я открываю рот, Грета снова кладет туда кокаин, и кабинка не может меня удержать — мы уже в зале, с нами Лотар, мы выбегаем из клуба в теплую ароматную ночь, минуем вышибалу и открываем дверь другого клуба.

Едва мы заходим в дымный зеркальный зал, все замирает и все глаза впиваются в нас. И снова похоть, пот и тестостерон зашкаливают. И снова Грета невозмутима: прямая и спокойная, подбородок приподнят, глаза смотрят перед собой. Но я теперь такая же! Ну, давайте, кто на меня?! Подруга берет меня за руку.

— Э-ге-гей! — кричит она, поднимая наши сжатые кулаки как громоотвод.

— Э-ге-гей! — хором вторят мужчины.

Мы танцуем, заходим в уборную и танцуем еще, пока клуб не закрывается. Как-то мы ухитряемся добраться домой. В отеле мы купаемся нагишом — сначала в бассейне, потому что он попался нам первым, потом в океане, где мы катаемся на волнах, пока не начинает болеть все тело, потом снова в бассейне. Мы плаваем и плещемся, пока не устаем и не замерзаем. «Бр-р-р-р!» — тянет Грета на одной ноте. Лотар взламывает кабинку для переодевания и находит там стопку пушистых белых полотенец. Мы вытираемся и лезем на шезлонги, смеясь, обнимаясь, дрожа.

А потом Лотар начинает целовать Грету, сначала нежно, потом более настойчиво, и вот они уже воркуют и что-то бормочут, и его рука под ее полотенцем. Я затягиваю свое полотенце потуже и встаю, чтобы идти, но, услышав скрип моего шезлонга, Грета протягивает руку и привлекает меня к себе. И вот мы целуемся втроем, наши языки переплетаются так, что уже непонятно, где чей, это смешно, и мы смеемся, а потом перестаем смеяться, потому что становится хорошо, а потом полотенце Греты слетает и она дергает за мое, и чьи-то руки ласкают, гладят, касаются кого-то, и становится очень хорошо…

— Лот? — слышится чей-то голос. — Лотар?…Лот!

— Черт! — Лотар бьет кулаком по спинке шезлонга.

Хьюго стоит на балконе второго этажа перед дверью их номера, полураздетый, туфли в руках: пришел от Джиллианы.

— Лот? — Он стучит громче. Дверь заперта. — Эй, Лот, ты там?.. Лот!

Хьюго чешет в затылке. И вдруг замечает нас.

— Боже, Лотар, ты что! Что, блин, ты вытворяешь?! — шипит он. Правда, мне кажется, Хьюго прекрасно видит, что Лотар вытворяет, и именно потому так злится. — Давай, блин, сюда! Уже пять сорок! Пора грузить аппаратуру!

Не может быть! Пять сорок утра? Не может быть! Я в дикой спешке собираю свою одежду, что непросто, потому что она разбросана повсюду, и замечаю тонкую желтую черту на горизонте. Пять сорок.

— Через пять минут я должна быть у Ро! — ахаю я.

— А я — у Винсента! — стонет Грета.

Я падаю лицом в полотенца. Меня обуревают усталость и раскаяние. Что я наделала? О боже, я пробовала наркотики… Наркотики! Так глупо! Как же сессия? Как же съемки? Дура, дура…

В пальцах Греты блестит что-то золотое.

— Вот, крошка! Чтобы прожить этот день.

На этот раз я беру соломинку.

Теперь я совершенно бодрая и готова ко всему. Я несусь к себе в номер, быстро ополаскиваю лицо, переодеваюсь во все свежее и захожу в открытую дверь всего на три минуты позже назначенного.

— Доброе утро, Ро!

Ро зевает и босиком шлепает к шкафу.

— Мне нужен кофе, — ворчит она, вставляя ступни в оранжевые вьетнамки. — Очень большая и горячая чашка яван… А кто это взял и вымыл голову?!

Ой! Когда едешь с парикмахером сниматься на несколько дней, обычно тебя попросят не мыть голову шампунем, если только ты не занимаешься спортом, и то когда очень вспотеешь. «Иначе мы пачкаем волосы всякими средствами, ты все вымываешь, и мы снова тратим косметику», — как выразилась одна парикмахерша. «Гель не раздувается ветром», — заявила Ро вчера вечером.

— Извини! — говорю я. — Забыла.

Ро пропускает мои извинения мимо ушей и внимательно принюхивается.

— Пахнет хлоркой, — объявляет она.

Схватив со стола очки в оправе «кошачий глаз», она подходит ближе. Ее темные глаза широко распахиваются и моргают.

