Наоэ по своему обыкновению пришел чуть позже половины десятого.

– Доброе утро, – поздоровался Кобаси.

– Здравствуйте, – кивнул Наоэ, отвернувшись к стенному шкафу.

Кобаси притворился, будто ищет что-то на книжной полке. Взял «Клиническую медицину», перелистал страницы. Наоэ, уже в халате, направлялся к дверям.

– Сэнсэй, я хочу вас кое о чем спросить.

– Да?

Как всегда, лицо Наоэ было очень бледным.

– Это насчет Ёсидзо Исикуры. Вы все-таки решили его оперировать?

– Собираюсь.

– Я против этой операции.

– Почему же?

– Поздно. Удаление опухоли, давшей метастазы, только ускорит смерть.

– А я и не собираюсь удалять опухоль. Просто разрежу и снова зашью, а больной пусть думает, что ему вырезали пораженные ткани.

– Но… – Кобаси умолк, утратив дар речи.

Честно говоря, мысль о подобном варианте мелькнула у него вчера вечером, но он тут же отмел ее. Он просто не допускал, что Наоэ осмелится на такое. Возможно, это решение проблемы, но слишком уж жестоко…

– А больному вы скажете, что удалили все, что требовалось?

– Скажу, что удалил то, что можно было удалить.

– Но он же знает про опухоль! Как-то раз он сам взял мою руку и положил себе на живот, как раз туда, где прощупывается уплотнение.

Наоэ молчал.

– Он поймет, что мы обманываем его!

– Поймет, не поймет… Что толку гадать заранее? Сделаем – узнаем.

– Нельзя же считать больного законченным дураком! Если он спросит, что у него на самом деле, что мы ответим ему?

– Можно сказать, что у него была обширная язва.

Наоэ неторопливо застегивал халат. Кобаси почувствовал, как в нем опять закипает гнев.

– Обман все равно не скрыть!

– У него рак. Так что обманывать приходится в любом случае.

– Но резать… Разве необходимо лгать до такой степени?

– Все зависит от точки зрения.

– Когда он узнает правду, ему будет очень горько.

– Возможно.

– Как быть, когда он пожалуется, что и после операции ему нисколько не лучше?

– Выслушать молча.

– А если он припрет нас к стене?

– Не припрет.

– Почему?

– Приближение смерти человек всегда чувствует сам. Нам нет нужды говорить ему об этом.

– А…

– Больной будет молчать, сознавая, что ему уже никто не поможет. И при этом – цепляться за последнюю надежду. Он не рассердится, если ему не скажут, что у него рак…

– Но почему, почему вы считаете, что он будет молча глотать эту ложь?!

– Потому что он сам не хочет поверить в страшную правду! Не хочет думать, что это – конец. Потому что боится услышать истину. Он будет знать, что врачи лгут, но охотно поверит им. Если мы будем молчать, он постарается убедить себя сам. В конце концов, это не так уж плохо – умирать, веруя во спасительную ложь.

Внезапно во ввалившихся глазах Наоэ проглянула щемящая, отчаянная тоска. Кобаси неожиданно подумал: а может, Наоэ и прав… Нет! Все-таки это низость. Надругательство над человеком.

– Я не могу пойти на это, – твердо сказал он.

– Кобаси-сан! – В тихом голосе Наоэ зазвенели металлические нотки. – Не будьте маменькиным сынком!

– Я не маменькин сынок. – Кобаси вспыхнул. – Просто я хочу служить людям по возможности честно. Не прибегая ко лжи.

– Вы медик или родственник больного?!

– Конечно, медик.

– Тогда и рассуждайте как медик!

Наоэ смерил Кобаси уничтожающим взглядом, повернулся и вышел из ординаторской.

Операция началась, как и было намечено, в два часа дня. Исикура Ёсидзо час назад проглотил таблетку рабонала и уже почти спал, когда его на каталке ввезли в операционную. К началу наркоза он едва ворочал языком:

– Доктор, вы уж, пожалуйста… постарайтесь… неохота мне умирать…

Кобаси молча нащупал пульс. Частота ударов и наполнение были в норме.

– Доктор, – снова забормотал Исикура, – поаккуратнее… Не отрежьте лишнего.

– Спите, дедушка. – Норико взяла Исикуру за руку. – Сейчас вы заснете. Считайте: «Один, два, три…» Помедленнее.

– Хорошо, хорошо… Только вы не забудьте о моей просьбе…

– Можно вводить? – Норико обернулась к Кобаси. Тот молча кивнул. Из-под маски у него были видны одни глаза.

– Ну, дедушка, начали: раз…

– Раз…

– Еще!

– Раз…

В голубоватую, вздувшуюся под высохшей старческой кожей вену полилась анестезирующая жидкость.

– Ра-а-аз… До чего приятно…

Исикура зевнул и через несколько секунд негромко засопел.

Когда Наоэ, закончив мыть руки, надел маску и подошел к операционному столу, было уже два часа тридцать минут. Бестеневая лампа ярко освещала обнаженный живот Исикуры, выступавший из белых простынь правильным ромбом. Наоэ внимательно вгляделся в его дряблую кожу, потом рукой в резиновой перчатке слегка надавил на желудок. У нижнего края прощупывался плотный комок. Он не выпирал наружу, но при нажатии пальцы сразу же встречали сопротивление, словно наталкивались на какое-то твердое тело. Точные границы опухоли при поверхностном осмотре определялись с трудом, однако, вне всяких сомнений, она была не меньше, чем в пол-ладони.

