— Боже, — бормочет он при виде арт-директора. — Если она велит мне еще раз переделывать прическу, я закричу. — Аарон болтает руками как игрушечный солдатик. — Вверх, вниз! Вверх, вниз!

Но арт-директор по мою душу.

— Эмили, тебе звонят по линии два.

Я даже не спрашиваю, кто. Лишь один человек знает, что я провожу день на складе «Куинс» под видом невесты.

— Привет, Джастина!

Джастина не любительница светских бесед.

— На тебя подтвердили заказ.

— На что?

— На клип.

Я подпрыгиваю столько раз, что чуть не спотыкаюсь о собственный шлейф. Клип снимают для «Даун андер», австралийского поп-дуэта, которые в Америке известны, хотя не знамениты. Платить будут ужасно, одну-две сотни долларов максимум, однако попасть туда хотят все модели, ведь снимает сам Том Бреннер… И меня взяли! Невероятно! Собеседование проводили только по приглашению, но до меня приглашали четыреста тридцать пять человек, и после меня побывали дюжины. И к тому же последний раз, когда я просилась работать с Томом Бреннером, меня выгнали за то, что я не индианка. Даже не думала, что у меня есть шансы!

— Получить этот заказ было трудно, Эмили…

— Знаю! — Я кручу своим белым платьем. Обручальное кольцо с четырехкаратным цирконием в форме куба блестит на свету.

— Знаешь? Где тебе, — вздыхает она. — Но Том очень хотел заполучить Фонью, и Байрон уговорил его на сделку.

А… Так Фонья тоже будет сниматься. Моя рука падает на стойку.

— Сделку? То есть скидку «две по цене одной»?

— Ну, не совсем, — говорит Джастина, однако альтернативных интерпретаций не предлагает.

Я смотрю, как визажист обеспечивает другой невесте природный румянец. Помните детские шутки вроде: «Я вас люблю… как булку с маслом, вы мне дороже… двух котлет»? Ну, разговоры с моим агентом проходят приблизительно в том же ключе: сначала мне хорошо, а потом сразу же плохо.

А я хочу, чтобы мне было хорошо.

— Скидка — не скидка, какая разница? Я же получила заказ, так?

— Так, — говорит Джастина. — Только, Эмили… Это важно. Постарайся, чтобы наши усилия не пошли прахом. Постарайся, чтобы твое лицо почаще попадало в кадр.


Две ночи спустя я иду по адресу в Гармент-дистрикт, где стоит желтый школьный автобус. В нем дружески болтают. Я вижу пару знакомых лиц, не больше, поэтому сажусь на первое попавшееся свободное место и чувствую себя новой ученицей в школе для телегеничных. В автобус заходят новые люди, вскоре в автобусе уже шумно и тесно, все говорят о главном заводиле на школьном дворе.

— Том гений!

— Легенда!

— Видела последний рекламный щит?

— Классный пресс, чувак!

— Откуда они взяли этого парня… Как его там, Мар… Марко? Где он работает?

— Ш-ш-ш! Он прямо за тобой.

Я оборачиваюсь, небрежно ища взглядом последнего, кто прилюдно обнажился на Таймс-сквер, но, честно говоря, им мог быть любой. У каждого парня за мной накачанные и скульптурные формы, идеальные красавчики… Но меня это ничуть не трогает. Не трогает, потому что мужчины-модели тупые.

Нет, я понимаю, мы, девушки-модели, тоже не кандидаты на членство МЕНСА[84], и все-таки должна сказать, что мужчины-модели тупы, и причина тому проста — деньги. Очень немногие из них хорошо зарабатывают. Даже самые высокооплачиваемые, которых вы, возможно, знаете по именам, получают меньше средней модели-девушки. Кроме того, несмотря на рекламу белья, почти на всех съемках мужские модели должны надевать костюм, а значит, серьезная карьера у парня начинается лишь тогда, когда он уже выглядит достаточно солидно для костюма — обычно после тридцати. Сложите два этих момента вместе — низкая оплата и позднее начало карьеры — и получите полный автобус парней, которые толком не разобрались, что им делать в жизни, пока не сели в лужу прямо на свои скульптурные задницы.

Кроме того, есть что-то отталкивающее в мужчинах, которые постоянно обсуждают марки геля для волос.

И еще одно «кроме»: у меня уже был мужчина. Этот мужчина разбил мне сердце, и я потеряла контракт с «Вог». Я не повторяю своих ошибок.

Я поворачиваюсь вперед и ерзаю, пока не упираюсь коленями в сиденье передо мной. И поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как в автобус заходит «красотка класса».

