Робин Хейзелвуд - Студентка с обложки

Мы направляемся в «Кафе де Пари», гигантский клуб возле Лестер-сквер с огромной ВИП-зоной, где держат актеров, музыкантов и моделей. (Поскольку чувства обычно взаимны, мы называем «модельных кобелей»-знаменитостей просто парнями или даже бой-френдами). Сегодня в клубе обещали быть Ноэль и остальные члены группы «Траквилл». Кейт считает, что Кэри Коннери тоже может появиться.

Очередь перед клубом тянется за угол здания, но когда вы подруга модели, вышибала превращается в огромный коврик. Бархатную ленту открепляют, двери раскрывают, и мы с Кейт проходим в фойе.

Со своими позолоченными зеркалами, железными балконами и хрустальной люстрой прямо над танцполом «Кафе де Пари» совсем не походит на парижское кафе. Скорее на бальный зал эксцентричного аристократа, который распахнул двери своего «шато» для тысячи ближайших друзей, которые как раз сейчас танцуют под песню «Bizarre Love Triangle»[69] группы «Нью ордер».

— Отлично, обожаю эту песню!

Я хватаю Кейт за руку. Пока тащу ее сквозь толпу, свет люстры меняется с зеленого на синий. Наши тела и стены покрывает каскад сапфировых огней. Ди-джей проигрывает часть песни, а потом убирает звук, чтобы посетители пели сами.

«Every time I… SEE YOU FALLING! I get down… ON MY KNEES AND PRAY!»[70]

Мы находим свободное место. Я поднимаю руки и изгибаю спину. Воздух горчит от сигаретного дыма, пота, а откуда-то доносится пряный аромат марихуаны. Я кручусь. Панк умер, но скажите это парню справа от меня, в сапогах, как у Билли Айдола, и с рыболовным крючком в губе. Слева группка девушек в вареных джинсовых мини и полусапожках передают друг другу бутылку водки.

Парень в детском чепчике, ошейнике Питера Пэна и обтягивающих кожаных штанах хватает меня за руки. Мы приседаем, поднимаемся и снова приседаем в такт словам песни, пока она не кончается и свет не тускнеет. Несколько секунд тихо. Из боковых отверстий валит туман, задымляя воздух и вытесняя сигаретный дым в тонкие ленты, пока нам не начинает казаться, что мы плаваем внутри игрушечного стеклянного шарика. А потом…

— «Life is a myst-er-y…»[71]

Толпа ревет.

— Мадонна! — кричат девчонки.

Кейт глотает из их бутылки и передает мне.

— С днем рождения! — кричат они.

Парень с рыболовным крючком испускает бунтарский вопль и подбрасывает меня в воздух. Я смеюсь. Я парю. Мне девятнадцать уже почти целый день и наконец-то мне стало весело!

Мы танцуем, пока не покрываемся потом. Мы хотим пить, включают «Бэнглз», под которых не хочется танцевать, и мы отправляемся в ВИП-зону. Розовый свет меняется на фиолетовый. Я откидываю голову назад и чувствую, как по мне бегают фиолетовые зайчики.

— Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть со мной сегодня случится чудо! — шепчу я, только это звучит не как пожелание, а как предчувствие.

Кейт, Мадонна, водка — я снова верю в чудо. К тому времени как мы доходим до ВИП-зоны, я уже не сомневаюсь: сегодня что-то произойдет. Я точно знаю.

Но Кэри нет.

— Еще рано, — утешает меня Кейт и ведет к обитой бархатом банкетке, где сидит группа «Транквилл».

Я со всеми знакомлюсь. Айс целуется взасос с какой-то девушкой — двойником певицы Джоди Уотли. У Ноэля как-то лоскутами выбритое лицо и худое, недокормленное тело, как у всех рокеров. Зато его озорная ухмылка неотразима; к тому же он явно боготворит мою подругу. Кейт садится рядом с ним. Я втискиваюсь между ней и барабанщиком Литтл-Ти, коротышкой с оспинами на лице и толстыми кусками стали в каждой брови.

— Привет, — говорю я. — Как дела?

Литтл-Ти дергает меня за платье, словно это струна, и истерично смеется.

Ла-а-адно. Я решаю отправиться на обход ВИП-зоны. Народу много, укромных уголков — тоже. Я сую нос в каждый.

Окончательно поняв, что Кэри Коннери здесь и не пахнет, пытаюсь собраться с духом. Эмили, говорю я себе, это всего лишь мужчина, которого ты видела один-единственный раз. Вы даже не говорили. Сегодня у тебя день рождения! Тебе исполнилось девятнадцать! Ты оттягиваешься в клубе! Ты ВИП-персона!