— Эмили, ты только что плавала?! — недоверчиво спрашивает она.

— М-м…

Еще шаг. Ро нюхает мокрую прядь волос.

— Да, точно! Почему не приняла душ? Мама родная, да ты вся обдолбанная!

О боже…

— И не отпирайся! — Ро грубо хватает меня за подбородок. — У тебя зрачки размером с монету!

Мое сердце, которое и так бьется часто, заходится. Говорят, стилисты и парикмахеры всегда чувствуют синтетику под кожей: исправленный нос, увеличенные губы… Как видно, их нюх распространяется и на кровоток.

Ро выпускает мой подбородок и качает головой:

— Эмили Вудс, не смей больше принимать наркотики, слышишь? — говорит она и ведет меня в душ.

После разговора с Ро я решила, что хорошего от этого дня ждать нечего. А получилось совсем наоборот. Гретино «лекарство» вселяет в меня такую эйфорию, что от замечаний Тедди я не расстраиваюсь, а исправляюсь. После обеда, когда мы перестаем принимать кокаин и эффект наркотика ослабевает, получается еще лучше. От усталости я становлюсь менее дерганой, двигаюсь более плавно, принимаю более четкие позы.

— Хорошо! — Голос Тедди едва скрывает удивление. — Очень хорошо!

Действительно хорошо. Но потом съемки заканчиваются, мы едем в аэропорт, и у меня начинается ломка. Это уже не так хорошо.

Мы в аэропорту, и я хочу только одного — свернуться в комочек и замереть, но не могу. Правда не могу. Мне нужно думать об учебе. О сессии. Я должна учиться в самолете!

Я вытаскиваю Грету из очереди на проверку документов.

— Грета, мне нужно еще!

Она секунду пытается понять, о чем я.

— А, нет, крошка. У меня кончился! Больше нет.

Стерва! Она все врет, я точно знаю! Я стискиваю ее руку.

— Грета, я тебе заплачу!

— Эмили, у меня нету! Извини! — говорит она, высвобождаясь. — Я бы поделилась!

Я залпом выпиваю две чашки кофе и две диетические колы, надеясь, что это поможет. Где там! Я падаю ниже, ниже, ниже, так низко, что не просыпаюсь до самой посадки, пока мужчина, сидевший у окна, не перелезает через меня к выходу. Черт! Я иду к себе в комнату и зубрю. Черт! Черт! Я иду в библиотеку и снова зубрю. Черт! Черт! Черт! Я зубрю всю ночь.

Этого мало. В голове все смешалось. Уна, кто такая Уна — она хорошая или плохая? Король Артур, а ты что тут делаешь — разве ты не в четвертом вопросе? Кто это сказал, Рафаэль или Габриель? Габриель! Помогите, шепчу я и стучу карандашом по учебнику. Помогите мне. Кто-нибудь.

Санта Клаус увлекся домашним хозяйством. Кроме традиционных рождественских подарков (шерстяные носки ручной вязки, ботинки фирмы «Биркеншток» новейшего оттенка ржавчины) в Балзаме меня ждали два вязаных крючком кашпо, аппарат для приготовления йогурта и набор из трех оригинальных сортов муки: амарантовой, гречневой и полбяной. Для жизни в общаге лучше не придумаешь.

К несчастью, я выбираю подарки не лучше. Мама всегда восхищалась ремеслами горных деревень северного Таиланда, так что ей очень понравилась хмонгская подушка, которую я нашла в сувенирной лавке Американского музея народных промыслов. Другие попытки порадовать ближних не так удачны. Томми крутит носом при виде майки с «Джайантс» («И с какой радости я буду болеть за ньюйоркцев?!»), Кристина искренне недоумевает, что делать с подаренной кепкой («Ой, блин, бейсболка с пуговичками!»). И ей все равно, что такая же была в «Вог». Да тут еще отец… Я привезла ему кучу сувениров из Нью-Йорка, в том числе купленную на Таймс-сквер футболку с надписью: «Это не лысина, а солнечная батарея секс-машины!». Я пошутила. А он взял ее и надел.

Мы с Томми выживаем, как обычно: он выжимает штангу, я болтаю с Кристиной, а когда она уезжает с родителями на остров Каптива, ною и жалуюсь на скуку. Неразумное поведение, потому что мама тут же предлагает способы заполнить время, один увлекательней другого: «Слушай, а давай распакуем твою новую полбяную муку и проверим на этом рецепте равиолей?» или: «Хорошо бы, чтоб кто-то помог расчистить в приюте подвал!»