Мари Фишер - Судьба Лилиан Хорн

– У вас температура, – сказал Штурм и почувствовал себя несчастным.

– Само собой. Можете не говорить мне об этом. Тем не менее, я полностью отдаю себе отчет в том, что говорю. Я не убивала Ирену Кайзер. Почему вы не верите мне? Ведь у меня уже не осталось причин, чтобы лгать!

Михаэль Штурм мягко высвободился из ее рук.

– Я считаю ваш диагноз безошибочным, доктор Пюц. Речь идет об остром приступе гнойного аппендицита. Необходима срочная операция.

Когда он выходил из палаты, то услышал всхлипывания Лилиан Хорн, и полный отчаяния плач этой женщины, которую он считал ледышкой, потряс его сильнее, чем все сказанные ею слова.

Вечером Михаэль Штурм сходил с Евой на старый чаплинский фильм, потом они еще заглянули в подвальчик, заказали «пильзенское» и сырное «ассорти». Они сидели в нише, так что могли свободно разговаривать друг с другом.

Михаэль рассказал о своей встрече с Лилиан Хорн.

– Можешь считать меня дураком, – сказал он, – но если бы я не знал дела до мельчайших подробностей, то, вероятно, поверил бы ей.

Ева слушала его с интересом.

– Ты нисколько не удивляешь меня, – сказала она, – все ее поведение на суде… не знаю, как бы это выразить… было так умело сделано.

– Однако она вела себя тогда совершенно неправильно! – возразил он.

– Я так не думаю, – стояла Ева на своем, – все, конечно, было лживым, она вела себя как звезда, я хочу сказать, как актриса… да, теперь я поняла, она казалась актрисой, игравшей не свою роль.

– Ну и дальше что? – спросил он, разламывая соленую палочку.

– Вот именно, что она актриса и хорошая! Суд она не сумела убедить, потому что у нее был плохой советчик, вспомни, ты сам говорил! Но сегодня, с тобой наедине, она нашла верный тон.

– Не знаю. – Он допил пиво. – Если бы ты ее слышала. Она на самом деле говорила чертовски убедительно.

Ева сдунула со лба непослушный каштановый локон.

– Ну и что? Ты же ей не поверил!

– В том-то и дело. – В его голубых глазах сквозила растерянность. – Я сам уже не знаю, чему верить.

– Не понимаю. – Она пододвинула ему свой наполовину выпитый бокал. – Твое заключение было в полном порядке, или ты сомневаешься в нем?

– Ни одной секунды.

– Но тогда…

Он положил свою сильную руку на ее локоть.

– Попробуй понять меня, Ева. Здесь сталкиваются два обстоятельства – одно противоречит другому, их невозможно совместить. Все улики – не только судебно-медицинская экспертиза – были железными, и все говорили против Лилиан Хорн. Но она, тем не менее, постоянно твердила о своей невиновности, и с психологической точки зрения это впечатляет и убеждает. Так, где же тогда истина?

Ева улыбнулась.

– И это ты, ученый, спрашиваешь меня? Истина всегда там, где факты.

– Ты, безусловно, права, – сказал он, благодарный, что она сняла с него груз сомнений, одолевавших его.

– Ну, вот видишь.

– Но все же остается тень неуверенности, согласен, всего лишь тень, а вдруг убийца не она. И стоит только допустить эту мысль, как она делает меня больным.

Ева увидела, что он действительно необычайно бледен, а под глазами залегли глубокие темные круги.

– Какие глупости, – сказала она торопливо, – даже если она не убийца, все равно сама виновата в том, что с ней произошло… из-за своей наглости, вранья и всего остального. Одно не вызывает сомнений – она порядочная дрянь. И испытывать к ней жалость не стоит!

Он с ужасом смотрел на нее.

– Как ты можешь такое говорить!

– Да это чистая правда! Ты посмотри вокруг – со многими людьми случаются ужасные вещи, хотя они ни в чем не виноваты: их сбивают машины, уродуя на всю жизнь, они заболевают раком или рассеянным склерозом, родители издеваются над детьми, матери рождают на свет уродов… такова жизнь!

– Боже правый, Ева, это несравнимые вещи! Ведь речь здесь идет совсем о другом, а именно о правовой справедливости!

– В человеческом понимании! – возразила она. – И поэтому всегда возможна ошибка, но мир от этого не рухнет. А Лилиан Хорн наверняка не из числа незапятнанных лилий. И нечего лить по ней слезы!

– Ева, я прошу тебя… представь себе только, это случилось бы с тобой!

Ее глаза сверкнули.

