Робин Хейзелвуд - Студентка с обложки

Но потом… У меня начинают болеть ноги. Я беру в бутербродном баре кофе с салатом, трезвею и задумываюсь о другом: ехать мне или оставаться? «За», пишу я, нажимая ручкой на салфетку. И «против».

Когда я выхожу, уже не смеркается, а темно. На улицах меньше пешеходов и больше бродяг. Но я знаю, куда иду. Захожу в телефонную будку и набираю номер.

Поднимают трубку сразу оба.

— Эм! — кричит папа. — Как ты подгадала: я только что вернулся с работы!

— Что случилось? — спрашивает мама.

Я не удивляюсь. По причинам, так до конца и не выясненным — возможно, потому что они иррациональны, — мама терпеть не может телефон. Дайте ей выбор, звонить или вести машину, и она достанет ключи. «Обменяться новостями» с подругой всегда подразумевает использование авторучки, ну, а телерекламщикам можно только посочувствовать. Вообще-то, я звонила родителям только раз с тех пор, как приехала в Лондон: чтобы сообщить им о приезде. С тех самых пор я пишу им письма на тоненькой бумаге для авиапочты и получаю послания матери с новостями с Балзамского озера, включая захватывающие сводки с фронта борьбы с садовыми вредителями.

— Ничего, — отвечаю я матери. — Я просто звоню, чтобы отметиться.

— Ты беременна?

— Нет.

— Ты попала в тюрьму?

— Мама!

— Люди пользуются телефоном по множеству разных причин, Клэр, — напоминает ей папа. — Эм только что сказала нам, что просто хочет отметиться. Рад слышать твой голос, Эм! Ну, как там у вас — классно? — щебечет папа, дополняя «яном» мамин «инь» и стараясь говорить как можно живее.

Я несколько минут повторяю то, что уже описала в своих, признаюсь, редких письмах. Прелестная сказка, в которой фигурирует красивый городской особняк и три милые девушки, о которых заботится мужчина постарше: ангелы Чарли. Про симпатичные комбинезоны рассказывать можно, про стычки с преступниками лучше умолчать.

— Ой, как здорово! — говорит папа и рассказывает о своем. Рекламные щиты для ярмарки штата имели большой успех. Томми отлично сыграл в предварительном матче. Кстати об играх, пора бежать — они с Ти идут на стадион, «Брюерс» играют против «Уайт сокс», но ты не клади трубку и поговори с матерью. Пока!

— Пока, папа!

— Короче, в чем дело? — выжидательно говорит мама.

— Ни в чем! — щебечу я. Теперь «ян» — это я. — Как твой сад? Решена ли проблема слизней? А пиво бродит?

— Я занимаюсь шпильками для шляп.

— А что это за шпильки? Где их можно найти?

Мама вздыхает.

— Эм, у тебя почти полночь. Не говори мне, что позвонила, чтобы поговорить о слизнях и шпильках.

Можно подумать, кто-то бы мне поверил. Я крепко зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох: сейчас или никогда.

— Я тут подзадержусь в Лондоне.

Слышу только мамино дыхание. Я представляю, как она сидит на кухонной табуретке с прямой спиной и поднятой головой — поза, отточенная до совершенства годами занятий йогой. Она, скорее всего, готовила, и ее волосы собраны в низкий свободный узел, закрепленный огрызком карандаша. На ней деревянные сабо, джинсы и футболка цвета грязи или ржавчины, слегка присыпанная травами и хлебными крошками. Она смотрит на озеро.

— …мама?

— Я тебя слышала.

— Ты ничего не скажешь?

— А что ты хочешь от меня услышать?

По улице несется «скорая помощь» с включенными фарами, но без мигалки. Я провожаю ее взглядом и разглаживаю смятую салфетку о стену будки. Так не пойдет.

— Речь не о том, чтобы оставаться здесь навсегда, всего на несколько месяцев. Подумай о преимуществах. (Пункт первый.) Я заработаю много денег и много сэкономлю.

— Можешь это делать и сейчас.

— (Пункт второй.) Вам больше не придется помогать мне оплачивать учебу.

— Это твое образование, мы рады помогать.

— (Пункт третий.) Если я останусь в Лондоне, я смогу быстрее найти себя, разобраться в том, чем хочу заняться.

— Это делают после окончания университета.

— А почему не начать раньше?

— А зачем тратить время впустую?

— Это не впустую! — Я перешла на крик.

— Впустую! Ты ведешь себя глупо! — Она тоже.

Я стучу кулаком по списку — мы все равно сбились с моего сценария — и выбрасываю его. Салфетка вылетает из будки и пикирует в самого высокого из группы гуляющих парней с черной помадой на губах.