На банкетке Кейт и Ноэль целуются. Как только включают новую песню, остальные члены группы хором издают стон и начинают подробную дискуссию о том, насколько лучше эта песня звучит в исполнении кого-то, о ком я никогда не слышала, в подвале дома в каком-то городе, где я никогда не была. Когда Кейт выныривает, чтобы глотнуть воздуха и шампанского, она сообщает мне кое-что об остальных ВИП-персонах. Вот тогда-то мой боевой дух окончательно иссякает. Парень из «Истэндеров» — что такое «Истэндеры»?[72] Играет с «Горящим копьем»[73] — а это что за чертовщина? Адам Энт[74] без грима? Приемная дочь Дайаны Росс? Дана Плейто?[75] Какая разница? Какая разница? Какая разница? Это не ВИП-персоны, это ничтожества! Ничтожества, которые занимаются ерундой. Ничтожества, которые идут в никуда.

За десять минут до полуночи я понимаю: даже если Кэри сейчас материализуется, уже поздно, я больше не хочу его видеть. Мои волосы развились, помада цвета фуксии размазалась. Нет, поезд ушел, а я в него явно не села, я отстала. Я сижу на красном бархате, поглощая шампанское и упиваясь своим горем. Тут Литтл-Ти вытаскивает меня из зала, чтобы что-то показать.

Оказалось, свою эрекцию. Он пока еще в брюках, но готов исправить положение.

— Нет, — говорю я.

Литтл-Ти обижается.

— Имел я тебя! — говорит он, что не совсем верно.

Тогда я и ухожу. Никто, конечно, не замечает. Я такое же пустое место, как и те, кто остается здесь.

Дома я в этом уже не сомневаюсь.

Остатки торта стоят в холодильнике, в плотном саване из полиэтилена. Я раскрываю блюдо и отрезаю от торта большой кусок. Взбитые сливки жидковаты. Сойдет.

Доев этот кусок, отрезаю следующий. Торт легко соскальзывает в желудок.

А потом я иду в туалет — тот, что внизу, чтобы ничего не было слышно — и сую палец в рот.

Ничего.

Сую палец глубже, но поперхиваюсь и пробую снова, дольше, пока, наконец, не возникают позывы. Вскоре в мятном розовом море плавают островки недожеванной малины.

И тогда я останавливаюсь. На глазах слезы, в пищеводе жжет. Кажется, рвота попала в нос. Я хочу вытошнить все, но не получается.

Даже этого я не могу! Я никуда не гожусь.

И все-таки что-то меняется. Кейт была права, когда сказала, что я добьюсь здесь успеха. Чем больше я худею, тем больше чаша весов склоняется в сторону работы. Я снимаюсь в костюмах для универмагов «Дебенхэмс», вечерних платьях для «Маркс & Спенсер» и в топах, что вполне логично, для «Топ шоп». Мой банковский счет пополняется, и я уже начинаю откладывать на учебу. И все-таки настоящего успеха я еще не увидела. У меня нет нового редакционного материала, а без этого я вернусь в Нью-Йорк со старым портфолио — лето в Лондоне, и никаких результатов.

— А теперь у меня будут собеседования с журналами? — спрашиваю я Сэм.

— Скоро будут, — отвечает она. — Очень скоро.

В середине июля я получаю самую лакомую работу этого лета, рождественскую рекламную кампанию для «Гархартс» — шикарного ювелирного магазина на Риджент-стрит. Заказ хорошо оплачивается, но, самое главное, его снимает Кип Максвейн, которого Сэм назвала самым знаменитым модным фотографом младше сорока, человеком, чьи работы украшали страницы и обложки «Харперс & Куин», «Мэри Клер», «Татлер» и множества других журналов.

— А он вообще какой? — спрашиваю я Марко, визажиста, полного мужчину с козлиной бородкой, пока он накладывает на мою кожу консилер.

— Кип? — Шлеп. Шлеп. Пауза. — Ты хочешь сказать, что никогда с ним не работала? — говорит Марко. — Тогда как ты получила этот заказ?

— От магазина.

Марко кивает — мол, понятно — и наклоняется ко мне, всматриваясь в крылья моего носа. Драгоценности означают снимки крупным планом. Если показывают лицо, нужно выщипать каждый лишний волосок, закрыть каждую пору, замаскировать каждый сосудик. И не дай бог выскочит прыщ, тогда тебя с позором пошлют домой. А простуда на губах может обойтись тебе в сорок тысяч долларов.

— Если ты Кипу понравишься, с ним будет очень легко работать, — говорит Марко. — Он руководит, но не чересчур. Он не любит снимать больше трех-четырех пленок, даже для рекламы. Еще Кип устанавливает отличное освещение для крупных планов: очень красиво получается. Девушки его обожают.

Замечательно, но у меня возникает логичный вопрос:

— А что, если я ему не понравлюсь?

