– Ага! Ты опять о нем!

– Это потому, что ты городишь ерунду.

– А что я такого сказала? – взъелась Акико, но тут появилась разрумянившаяся после ванны Каору с мыльницей и полотенцем под мышкой, мокрые волосы распущены. Увидев Кобаси и Акико, она смутилась.

– Ну, как помылась? – нарушила неловкое молчание Акико.

– Спасибо, хорошо. Одна, не спеша… – Опустив голову, Каору прошла мимо Кобаси и повесила сушиться на крючок форменные белые чулки.

– Как там в палатах? Все тихо?

– Да. Только…

– Что «только»?

Каору украдкой взглянула на Кобаси, не решаясь начать говорить.

– Ну, говори же. – Акико нетерпеливо взглянула на нее.

– Да нет, я…

– Да говори же ты толком, не мямли!

– Я поднялась на шестой этаж, хотела проверить, везде ли выключен свет…

– Ну и что?

– И мне показалось… Что в шестьсот первой…

– Палата Ханадзё. Так что там такое?

– …Там, кажется, кто-то есть.

– Может, сиделка?

– Нет… – Каору стыдливо опустила глаза.

– А кто же?

Щеки Каору стали совсем пунцовыми.

– Мужчина?! – догадалась Акико.

Каору виновато опустила голову.

Акико вздохнула и посмотрела на Кобаси, который сидел, скрестив на груди руки и демонстративно глядя в сторону.

– Ты что-нибудь ей сказала? Каору покачала головой.

– Кто же это? – Акико задумалась. – Может, импресарио?

– Нет. Его она к вечеру отпускает домой. И потом, он занят организацией концерта. Сегодня днем посидел немного и ушел.

– Значит, кто-то чужой? – заинтересовался Кобаси. – Каору, ты не заметила, никто вечером не проходил через вестибюль?

– Я не видела. Я ведь не слежу за входом…

– Да, конечно… – согласилась Акико.

– В котором часу сегодня закрыли главный вход?

– В половине десятого.

– Значит, посетитель пришел раньше.

Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали.

– Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси.

– В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать?

– Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси.

– Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина?

– Ну и что? Приведешь его сюда.

– Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся.

– А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся.

– Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент.

– Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине.

Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка.

Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко.

Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья.

Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют.

– Уйдем, – шепнул он Акико.

И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко:

– Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова.

Кобаси и Акико переглянулись.

Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл.

«Лазутчики» многозначительно переглянулись.

Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост.

В лифте Акико вздохнула с облегчением.

– Значит, кто-то у нее все-таки есть…

– Приятель, кто ж еще.

– А где сиделка?

– Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате.

– Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли.

– Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели.

– Интересно, что ей будет за сегодняшнее?

– А что ей может быть?

Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка?

– Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси.

Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть.

– Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру.

Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их.

– Ты была права, Каору, – сказала Акико.

– Вы его выгнали?

– Нет.

– Почему?

– Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси.

– Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?..

– Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию.

– Но у нас же нет доказательств.

– Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь.

– Но доктор Наоэ…

– Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым.

– Не знаю, согласится ли с этим Наоэ.

– Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную.

– Пошляк, – скривилась Акико.

– Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый.

Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила.

– Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой.

– Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция.

– Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя.

– Вы кто? – наконец выговорил он.

– Кэндзи Танимото.

Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома.

– Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула:

– Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца.

– А где вы были до сих пор?

– В палате.

– В какой?

– В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот.

Кобаси непроизвольно моргнул.

– А что вы там делали? – зло спросил он.

– Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали.

– Да? И все?

Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение.

– К сожалению, ничего больше добавить не могу.

– Вот как?

– В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся.

Акико с Каору смотрели на него как завороженные.

– Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека?

– Она сама просила меня прийти.

– Вечером?

– Нет, просто сейчас я свободен.

– По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины.

– Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову.

– Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство!

– Извините.

– Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу.

– А дальше?

– Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику.

– Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда?

Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото:

– Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью.

Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия».

– Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь.

– Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси.

– Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь.

– Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико.

– Тебе нравятся такие идиоты?

– Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош…

– Завтра все выскажу Наоэ.

Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой.

На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти.

Медсестер такое положение дел вовсе не радовало: обход задерживался, множество дел откладывалось на вторую половину дня. Да и Кобаси в отсутствие Наоэ приходилось туго: все заботы ложились на его плечи.

Не раз сестры пытались поговорить с Наоэ, но тот только согласно кивал в ответ – и все оставалось по-прежнему. А со временем он стал приходить еще позже. Жаловаться главврачу? Но и это не помогло бы. Главный врач регулярно просматривал журнал и не мог не знать, во сколько Наоэ приходит в клинику, но, похоже, смотрел на его опоздания сквозь пальцы, и Наоэ продолжал опаздывать.

Придя в клинику, он торопливо надел халат и побежал в амбулаторию принимать заждавшихся больных, даже не справившись у сестер о том, что делается в палатах: на это у него уже не было времени.

Узнав от Кобаси и Акико о ночном происшествии, старшая сестра с самого утра порывалась поговорить с Наоэ. Но больных было много, и он освободился только после обеда. Не начинать же такой разговор при пациентах… Сэкигути пришлось запастись терпением.

После обеденного перерыва, дождавшись, когда Наоэ, по своему обыкновению не спеша, пошел в комнату медсестер, Сэкигути наконец излила душу, закончив свой монолог патетической фразой:

– Что будем делать?

– Действительно, что будем делать? – повторил ее вопрос Наоэ.

– Разве можно оставить безнаказанным подобное безобразие?

– А разве нельзя? – Наоэ демонстративно зевнул и потянулся за температурными листами.

– Сэнсэй!

– В чем дело?

– Выслушайте меня внимательно.

– Уже выслушал.

– Она же привела в свою палату мужчину. Ночью! Чем они там занимались?! Вы представляете, что бы произошло, если б об этом узнали больные?!

– Так не узнали же, – усмехнулся Наоэ.

– Но… – Старшая сестра с немым возмущением взглянула на него. – В конце концов, дело даже не в том. Неизвестно, что она еще вытворит, если мы не накажем ее на этот раз.

– Предоставляю вам право сделать ей внушение.

– Ну уж нет. Сказать ей должны вы, именно вы, сэнсэй. И потом, я хочу знать ваше мнение, мнение лечащего врача: достаточно отругать ее или нужны более строгие меры?

– На этот счет у меня нет мнения.

– Как это «нет мнения»? – опешила Сэкигути.

– Нет – значит, нет. – И Наоэ уткнулся в бумаги.

– Иначе говоря, вы считаете, что вовсе ничего не следует делать?

– Да.

Сверкнули глазки, окруженные сеточкой мелких морщин. Старшая сестра выпустила коготки:

– Что ж, если вы занимаете такую… своеобразную позицию, я вынуждена обратиться к главному врачу.

Наоэ промолчал.

– Доктор Кобаси, дежуривший вчера, крайне возмущен… Вы позволите мне самой поговорить с главным врачом?

– Ради бога.

Старшая сестра была сражена безразличием Наоэ. Она даже утратила дар речи.