— Меткий выстрел, любимая! — кричит он. Его приятели начинают кривляться и дразнить меня. — Ударь еще, любимая! Да, любимая! Еще, любимая!

— Любимая?.. Эм, кто это говорит?

— Никто, мама, какие-то ребята на улице.

— Ты на улице? Почему? Эм, уже полночь!

— Ударь еще, любимая!

— Эм… Эм, ты пьяна?

Все. Я вцепляюсь в трубку.

— Мама, я остаюсь в Лондоне и хочу, чтобы ты уважала мое решение, — быстро проговариваю я. — Мне уже девятнадцать. Я взрослая.

— Взрослая? — Мама издает резкий смешок. — Тогда ты должна понять, что мириться с твоим решением — это одно, Эм, а уважать тебя за него — другое.

Всю ночь я ворочаюсь, не могу заснуть. Как холодно говорила мать! Нет, просто по-свински! В ушах звучит ее резкий смех, отдается эхом… Маниакальный хохот Бастинды — и гудение в трубке после отбоя.

Ночь прошла плохо; зато утром начинается новый день. У меня есть дела поважнее, о них и буду беспокоиться. Например, проба на обложку «Харперс & Куин».

Обложка журнала… Кто не мечтает оказаться на обложке? Какая девушка не воображает себе, что благодаря ее лицу купили тысячу, нет, десять тысяч, нет, миллион экземпляров журнала? Какая модель ни разу не представляла, как заходит в киоск и говорит: «Здравствуйте! Ах, да…» Хи-хи. «Это я. Что? Автограф? Ну, конечно, дам! Как вас зовут? Ах, еще один? Эмили Вудс, подпишусь я на своих волосах.

Обложка. Это так волнительно! И перспектива увидеть Кипа тоже. Я принимаю душ, переодеваюсь, иду в студию и по дороге стараюсь думать только о приятном и не обращать внимания, что все кишки от волнения завязались в узел. Ведь в отличие от кастингов на фотосессиях чувств модели не щадят, особенно если сессия такого уровня. На кону слишком большие суммы и слишком солидные репутации. Если день окажется неудачным, я узнаю об этом сразу.

Когда на площадке все получается, это сразу понятно. Фотограф кричит: «Хорошо!», «Прекрасно!», все улыбаются, особенно заказчик. Тот считает себя маэстро, режиссером общего успеха. Вас спрашивают, когда вас можно пригласить снова, вашему агенту звонят и заказывают вас не только для этого клиента, но для многих других, кого вы и не знаете, — и все потому, что вы великолепны.

Если что-то не получается, тоже понятно сразу — по звуку. Точнее, по его отсутствию. Никто не кричит от радости, не заводит разговор о перспективах. Напротив, все сгрудились за объективом и шепчутся. О вас. Начинается целая кампания шепота, и остановить ее почти невозможно — по крайней мере, вам это не под силу. Вы стоите или сидите на площадке, как в ловушке, и видите, как их глаза мечутся от одной мелочи к другой. До вас доносится как раз достаточно, чтобы понять: вы не зря волнуетесь. «Там слева торчит прядь волос? Нет, вообще я смотрела туда, на прядь у нее за ухом. Как вам ее глаза? Слишком яркие? Недостаточно яркие? Что-то не то — маловаты. Или дело в карандаше? О… они такие и есть, да? Стойте, у нее что-то на левой щеке. Нет, слева. Родинка? Можно ее закрыть? Воротник ровно? Не знаю, не то, и все тут. Может, нам лучше…»

Сегодня первые несколько роликов снимают именно в таком режиме.

— Ну-ка, посмотрим… — Ди, редактор «Харперс & Куин», раздвигает ассистентов, снимает очки такого странного вида, что это даже стильно, и смотрит в видоискатель.

— Воротник все равно неровный, — объявляет она.

Мириам, стилист, дергает воротник у моей шеи.

— Лучше?

Вздох.

— Нет.

— Я обрежу, — предлагает Кип.

— Нельзя. Тогда не будет колье, а это катастрофа. Сверху сказали использовать больше украшений.