– Меня, пожалуйста, не сравнивай с такой особой, как Лилиан Хорн! Я – порядочная девушка, а не брошенная из-за измены жена. В моей жизни был только один мужчина, и это – ты, в то время как Лилиан Хорн не отказывала себе во всякого рода сомнительных удовольствиях. Нет, мой дорогой, со мной такого никогда бы не случилось, а вот если бы произошло, то у тебя были бы все основания верить мне. Я – твоя невеста и дорога тебе. Так я, по крайней мере, надеюсь. А кто для тебя эта Лилиан Хорн?

Вместо ответа он позвал кельнершу.

– Пожалуйста, счет!

– Я опять сказала что-нибудь не так? – спросила Ева удрученно, когда они вышли.

– Отрадно, что ты это заметила, хотя и не сразу.

Она глубоко вздохнула.

– Ах, Михаэль, как у нас все глупо получается. Теперь мы ссоримся из-за этой Лилиан Хорн. Хотя оба знаем, что она – хладнокровная убийца. Я, во всяком случае, уверена в этом, и суд тоже, и вся пресса, и все люди кругом, да и ты сам тоже… – внезапно выражение ее лица изменилось, – …до момента, пока ты не увидел ее сегодня! – сказала она с упором на последние слова. – Михаэль, может, ты влюбился в Лилиан Хорн?

– Большей чепухи, – заявил он со злостью, – я еще действительно никогда не слышал!

После этого разговора Михаэль Штурм провел бессонную ночь, а на следующее утро в нем созрело решение: он должен еще раз увидеть Лилиан Хорн.

Поскольку она все еще лежала в окружной больнице, у него был для посещения благовидный предлог. Без труда он добыл необходимое для этого разрешение. Он долго раздумывал, принести ей цветы или нет, пока, наконец, не решился купить их и теперь казался сам себе ужасно глупым, стоя перед надзирательницей, у которой был пост перед входом в палату, где лежала Лилиан Хорн, с упакованным в целлофан букетом в руке.

Но женщина не увидела в этом ничего неуместного или странного.

– Вот Хорн обрадуется, – только и сказала она, отперла дверь, не оставив его, однако, наедине с больной, как он надеялся, а тут же вошла вслед за ним. Заперев за собой дверь изнутри, она села в углу маленькой палаты на стул.

Лилиан Хорн лежала в кровати и смотрела на него большими глазами.

– Ну, чудеса! Вы, доктор? Вот сюрприз так сюрприз!

– Я хотел только узнать, как вы себя чувствуете. – Он быстро развернул цветы и протянул ей – букет розовых гвоздик.

– Какие красивые! – воскликнула она, и он впервые за все время, что знал ее, увидел, что она на несколько секунд расслабилась. – Знаете ли вы, как давно я не видела цветов?

Он подтянул к ее кровати стул.

– Могу себе представить.

– После того, как господин доктор уйдет, – вмешалась в разговор надзирательница, – я найду подходящую вазу.

– Спасибо, фрау Ширмер.

Штурм изучил тем временем температурную кривую.

– Похоже, что все протекает без осложнений.

– При этом гной должен был вот-вот прорваться. Хирург считает, что я чрезвычайно жизнелюбивая натура, и, пожалуй, он прав. – У нее был более ухоженный вид, чем в тюрьме, хотя она еще больше побледнела.

– Я рад, что вы благополучно перенесли операцию!

– А я, что вы пришли! Вы все-таки захотели поговорить со мной!

– Да, фрау Хорн, но только не о вашем деле!

– Фрау Хорн, как это звучит! Теперь меня все называют просто Хорн, а кто любит меня, те – Лилиан. Это как-то отражено в гражданских правах, что любой теперь может мне запросто тыкать?

– Да, пожалуй, так принято. Я очень сожалею, Лилиан.

– Как странно слышать такие слова из ваших уст! – Она схватила его за руку. – Пожалуйста, скажите мне, милый доктор, за что вы так затянули на мне петлю?

– Я не…

– Нет, затянули! Ваше заключение уничтожило меня. Мой адвокат тут же сказал мне об этом, но я никак не могла поверить, вы производили такое приятное впечатление.

– Если вы будете говорить только об этом, я вынужден буду, к сожалению, уйти.

Она не отступала.

– Ранки на моих пальцах могли же быть и оттого, что я порезалась, снимая с бутылки алюминиевый колпачок, разве не так?

– Да… так могло, конечно, быть, – сказал он с некоторым сопротивлением.

– Почему же вы тогда так решительно утверждали, что порезы возникли от пользования острым лезвием?

