Господи!

— Я понимаю, что ты занята, Джастина, но если ты мне закажешь редакционный материал, у меня будут новые вырезки, и мы обе будем довольны.

Вздох.

— Я бы заказала. Но не могу. Не с этим портфолио.

Мы в патовой ситуации. Я грызу кутикулу и верчу головой. Байрон еще не ушел. Он, не снимая шапки, наклонился над своим столом и что-то диктует старательному Алистеру.

— Послушай, Эмили, я не дура. Я знаю, ты хочешь, чтобы Байрон снова стал твоим агентом, и я сама с удовольствием бы от тебя избавилась. Так, может, давай перестанем ходить вокруг да около, ты будешь делать, что я скажу, и я сделаю тебя звездой. Договорились?

Я резко поворачиваюсь к ней. Смотрю в большие, ожидающие ответа карие глаза и впервые за несколько минут улыбаюсь.

— Договорились.


В течение нескольких следующих недель Джастина организует серию проб. Я стараюсь делать, что она говорит. Стараюсь.

— Джастина слушает.

— Я в бикини, — говорю я.

— Ага… и?

— Оно из бумаги.

— И что?

— Два кружка и треугольник.

Молчание.

— Тебе это не кажется странным?

— Может, это мило.

— Может, и мило. На четырехлетней девочке. На девятнадцатилетней, может, и странно, — сообщаю я. — Даже точно странно.

— А я думаю, мило. — Она еще пытается защищаться.

— Но не сексуально. Ты не сказала «сексуально».

Вздох.

— Эмили, ты хочешь сказать, что я должна тебя оттуда вытащить?

— Будь добра.


— Джастина слушает.

— Я в костюме шоу-герл.

Вздох.

— С перьями и остальными причиндалами.

— Хорошо. Это хорошо. У тебя будет новый образ.

— Я не ищу работу в Вегасе, — говорю я.

— А кто говорит о Лас-Вегасе?

— Я, — отвечаю я. — Только что сказала.

Выдох.

— Эмили, перестань воспринимать все в штыки.

— Я не воспринимаю все в штыки. Не воспринимаю. Просто…

— Что? Просто что?

— Ну… у меня все ноги облиты мочой.

— Мочой? Ноги? Кто об… ой… е… ги?

— Что? — кричу я. — Не слышно!

— Что ты сказала? — кричит она в ответ. — Эмили!.. Эмили? Ты где?

— Я на Вестсайдском шоссе!

— Ты на Вестсайдском шоссе?.. В костюме шоу-герл?

— Угу.

— Кто облил тебя мочой? Ладно, неважно. Вытащить тебя оттуда?

— Будь так добра!


— Джастина слушает.

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— Ты даже меня не спросила!

— Это не проба, Эмили. Я повторяю: это не проба. Это работа. Это редакционный материал.

— ГОЛОЙ!

— ЭМИЛИ, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕ БУДЬ ТАКОЙ ХАНЖОЙ! УЭЙД — ХОРОШИЙ ФОТОГРАФ, И ЭТО ШЕСТЬ СТРАНИЦ РЕДАКЦИОННОГО МАТЕРИАЛА ДЛЯ ЯПОНСКОГО ЖУРНАЛА!

Боже… Для человека, похожего на ленивца, Джастина великолепно умеет плеваться ядом, если захочет.

— Только не надо обижаться.

Вздох.

— Журнал, — продолжаю я. — Как он называется?

— Не знаю! Это по-японски! Какой-то журнал о красоте.

— Да неужели!

— Послушай, Эмили! Они хотят, чтобы ты позировала обнаженной, но это не значит, что на фотографиях ты будешь обнаженной.

— Это как?

— НИЧЕГО НЕ БУДЕТ ВИДНО!

— А-а.

— Так будешь работать?

— Ну…

— Что?!

— Ничего… Просто… Этот журнал в переводе не означает «Плейбой», «Хастлер» или еще что-нибудь в этом роде?

Еще один вздох, на сей раз долгий и нарочитый. Я сразу же воображаю себе Джастину упавшей на диванчик и картинно прижавшей руку ко лбу, как несчастная героиня какой-нибудь экранизации классики.

— ЭМИЛИ! Это не порнография. Это художественная фотография. Художественная! — подчеркивает она. — Перестань говорить ерунду и снимись хоть раз спокойно, о'кей?

О'ке-е-ей. Я кладу трубку и барабаню пальцами по пластмассе. Потом поворачиваюсь лицом к Уэйду и обшарпанному номеру в гостинице «Челси». Именно здесь Сид убил Нэнси[83]. Странно, что я сразу не догадалась, что дело нечисто. Для этого мне потребовалось увидеть на кровати жалкую кучку аксессуаров.

