Робин Хейзелвуд - Студентка с обложки

Господи…

— Две страницы и проба на обложку, а уже почти август, — бормочет Байрон. Кажется, он разговаривает сам с собой. — В августе в Лондоне все закрывается.

Мое сердце начинает биться часто-часто. Возможно, дело в никотине.

— Ты о чем, как это «закрывается»?

— Ну ты же знаешь, Эм, это Англия. Европа. Когда приходит август, весь континент буквально закрывается, особенно модная индустрия. Все, кто хоть что-то из себя представляют, будут на Капри или на мысе Антиб, или в Монако. Я сам буду в Монако. На яхте Валентино.

Нет, я не знала. Валентино?

— Я не буду! — выпаливаю я; меня охватывает паника. — Я буду в Лондоне!

— Но работать не будешь — ну, разве что первую неделю августа…

Теперь моя очередь кричать.

— НЕ РАБОТАТЬ?! Ты что такое ГОВОРИШЬ? НЕ РАБОТАТЬ! Почему ты мне НЕ СКАЗАЛ?

— Вот говорю.

— Но я еще даже не ходила в журналы!

— ЧТО? ОНИ ЗАКАЗАЛИ ЭСТЕЛЬ? А ОНИ ЕЕ ВИДЕЛИ? ОНА ЖЕ СТАЛА РАЗМЕРОМ С ДОМ! Ну, ты же была в «Джи-Кью» и «Харперс & Куин», так?..

— Нет! Оба этих заказа пришли через фотографов, с которыми я уже работала. Я снималась для каталога с фотографом «Джи-Кью», а с фотографом «Харперс & Куин» я встречаюсь… Байрон, ты должен мне помочь! Ты должен сказать Сигги, чтобы она послала меня в журналы!

— Ты о ком?

Он, наверно, шутит.

— СИГГИ! ГЛАВА «ДЕБЮТ»!

— Нет, я про ФОТОГРАФА! С КАКИМ ФОТОГРАФОМ ТЫ ВСТРЕЧАЕШЬСЯ?

Блиин.

— С Кипом Максвейном.

Несмотря на обстоятельства, я невольно улыбаюсь: Кип!..

Байрон ахает.

— Ты встречаешься с Кипом Максвейном?! Эмили, почему ты ничего не сказала? Он же гигант! ДЖАСТИНА, ДЖАСТИНА, Я ЕЙ ПЕРЕЗВОНЮ! Как долго? Он тебя заказывал?

— Мы делали рекламу для «Гархартс», — довольным голосом говорю я: Кип!.. — Слушай, может, это можно использовать…

— Нет, украшения не берем. Ни в коем случае: слишком старомодно. Редакционный материал есть?

— Нет, но он отснял восемь пленок со мной по всему Лондону. Байрон, я жду не дождусь, когда ты их увидишь! Красота! Лучшие снимки меня вообще!

— Эмили, сейчас послушай меня внимательно. К чертям пробы, это пустая трата твоего времени. Тебе нужны вырезки! Обложка — неплохое начало, но этого недостаточно: найди подход и заставь своего красавчика снять с тобой сюжет в журнале — любом журнале. Тогда все будет в ажуре. Поняла? Я пошел!

Щелк.

Издевательство. У меня осталось всего две недели, чтобы сделать редакционный материал? Две недели? Я только набрала ход. Чтобы сбросить десять фунтов, я перенесла невероятные мучения и выработала привычку выкуривать пачку сигарет в день — кстати о сигаретах, возьму-ка одну… И все это зря?!

— А-а-ар-р-р-ргх!

— Божечки! — говорит Эдвард, заходя на кухню и слыша мой возглас.

Я разворачиваюсь к нему и указываю на него пальцем.

— Эдвард! Это очень важно: где ты будешь через две недели?

— М-м-м, дай подумать… Две недели?

— Да, в середине августа где ты будешь?

— В Корнуолле.

Я хлопаю себя по лбу.

— Там, пожалуй, скучновато, но не так плохо, — невозмутимо продолжает Эдвард. — Хотя в это время года могут быть толпы — самый пик сезона отпусков, и дороги будут забиты!

— У тебя, наверное, был тяжелый денек! Мне так жаль, дорогая!

Кип прижимается губами к моему лбу. Я снова устроила истерику по поводу того, что до «закрытия» Лондона осталось всего две недели. Новость о том, что Кипа тоже не будет — он уедет в Брайтон навестить мать и сестру — меня обрадовала еще меньше. Но потом мы оказываемся на главной достопримечательности студии — медвежьей шкуре. Одно долгое путешествие к Оргазменности, и я искренне шепчу:

— Теперь лучше! Гораздо…

— Это хорошо. — Кип снова меня целует. — И не забывай, — шепчет он. — У тебя остается еще как минимум один хороший заказ — наша обложка для «Х&К».