– С достоверностью, граничащей с уверенностью, – заявил он, – можно было так сказать, что вовсе не означало отсутствие других причин, по которым они могли появиться.

– А почему же вы тогда так не написали?

– Разработать данную версию было делом вашего адвоката.

– Ах, вот как. – Она криво улыбнулась. – Но, к сожалению, я слишком поздно смогла убедить его в своей невиновности. Он настаивал на моем признании.

– Вероятно, это было бы самое лучшее.

– Значит, вы по-прежнему все еще верите, что именно я это сделала?

– Лилиан, почему вы так мучаете себя и меня тоже?

– Если вы считаете меня убийцей, зачем тогда пришли сюда? Из жалости? К убийце?

– Как вам нравится в здешней больнице? – спросил он, пытаясь сменить тему.

– Отвратительно.

– Но… – Он огляделся в маленькой чистенькой палате. – …у вас здесь очень мило.

– Вы думаете, может быть мило там, где к вам относятся как к последнему отребью? Нет-нет, именно так все они тут на меня и смотрят – эти безупречные сестры и высокочтимые господа врачи!

– Не волнуйся так, детка… через пару дней поедем назад к себе, – сказала фрау Ширмер.

– Там, по крайней мере, никто не посмотрит на меня косо.

– Если вы хотите, – сказал Михаэль Штурм, – я мог бы навещать вас иногда и там, за городом.

– Зачем?

– Я думал…

– Не крутите, доктор, вам хочется переспать со мной – вот и вся ваша проблема. И не делайте такое обиженное лицо, мы взрослые люди и можем себе позволить называть вещи своими именами. Меня это нисколько не оскорбляет. Да и как может быть иначе? Только ничего из этого не выйдет, ведь благодаря вам я здесь надолго. А когда я окажусь на свободе, то буду уже старой.

– Не городите чепухи, – резко сказал он, не будучи, однако, до конца уверен, не видит ли она его действительно насквозь.

Однако ее резкая прямота была ему крайне неприятна, и когда он смог, наконец, распрощаться, то дал себе клятву никогда больше не видеться с ней.

А вот сможет ли он забыть ее навсегда – в этом он сильно сомневался.

Когда через несколько дней после посещения Лилиан Хорн Михаэль Штурм вернулся поздно вечером домой, его ждало письмо от городских властей города Касселя. Мать поставила конверт перед тарелкой сына.

– Пожалуйста, – взмолилась она, – вскрой его сразу, хорошо? Я умираю от любопытства. Ты даже не представляешь, какого труда мне стоило не прочесть его, когда оно пришло.

– Взяла бы и спокойно это сделала. – Он сел.

– Нет-нет, уж как-нибудь я знаю правила приличия.

Он стал изучать конверт и скроил потом преувеличенно недоверчивую гримасу.

– Что с тобой? – спросила она.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал он, – не поработал ли тут кто водяным паром. Лучше я возьму утром письмо в Институт и отдам на экспертизу.

Она со смехом потрепала его по волосам.

– Ах, какой негодник! Ты прекрасно знаешь, что я никогда так не поступлю. Все-то ты выдумываешь, чтобы только подольше помучить меня.

– Факт, – сказал он, улыбнулся и взял со стола в руки нож, – ну, сейчас поглядим, что там. – Он разрезал конверт.

Пока он читал, мать заглядывала ему через плечо. Официальная бумага содержала сообщение, что он назначен директором Института судебной медицины в Касселе.

– О-о, сынок! – воскликнула фрау Штурм. – Чудесно! Мои самые сердечные поздравления! – Она поцеловала его в щеку.

– Спасибо, мама, – сказал он сухо.

– Да ты, что же, совсем не рад? – спросила она удивленно. – Ведь ты получишь служебную квартиру! Все так великолепно складывается.

– Оно, конечно, так.

– Ты так долго ждал этого, Михаэль, и вдруг не радуешься такой новости! Нет, я на самом деле не могу тебя понять.

– Возможно, – произнес он задумчиво, – все оттого, что я слишком долго ждал.

Она наморщила лоб.

– Как это?

– Ну, ты же знаешь, когда очень долго ждешь, чтобы тебя покормили, аппетит пропадает.

– Ах, что за чепуха вдруг лезет тебе в голову! – Фрау Штурм пошла на кухню и принесла салатницу, доверху наполненную зелеными листьями салата.

– Мы всю жизнь жили вместе, мама, и всегда так хорошо понимали друг друга. Как же тебе не ясно, что расставание с тобой будет для меня очень тяжелым?