— Ну, тогда тебе не поздоровится.

У меня в желудке все сжимается, и не только потому, что последние два дня в нем был только зеленый салат. Фотографы иногда заходят в гримерную, и если девушка им не понравится, могут вполне отправить ее восвояси, особенно если речь о важной работе. Что, если Кип глянет на меня и решит, что не стоит тратить пленку? Мне, конечно, выплатят неустойку, но это слабая компенсация за такое унижение — а потом еще объясняться с Сигги!

В коридоре слышны шаги. Мое сердце пускается в пляс, но это всего лишь Пенни, представительница «Гархартс», дама внушительного вида в желтовато-зеленой юбке.

Она пришла, чтобы покомандовать Марко, Селестой (парикмахером) и Мириам (стилистом). Два часа спустя у меня бант из золотого ламе на голове (празднично; подчеркивает серьги), алые губы (на Рождество всегда красят губы ярко) и блузка из тафты с высоким воротником в эффектную шотландскую клетку (этого я объяснить не могу).

— Ого, чувствуешь, как пахнет Рождеством? — бормочет Мириам, поправляя мне воротник и расправляя рукава, которые торчат над моими руками с непередаваемым изяществом полиэтиленовых пакетов.

— Хо-хо-хо.

Мириам улыбается.

— Заколем тебя булавками на площадке, — говорит она и выходит.

— Эй, а брюки? — спрашиваю я.

Обычно на Рождество я прикрываюсь ниже пояса. Во всяком случае, не бегаю в прозрачных трусиках-бикини.

Мириам оборачивается.

— А они тебе нужны? — спрашивает она, хмуро глядя на мою промежность. — Снимать будут только выше пояса, а под лампами будет очень жарко.

Мне определенно нужно что-то более существенное, чем просвечивающий нейлон. После некоторых споров комбинирую блузку из тафты с собственной розовой мини-юбкой и стертыми теннисными туфлями, а потом рысью бегу на площадку.

Из стерео на полную громкость играет «Walking in а Winter Wonderland»[76]. Площадка больше напоминает мастерскую Санта-Клауса. Один ассистент тщательно разбрызгивает фальшивый снег на оконное стекло, подвешенное на шестах и прищепках. Другой украшает елочку, точнее, сторону, повернутую к объективу, хрустальными сосульками и серебряными шарами. На коленях перед мраморным камином (настоящим) стоит третья ассистентка и, насвистывая, заполняет зеленый бархатный чулок сначала пенопластом, а потом серебристыми и красными «подарками». Четвертая зажигает свечи на камине. А чуть дальше, у самого края кадра, стоят архитектурная модель Тауэра, огромный шар из резиновых лент и стеклянный аквариум, где мечется золотая рыбка. Все это закутано в медвежью шкуру — личные вещи Кипа, освободившие дорогу Рождеству.

— Эмили готова, — говорит Мириам.

Пенни круто оборачивается.

— Славненько! — кричит она, постукивая поддельным подарком себя по подбородку и осматривая мою верхнюю половину. — Ты готова для изумрудов!

Рекламные клиенты всегда «очарованы» или «расстроены» — среднего не дано. Я очень довольна, что Пенни прониклась праздничным настроением, даже если для этого мне надо выглядеть как мешок подарков из магазина игрушек. Пока я рассеянно мну свой золотой бант, охранник кладет на ближайший стол дипломат, прикованный к его запястью. Пенни открывает замок, поднимает крышку и достает из одного из отделений в пенопласте мешочек. Ей в руку падают два предмета.

— Во-первых, у нас серьги в стиле жирандоль: двадцать грушевидных изумрудов, двести восемьдесят восемь круглых бриллиантов.

Пенни поднимает серьгу. Все ахают. Серьга впечатляет: перевернутый канделябр с мигающими зелеными огнями.

— И еще у нас есть кольцо. — Открывается другой мешочек. — Изумруд-кабошон тринадцати каратов между двумя грушевидными алмазами в платине.

— Великолепно! — восхищается Марко.

— Эти штуки стоят не одну тысячу, — бормочет Селеста, точнее, шепчет, как обычно делают рядом с очень дорогими вещами.

— Четыреста тысяч фунтов весь комплект, — отвечает Пенни.

Ну, за такие деньги меня вряд ли купят. Я надеваю кольцо и ловлю им свет. Красивое. Просто дух захватывает.

— Это не для тебя, дорогая. Кольцо для Флоры, — говорит Пенни.

Что-что?

— Флора — модель рук, дорогая, — продолжает Пенни, замечая мое замешательство. — Для нашей кампании руки очень важны, а мы не знали, годятся ли твои. Кроме того, нам просто необходимо иметь человека, который умеет работать с кабошоном — там внутренние дефекты, ты же понимаешь! Вот мы и заказали Флору.