— Верно… — протягиваю я, хотя, если честно, беседа с Байроном уменьшила мою радость. — А сколько девушек ты на нее снимаешь?

— Несколько.

Я привстаю на локтях.

— Несколько — это сколько?

— Особенную — одну.

В ответ я легонько его пинаю, причем от этого движения морщусь скорее я, чем моя жертва. Едва зашла речь о моей карьере, меня стало заметно подташнивать.

Кип, хохотнув, хватает меня за ногу и начинает ее растирать.

— Если хочешь больше редакционного материала, Эмили, требуй его. Поговори с Сигги. Настаивай, чтобы она послала тебя в журналы.

Еще одна стычка с Сигги?

— Фе, — бормочу я.

— Если хочешь, могу позвонить за тебя.

А потом Сигги устроит обсуждение моей личной жизни? Нет уж, спасибо.

— Нет, это моя карьера. Я поговорю с ней сама. Утром в понедельник, — кряхчу я и переворачиваюсь на спину, как щенок, подставляя лапки массажисту.

— Отлично. Помни, что с ней надо быть тверже. Только так она тебя будет слушать. Все зависит от подхода — и с Сигги, и с редакторами, с которыми ты будешь встречаться. Кстати… — Кип выпускает мою ногу и садится. — Думаю, нам нужно потренироваться.

А я бы предпочла массажик…

— Нее-е-ет, — ною я. — Потом… На выходных!

— Меня не будет.

— Что? — Теперь моя очередь резко сесть. М-м-м. Желудок опять кисло подпрыгивает. — Но почему?

— Ах, дорогая! — Кип гладит меня по щеке. — Заказ в Париже. Но я вернусь вечером во вторник, обещаю!

— Во вторник? А если я уже побываю в журналах ко вторнику?

— И я о том. Давай потренируемся.

Гр-р-р.

Он переплетает свои пальцы с моими.

— Итак, урок номер один. С редакторами модных журналов нужно быть грубой, необщительной и глупой.

— Очень смешно, — обиженно говорю я.

Ну вот, опять Кип уезжает!

— Я серьезно. Чем ты дружелюбнее, разговорчивее, тем более отчаявшейся ты кажешься, а это самое худшее впечатление, какое ты можешь произвести на редактора. Ты должна вести себя так, словно тебе все по барабану. Будь угрюмой.

— Я что, Шон Янг[78]? — ворчу я.

— А что, нет?

Я закатываю глаза: эти британцы считают себя очень остроумными.

— Ну, насколько тупой я должна быть?

— Во-первых, ни под каким предлогом не произноси слов «Колумбийский университет» и вообще «университет». Никакого высшего образования. Это поцелуй смерти.

— Понятно, — фыркаю я.

Байрон мне это тоже говорил, но я решила, что он, как обычно, преувеличивает, и на следующем же собеседовании, когда редактор спросил меня, где я живу, выложила всю подноготную. Если припомнить, заказ я не получила.

— Но почему?

— Очень просто. Чтобы редактор выбрала тебя, ей нужно чувствовать себя выше. Может, ты сейчас и смазливенькая, думает она, но ты глупа и у тебя нет будущего. Рано или поздно ты лишишься своей внешности, и она окажется в выигрыше. Чтобы получить работу, нужно пользоваться их предрассудками.

Смешно. Хотя, надо признаться, это проще, чем говорить на языке чероки.

— Ладно…

— Отлично. Тогда давай потренируемся. Эмили, — шотландский говорок Кипа становится выше на октаву, — скажи мне, где был сделан этот снимок.

Я завешиваю лицо волосами и отрезаю:

— В Нью-Йорке.

— Нет, ты «не знаешь», — поправляет меня Кип. — Давай другой вопрос. Эмили, сколько ты уже работаешь моделью?

— Два года.

Кип качает головой.

— Нет. Ты «не помнишь».

— Ты издеваешься!

— Ничего подобного. Попробуй еще раз. — Кип притягивает меня ближе к себе и начинает целовать меня в лицо, шею, грудь. — Эмили, откуда ты родом?

М-м-м-ф. Желудок перекатывается.

— Меня тошнит.

— А, это такое название города?

Я высовываю язык. Кип пытается его ухватить. Я хихикаю, он осыпает меня поцелуями, от чего я начинаю хохотать… а потом мне становится грустно.

— У нас осталось всего две недели вместе, — бормочу я, когда мы успокаиваемся и моя голова лежит у него на груди. — Даже меньше, если не считать выходные.

— Дорогая, а что, если я сокращу свое посещение родственников? Так будет лучше?

Еще бы не лучше! Я заглядываю ему в глаза.

— На сколько?

— Ну, на день, два. Тогда мы с тобой смогли бы куда-нибудь съездить.