Она садится рядом со мной.

— Я Фонья.

— Я Эмили, — отвечаю я.

Во всем автобусе притихли: видимо, явление супермодели производит впечатление даже на такую компанию.

— Рада познакомиться.

Фонья улыбается. Она оказалась красивее, чем я себе представляла. Карие глаза, миндалевидные, но широкие, как опахала. Волосы темные и шелковистые, кожа смуглая и теплая. При взгляде на нее на ум приходят пушистые меха, дорогие сорта дерева, мягкая замша: все утонченное, дорогое и роскошное. Я смотрю на свои колени, нервничаю, и это меня раздражает. В конце концов, я должна была быть на ее месте Я стискиваю зубы.

— Эмили, ты из «Шик», правда?

— Угу.

— Я так и думала! Я видела твою композитку в агентстве, — говорит Фонья и застенчиво улыбается. — Твоя обложка «Харперс & Куин» просто чудо.

— Спасибо. Мне тоже нравятся… твои обложки, — бормочу я.

Так она еще и вежливая? И веселая? Мне совсем плохо.

Она кладет на свою коричневую кожаную мини-юбку сумку «Шанель».

— Хочешь посмотреть на мою детку?

— У тебя есть ребенок? — лепечу я. Слава, богатство, шикарное тело и ребенок — как у нее на все времени хватает?

— Не ребенок — Фондар. Вот! — Она достает из сумки фотографию белого тигра.

— Симпатичный, — говорю я. — А в каком он зоопарке?

— В моем! Извини: в моем центре природы. Вечно забываю! Это на участке земли, который я купила во Флориде. — Фонья небрежно пожимает плечами, словно мы обсуждаем покупку гамака, барбекюшницы или еще какого-нибудь приспособления для заднего двора. — Хоть бы Фондар поладил с Дарией! Дария — наш львеночек. Вот этот. Разве не прелесть?

Она достает целую стопку фотографий. Настоящий Ноев ковчег.

— Все животные, конечно, живут в отдельных вольерах, но главное — правильно вольеры расставить. Кого куда. Понимаешь, я правда-правда очень хочу, чтобы между ними была духовная связь. Боже, как бы я хотела знать, кто Фондар по гороскопу! Он тебе кого больше напоминает, Стрельца или Козерога?

Да, есть Бог на свете. Фонья тупа как пробка.

— Трудно сказать, — радостно улыбаюсь я.

Оставшуюся часть поездки я наслаждаюсь каждой ее глупостью. Я получаю от этого столько удовольствия, что моя компаньонка перевела дыхание, лишь когда мы съехали с шоссе на извилистую заросшую дорогу.

Под шинами трещит гравий. Пассажиры зашевелились.

— О-о-о! Только не сюда!

— Я уже снималась здесь три раза!

— Тут вечно холодрыга!

— Да, холодрыга!

Ах, так это «постоянная натура»! «Постоянная натура» — места, которые постоянно используют для фото- и видеосъемок. Большей частью «постоянные натуры» — всего лишь пустые студии с парой архитектурных излишеств до кучи (колонна с каннелюрами, эркер, ванна на ножках), но есть и настоящие дома, из которых владельцы временно выехали за деньги. В Манхэттене много таких мест, и мы нет-нет да туда попадаем. Очень пафосные. Широченный городской особняк у Грамерси-парка, облицованный коричневым песчаником, с лифтом, гаражом и кованой оградой. Апартаменты на Пятой авеню с видом на водохранилище (миленько, хотя готова поклясться: эта квартирка так популярна лишь потому, что в лифте можно наткнуться на Пола Ньюмана). Белый «лофт» художника в Сохо. Сидеть в чужом доме странно: все кругом критикуют декор и рассматривают личные вещи, которые убирают, но всегда недостаточно тщательно, и рассуждают о том, как этот человек сделал состояние и — раз мы сюда попали — обанкротился.

Это интерьерная «постоянная натура». Есть и экстерьерная, где Нью-Йорк выступает в роли задника. Очевидно, таких мест не меньше, чем желтых такси, но даже в этой категории есть пара хитов. Натура номер один, такая популярная, что для съемочных фургонов на асфальте расчерчены парковочные места, — это фонтан «Бетесда» в Сентрал-парке. Зайдите туда в начале лета, и увидите целую кучу съемочных бригад, которые обмениваются обедами, оборудованием и профессиональными сплетнями, словно собрались на отдых в элитном трейлер-парке. К другим претендентам на первое место относятся фасад «Метрополитена» (фонтан, лестница — пафосный задник), перекресток к северу от района «Утюга» (здания, такси — урбанистический задник) и пекарня «Везувио» на Принс-стрит в Сохо (живописно, старомодно — миленький задник).