Ди выпрямляется и одергивает юбку. В отличие от ассистенток — двух лошадеподобных девушек-отличниц, которые вполне соответствуют читательской аудитории «Харперс & Куин» (которой нравятся заголовки вроде «Сверхсекретные протоколы комитета благотворительного бала» и «Как заводить друзей во время игры в поло»), Ди очень похожа на модного редактора: худая как модель (хотя зачем добровольно соглашаться на подобные мучения, не понимаю), со стрижкой «прямо с подиума»: мальчишеская, сильно мелированная, которую она то и дело прочесывает пальцами. Кроме того, она вызывающе одета, точнее, раздета — узенькая мини-юбочка «Унгаро» и светлый шелковый топ, очень тонкий, какие носят только с тщательно подобранным бюстгальтером. Впрочем, Ди не заморачивается подобными пустяками. Даже отсюда видно, как торчат ее соски.

— Боже, как ты напряжен!

…Когда Ди фальшиво надувает губки и принимается массировать Кипу шею и плечи, у меня возникает сильное желание ее ударить.

— Эмили, я просила сидеть неподвижно, — напоминает мне Мириам.

Я отклоняюсь назад и разжимаю кулаки.

— Как теперь воротник? — спрашивает Мириам.

— Думаю, в порядке, — говорит Ди.

— Снимаем, — командует Кип.

— Стойте!

На меня набрасывается отряд стилистов-визажистов. Селеста: «Откинь голову назад!» Мириам: «Не так далеко, я прикалываю булавки!» Марко: «Карандаш! Не двигайся ни на миллиметр!»

— О'кей? — спрашивает Кип три минуты спустя.

— Угу.

— Снимаем!

Палец Кипа нажимает на затвор. Щелк. Щелк.

Я начинаю с улыбки с закрытыми губами. Вполне возможно, что у меня стиснуты зубы.

— Хорошо, — говорит Кип. — Теперь опусти подбородок.

Опускаю.

— Чуть отвернись от объектива.

Я отворачиваюсь.

— Лоб выглядит как-то странно, — вставляет Ди.

— Расслабь лоб.

Дрянь! Я расслабляюсь.

Ди хмурится.

— Хм-м, так разве лучше?

Не обращай на нее внимания, говорю я себе. Просто расслабься. Расслабься, чтобы заработать обложку.

Щелк. Щелк.

Этот заказ очень важен.

— Есть.

Щелк.

У кого обложка в двадцать, можно дальше не стараться.

Щелк.

Если нет обложки в двадцать, ты в глубокой… заднице.

Щелк.

Обложка должна быть твоей.

Щелк.

Обложка должна быть твоей. И все тут. Ну, куда они смотрят?

Щелк.

Может, на левый глаз? Иногда на ярком свету он плохо раскрывается.

Щелк.

Или…

— Улыбка какая-то кривоватая.

Щелк.

— А теперь совсем пропала.

Надо же, какая неожиданность!

Кип отходит от объектива и после секундного совещания садится рядом со мной на корточки, так что мы смотрим друг другу в глаза.

— Ну, как ты? — шепчет он.

Отвернув губы от объектива, я шиплю:

— Я злюсь и хочу секса. С чего начнем обсуждение?

Кип поднимает брови и ухмыляется:

— Уверен, что скоро смогу тебе помочь.

— Мне или Ди?

Ухмылка исчезает.

— Эмили! Не говори глупостей. Ди же лет сорок.

— Значит, вы ровесники!

— Ты как маленькая.

— Да, мне нет и двадцати!

— Послушай меня, Эм, — почти рычит Кип. — Ди замужем, у нее двое детей. Она любит пофлиртовать, и я не сопротивляюсь. Это безвредно — и, боюсь, это часть работы модного фотографа.

— Вижу, что боишься! — огрызаюсь я, но беззлобно.

Меня успокоили отчасти слова Кипа, отчасти его рука, которая постепенно перешла с его колена на мое бедро и незаметно его разминает.

Он наклоняется ближе.

— Знаешь, в чем секрет классной обложки?

— Переспать с фотографом?

Он награждает меня щипком.

— Нет, дорогая! Теплые глаза. Это единственное и самое важное, о чем надо помнить, потому что глаза не лгут. Когда снимаешься на обложку, нужно чувствовать то, что ты хочешь передать…

— То есть?

— Сексуальность и доступность. Всегда. А теперь закрой глаза и послушай меня.

Я подчиняюсь. Рука Кипа поднимается выше.

— Эмили. Я хочу, чтобы ты забыла о Ди, о воротнике и сосредоточилась на том, что ты любишь, что ты любишь и чего желаешь больше всего на свете. О чем-то красивом и настоящем… например, о том, что я тебя люблю.

Мои глаза распахиваются и смотрят в глаза Кипа: огромные, нежные и блестящие.

— Я люблю тебя, — повторяет он.

— О, Кип! — шепчу я. — Я тебя тоже!

— Кгм!

Я улыбаюсь Ди самой сияющей из своих улыбок.