— Ах, Кип! — Я щедро покрываю поцелуями его щеки, лоб и нос. — Куда?

Кип пожимает плечами.

— Сама говоришь, что нигде не была. Куда хочешь поехать? Во Францию? В Испанию? В Италию?

— Ой, куда угодно — но ты как раз вернешься из Франции, так что… в Италию!

Кип ухмыляется.

— Считай, что уже поехали.

Начинаются страстные поцелуи. Кип ложится на спину. Я сажусь на него верхом. Он гладит меня по бедрам и груди. Мы раздеваемся. Я отклоняю голову назад и качаюсь вперед-назад, вперед-назад. Мой желудок тоже качается, булькает и болтается в собственном ритме. Я боюсь, он вот-вот отвалится и закатится под диван.

— М-м-м-м-ф, — постанываю я.

— М-м-м! — стонет Кип.

— М-м-м-ф…

— М-м-м! — Кип двигается быстрее. По его лицу течет пот.

— М-м-м-ф! М-м-м-ф… Я не могу! — Я охаю. — Я не…

— Нет, можешь, дорогая! Можешь! Ну же, давай, девочка! Не сдерживайся! НЕ СДЕРЖИВАЙСЯ!

Как раз когда Кип кончает, меня рвет. На все. Меня рвет несколько часов, пока каждая мышца в животе не съеживается и коврик в туалете не кажется уютным местом для отдыха, а унитаз — чудесным прохладным компрессом на лоб. В следующий раз я просыпаюсь в субботу после обеда, в накрахмаленной хлопчатобумажной постели. На прикроватном столике роза, бутылка сельтерской и записка.

Дорогая!

А я-то думал, ты стонешь из-за меня! Отдыхай и мечтай об Италии.

Жду не дождусь новой встречи.

Твой Кип

Таинственное недомогание — не лучшее начало уик-энда (но показательное). Я принимаю вертикальное положение и покидаю студию Кипа только утром в понедельник. В доме № 55 на Саут-Клепхем-Коммон темно и тихо. Я без помех шлепаю босиком по дому, захожу в ванную Эдварда и становлюсь на весы.

Вот оно, прямо под носом: число, за которым я гонялась все лето. Восемь с половиной фунтов.

Я молодец.

Смотрю на весы. Мне казалось, когда я похудею до ста двадцати фунтов, то сделаю что-нибудь такое… этакое: устрою вечеринку, заору от радости или хотя бы съем сыра. Хоть что-нибудь. А теперь я просто довольна. И все. В конце концов, этот вес — то, что от меня и ожидается. «Этаким» было то, сколько я весила раньше.

Говорят, что фотообъектив прибавляет десять фунтов, но это неверно. Так бывает отнюдь не всегда. Все зависит от линзы, от освещения, умения фотографа и дюжины других факторов. И все же нужно быть худой как вешалка, чтобы ужасное — тот самый плохой кадр, когда рука расплющивается о бок или подол врезается в бедро — никогда не случалось. И чтобы добиться этого — того, что есть сейчас, — мне пришлось игнорировать себя, свою внешность как человека и сосредоточиться на весах, на числе. Число черно-белое и простое. Оно сообщит, когда я похудела достаточно.

Теперь достаточно.

Я схожу с весов и поворачиваюсь к зеркалу. Оно не в полный рост, но предыдущие экспедиции в ванную Эдварда научили меня: если встать посередине, я получу вполне приемлемый вид трех четвертей тела. Я смотрю на свое отражение. Хотите честно? Когда сюда приехала, я выглядела лучше. Не такой изможденной. Не такой больной. Теперь мои руки и ноги длинные и хрупкие, как ветки деревьев на фоне зимнего неба, мои груди — не больше чем два бугорка на кучке палочек. Моим аксессуаром должна быть капельница с глюкозой.

На пленке я буду выглядеть потрясающе.

В агрессивном стеганом жакете от «Тьери Мюглер» в сочетании с колючей шевелюрой Сигги похожа на пилота вражеского звездолета. Что ж, я тоже опасна и вооружена. Я с размаху сажусь на стул, достаю сигарету и закуриваю.

— Пошлите меня в журналы.

Сигги отворачивается, наполняет чайник и поворачивается ко мне. Моргает.

Хватит со мной в гляделки играть, исландское ты чучело! Я наклоняюсь вперед и кладу одну руку на стол, другую оставляя свободной для диких и беспорядочных жестов.

— Сигги, я даю вам выбор: или вы посылаете меня в журналы прямо сейчас, или сначала вы меня меряете. Но в любом случае я пойду в журналы, потому что уже август и у меня осталось меньше двух недель, а сделала я только две страницы, этого мало — и Байрону, и, конечно же, мне. Так что выбирайте, и выбирайте прямо СЕЙЧАС!