— Где одежда? — спросила я, Уэйд в ответ осведомился, «не против» ли я «обнаженной натуры», что и привело к телефонному звонку.

— Все готовы? — спрашивает он.

Один ассистент регулирует освещение, а второй — мой дубль — лежит на кровати, растопырив пальцы, этакий инженю в футболке «Металлика».

Я облокачиваюсь о бюро. Нет, я не против обнаженной натуры в принципе. То есть если хотите загорать в колонии нудистов, ради бога. Только кремом от загара намажьтесь. Если хотите позировать для «Пентхаус» — супер. Желаю вам стать Киской месяца. Но я не знаю, как отношусь к наготе лично, точнее, к собственной наготе на пленке.

Вы скажете, что этот вопрос уже давно должен был возникнуть. Только почему-то не возникал. Да, в последнее время я чаще снималась в белье (почему бы нет? Платят хорошо, и у меня довольно много заказов, особенно когда я купила эти силиконовые «куриные котлеты», и мои чашечки трещат по швам). А для крупных планов, когда приходилось оголять руки и плечи, мне просто прикрывали грудь шарфом. Но это гостиница «Челси», а не студия «Бергдорф», а за объективом отнюдь не Аведон, так что я не знаю, что и думать.

— Расскажите мне еще раз о сюжете, — говорю я.

— Вы ничего не увидите, если это вас беспокоит, — заверяет меня Уэйд. Я смотрю, как он открывает поцарапанный футляр от фотоаппарата и аккуратно вставляет линзу в пенопластовую утробу. Кстати о Сиде: в Уэйде и его помощниках есть что-то металлическое: длинные волосы, худоба, кошельки, прикрепленные к джинсам серебряными цепями. Мне кажется, что меня заперли в спальне с «Мотли крю».

— Здесь ничего? — Я указываю на свою грудь.

— Прикрыто.

— Здесь? — Я указываю ниже пояса.

Уэйд смотрит на меня с удивлением.

— Эмили! Это не порнография! Вы не «модель», — вместо кавычек он показывает мне кроличьи ушки, — а модель.

Теперь моя очередь удивляться. Я знаю, кого он имел в виду. Моделей, которые работают на агентства, где в названии есть слово «эскорт» или «услуги». Короче, не меня.

— Думайте о Хельмуте Ньютоне, а не о Хью Хефнере. Вот что мне нужно, — говорит он.

Я думаю и о том, и о другом, а еще о Джастине. Я начала ее раздражать. Недостаточно сексуально, недостаточно сексуально, твердит она всякий раз, когда листает мое портфолио. В начале этой недели Байрон ее осадил, и сейчас она читает другие мантры: я слишком хорошенькая, слишком похожая на студентку. «Разве ты не хочешь достичь большего? — спросил меня Байрон. — Больше, чем хорошенькая студентка?» Конечно, хочу. Я хочу быть одной из твоих девушек, Байрон, я хочу быть звездой.

Кроме того, эти фотографии для Японии, никто их не увидит.

— Сосков не будет.

Уэйд улыбается.

— Конечно. Если сами не захотите.

— Ладно, согласна, — говорю я.

— В таком случае, раздевайся прямо сейчас. — Он сразу переходит на «ты». — Нам не нужны отметины на коже.

Ронни-стилист дает мне полиэстеровый халат, такой заношенный и скользкий, что кажется влажным. Хотя смысла это не имеет, я ухожу переодеться в ванную. Возвращаясь, вижу, что Келли-визажистка села у окна и отдернула замызганную занавеску, чтобы впустить в номер хоть какой-то солнечный свет. Правда, солнца сегодня нет, все серо и сыро. Из полуразбитого бум-бокса гремит что-то из Бона Джови. Келли делает мне темные и дымчатые глаза; добившись полной симметрии, все размазывает.

— Глаза в спальне всегда чуть размазаны, — говорит она и, удовлетворившись, переходит ко рту. — Прикуси губы. Еще.

Мои губы набухают. Келли рисует верхний край намного выше моего собственного. Когда она закрасила мои губы матовым бургунди (теперь весь макияж матовый), я хватаю пудреницу и внимательно их изучаю. Губы выглядят симметричными и полными, словно отлитыми из воска.

Волосы завивают в стиле сороковых, и я готова.

Уэйд присвистывает.

— Ого! Вы только посмотрите! Доминатрикс!.. Начинаем!

Он передвигается к окну. Я вижу только одну серебряную серьгу и его затылок. Остальные следуют за ним.

Подумаешь, говорит мой мозг, но тело дрожит. Я развязываю пояс. Халат соскальзывает с плеч. Он падает на голубой ковер как раз справа от бурого пятна почти в форме набухшего сердца. «Кровь Нэнси? — думаю я. — Она прямо тут умерла?» Я пячусь назад и сажусь на кровать.