Еще несколько ярдов асфальта, и наш желтый автобус останавливается перед готическим особняком (полуразрушенный, оплетенный виноградом — задник померкшего величия). Нас встречают толпы народа, но приехавших тоже немало. Я совершаю тактическую ошибку и иду по-маленькому, а посему оказываюсь в самом хвосте линии сборки. Уходит почти четыре часа на то, чтобы меня причесали, накрасили и одели (один час сверху, потому что главный стилист решил: мне нужна очень пышная прическа). На площадку меня доставляют уже в час ночи (снимаем ночью, потому что так лучше выглядит обстановка). Я выпила три чашки кофе и довольно-таки сильно дергаюсь.

Нервничает и Генри, один из видеопродюсеров, правая рука Тома.

— Finalement![85] — ахает Генри, окидывая меня и мой наряд одним хищным взглядом. Его пальцы взлетают как колибри и опускаются на мой пояс. — Нет-нет, — цокает он языком. — Тьери Мюглер хотел не так.

— Вряд ли он узнает, — шепчу я театрально.

Генри широко распахивает глаза и рот. Мне кажется, сейчас он закричит «Sacrebleu![86] или «Zut Alors![87]». Но вместо этого я слышу:

— Ти-эр-риии!

Тиэрри?!

К нам рысью подбегает Тьери Мюглер.

— Oui?

Да, еще можно спросить самого дизайнера. Тоже неплохой вариант.

Генри с упреком теребит мой пояс.

— Это же неправильно, да?

Тьери приподнимает бровь и становится очень похож на свою фотографию в прошлом номере «Эль», где про него напечатали статью под заголовком «Vivre Le Sex!»[88].

— Ей нужен берет, — объявляет он и рысью убегает.

— А как же пояс!

Генри прикрывает глаза рукой. Наконец появляется черный берет, его закрепляют у меня на голове. Плакала моя прическа.

Парикмахер убирает локон над бровью, и тут в поле зрения появляется Том.

— Ты, — говорит он, указывая на меня.

— Эмили, — шепчет ассистент.

— Эмили! Пошли со мной.

Я буду работать с Томом Бреннером — Томом Бреннером! Я иду по пятам за режиссером, напуская на себя хладнокровный вид. Мы сейчас в самом центре дома. По холлу и лестнице расставлены роскошные мужчины и женщины в позах, выражающих напускное безразличие. Напряженные фигуры опираются о стены, обои, на которых давно потеряли товарный вид: края порвались и загнулись, лилейные узоры там, где когда-то висели картины, более темные. На толстом завитке перила примостился полуобнаженный Адонис, его кожа блестит, натертая маслом. На лестнице извивается в поцелуе парочка. Боже, передвиньте сюда камеры, и получится отличная порнушка.

Мы останавливаемся под лестницей, прямо перед парнем с прямой блондинистой стрижкой «паж», в матросской фуражке и брюках с двумя рядами блестящих пуговиц.

— Ты! — говорит Том. — Я хочу, чтобы ты целовалась с ним, лежа на полу.

А может, как раз порнушку мы и снимаем? Целоваться с ним?

Том поворачивается к камере.

— На места! Пожалуйста! — кричит он.

Целоваться с ним? Я смотрю на парня, которого должна целовать, и вдруг мне приходит в голову: да он же вылитый мальчик из рекламы краски «Дач бой», «Голландский мальчик». Я резко оборачиваюсь.

— Стойте!

— Attends![89] — Ко мне подбегает Тьери Мюглер и хлопает в ладоши. — Attends!

Exactement Thierry[90]. Я облегченно улыбаюсь. Знаменитый дизайнер будет моим рыцарем в черном спандексе и скажет Тому, что моей красоте (или хотя бы его наряду) не пристало валяться на полу.

— Думаю, это все-таки лишнее!

Тьери снимает с моей головы берет.

— На места! На места!

Том уже за объективом, его крупное тело почти скрывается за переплетением стали и ламп. Одной рукой он сжимает мегафон, другую кладет на ковбойскую шляпу, чем, как ни странно, напоминает ведущего родео.

— Мальчики и девочки, слушайте сюда! — гремит он. — Перед нами долгая ночь и много съемок, так что очень важно не уклоняться от расписания. Это значит — никаких репетиций. Я просто включу пленку. Я уже распределил роли. Осталась простая инструкция: не облажайтесь!

Холл отзывается смехом.

— Мы готовы?