— Я буду в постели?

— Нет, — хором отвечают Ронни и Уэйд.

Ладно… Я наклоняюсь, беру халат с пола и прикрываюсь от подбородка до икр.

— Готова? — спрашивает Уэйд.

— Готова.

Он оборачивается и смеется.

— Бережемся до последнего момента, а?

Я чувствую себя глупо, но не двигаюсь.

На первом снимке я в перчатках. Длинных, оперных. Из мягкой черной кожи. С красными вырезами по всей длине. Декадентские, непрактичные. Сексуальные.

— Плотно скрести ноги и перекрутись в сторону, — инструктирует меня Уэйд. Я подчиняюсь.

Он берет халат за край.

— Готова?

Когда мои руки в перчатках закрывают грудь, я киваю. Халат скользит по коже и исчезает.

— Нужна другая музыка, — говорит Ронни.

Уэйд кивает.

— Я поставлю.

Сначала на обнаженной коже очень странное ощущение — только сначала. Через ролик-другой я расслабляюсь. Мои ноги по-прежнему скрещены и повернуты, но верхняя часть тела раскрепощается. Плечи разворачиваются. Я откидываюсь на спинку кровати. Провожу перчатками по лицу. Купаюсь в дивном голосе Шинейд О'Коннор. Уэйд был прав: я могу открыть то, что захочу. Это мое шоу.

— Ты откуда? — спрашивает Уэйд, пока Келли освежает мои черные тени.

— Из Висконсина.

Он смеется:

— Юная, невинная девушка из глубинки!

За перчатками следуют берет и шарф. За Шинейд — Элла и Билли. Когда я становлюсь на колени с жемчужными бусами, спадающими на спину, я окончательно вживаюсь в роль. He-Эмили, но женщина, которая делала многое — целовалась в кафе, танцевала на столе, одевалась в атлас в шато, плакала в бокал шампанского.

Плохая девочка.

— Повернись, — говорит Уэйд.

Я слушаюсь. Жемчуг скользит по плечу.

— Замечательно! — выдыхает он.

Мы начинаем с головы крупным планом; линза настолько близко, что я вижу, как открывается и закрывается крошечный ротик апертуры. Я выгибаюсь в форме буквы «S» и показываю левый профиль — мой лучший — под разными углами, медленно поднимая подбородок ввееееерх и опуская внииииииз, не отрывая глаз от объектива, потому что так мне кажется правильным.

Щелк.

— Красота! — Щелк. — Так! — Щелк. — Красота!

Уэйд становится на кровать на колени. Я поворачиваюсь прямо к фотоаппарату, слегка приподняв подбородок.

— Да! — Щелк. — Секси!

Да. Секси. Я пропускаю жемчуг сквозь пальцы и ввожу его в кадр, лаская свои щеки и губы, как могла бы рассеянно играть с прядью волос.

Я плохая девочка.

— Отлично! — Щелк. Щелк.

Сирена. Я приоткрываю рот.

— Да! — Щелк.

Такая сексуальная. Подношу жемчуг к губам.

— Да! Вот так!

И покусываю его.

— Да!

Уэйд делает еще несколько снимков, а потом неуклюже слезает с кровати. Он в нескольких футах от меня.

— Расслабь руку, — говорит он.

Щелчки прекратились. Команда молчит. Когда я опускаю руку, жемчужины стучат друг о друга, словно бильярдные шары, а потом успокаиваются на груди. Я сдвигаю лопатки и подаюсь вперед.

— Прекрасно! — кричит Уэйд. — Вот тот самый кадр!

В университете на семинаре по введению в психологию показывают на примерах, что если просишь больше, получаешь больше. Например, если попросишь у человека двадцать долларов, он даст тебе десять, а если бы ты попросил у него десять, то получил бы только семь. Ну вот, сейчас то же самое. Заходя в этот гостиничный номер, я и не думала обнажаться. Точка. Но отказывалась я лежать в постели, раскинув руки и ноги, в чем мать родила. В такой ситуации позирование топлесс кажется разумным компромиссом. И знаете, что? После всех этих купальников и топиков, бюстгальтеров и трусиков, переодеваний и приклеиваний груди перед стилистами и моделями, парикмахерами и визажистами я сделала всего лишь один маленький шажок. Новый акцент, новый поворот темы. Это приятно. Нет, вру: очень приятно. И с каждым щелчком фотоаппарата, с каждым восхищенным возгласом Уэйда мне все приятнее и приятнее. Я становлюсь настоящей сиреной. Я сексуальная. Сексуальная! Очень, очень сексуальная. Я кошка. Я женщина. Я сильная. Я сияю. Посмотрите на меня. ПОСМОТРИТЕ!