– Скальпель! – коротко приказал Наоэ, определяя длину разреза.

Исикура крепко спал.

Поскольку было заведомо известно, что операция будет несложной, специалиста-анестезиолога решили не приглашать, и наркоз давал Кобаси. Ассистировала Норико.

– Начнем?

Кобаси молча кивнул в ответ. Скальпель вонзился в тело под грудиной, затем устремился вниз, описал у пупка четкий полукруг вправо и снова заскользил вниз по прямой линии. Разрез, обычный при резекции желудка. За острием потянулась алая полоска крови.

– Зажим!

Наоэ, зажав края разреза, быстро остановил струившуюся из раны кровь. Со стороны его движения могли показаться немного замедленными, но пальцы, захватывавшие сосуды, двигались безостановочно. В считанные минуты остановив кровотечение, Наоэ снова потребовал скальпель. За откинутой кожей, под мышцами, виднелась крепкая беловатая ткань брюшины. Норико взяла крючок и слегка раздвинула ткани. Наоэ ловко приподнял пинцетом брюшину и легонько коснулся ее острием скальпеля. Образовалось небольшое отверстие.

– Ранорасширитель!

Наоэ ввел ранорасширитель в крохотную ранку и зафиксировал правый край. Растянул отверстие влево. Теперь Норико крючками потянула мышцы вверх и вниз. Ей не требовалась команда Наоэ, она и так знала, что делать: их руки двигались в едином ритме.

В зияющей тридцатисантиметровой ране виднелись обнажившиеся внутренности Ёсидзо Исикуры, а он, ни о чем не ведая, спал крепким сном.

Некоторое время Наоэ изучающим взглядом смотрел на волнообразно сокращавшиеся кишки, затем решительно погрузил обтянутые перчатками пальцы в полость живота. Желудок, брыжейки, толстая кишка, задняя брюшная стенка… Чуткие пальцы Наоэ неустанно ощупывали, нажимали, проверяли… Вырезав увеличенный лимфатический узел, он отложил его в сторону, затем приподнял желудок, заглянул за него. Раздвинул кишечные петли, обнажил забрюшинное пространство и прощупал позвоночник.

Он всматривался так пристально, словно старался запомнить все навечно. Но глаза его были скорее глазами ученого, а не врача, стремящегося помочь больному, и плоть человеческая представала перед ними привычным объектом исследования.

…Когда Наоэ наконец поднял голову и вынул руки из брюшной полости, с момента начала операции прошло сорок минут. Было десять минут четвертого. За это время, не считая удаления двух лимфатических узлов, не было сделано ничего хотя бы отдаленно напоминающего настоящую операцию.

– Ясно. Зашиваем.

Внезапно Норико охватило странное чувство. «Столько копаться у человека в животе… Наверно, не так уж все ясно…» Однако вид у Наоэ был вполне удовлетворенный.

– Множественные метастазы… – пробормотал он себе под нос.

Норико был знаком этот термин. «Все поражено», – поняла она.

– Значит, ничего нельзя сделать?

– Месяца два – и конец.

– Неужели так плохо?..

– Поджелудочная вся в метастазах. – В глазах Наоэ светилась твердая уверенность. – Четвертый шелк.

Приняв от Норико иглодержатель, Наоэ быстро стянул края брюшины и принялся зашивать. Когда он наложил последний шов, было три часа двадцать минут. Резекция желудка длится час-полтора. Прошло еще слишком мало времени.

– Артериальное давление?

– В норме, – подал голос Кобаси, кинув взгляд на монитор.

– Все верно. Так и должно быть: потеря крови незначительная. – Наоэ с вымученной улыбкой отнял руки от живота Исикуры. Норико быстро подошла к нему сзади и развязала тесемки халата.

Наоэ повернулся к ней.

– Пускай еще с полчасика поспит здесь. Норико кивнула.

– И поставь ему капельницу. Достаточно пятипроцентной глюкозы.

– А это куда? – Норико подняла над столом пузырек из-под пенициллина, в котором лежали два удаленных лимфатических узла.

– Отправим на исследование.

Он взял у Норико пузырек и, отерев пот, мелкими бисеринками усыпавший лоб, ушел в ординаторскую.

Ёсидзо Исикура пришел в себя через час. Наоэ осматривал в амбулатории пациента, пострадавшего в автомобильной катастрофе. Такси, в котором он ехал, затормозило у светофора, и в этот момент сзади в него врезалась другая машина. От сильного толчка голова пассажира дернулась, и его пронзила острая боль. Сейчас он жаловался на тяжесть в голове и болезненные ощущения у основания шеи.

После беглого осмотра Наоэ направил его на рентген, а сам пошел в палату.

Лежавшего на кровати Исикуру было почти не видно под толстым одеялом. Услышав шаги Наоэ, он открыл глаза и приветливо заулыбался.

– Проснулись?

– Сэнсэй! Какое же вам спасибо.

Исикура говорил еще чуть с хрипотцой, но голос был бодрый.

Наоэ пощупал пульс, проверил капельницу. У кровати Исикуры сидели невестка и какая-то молоденькая девушка – судя по возрасту, внучка.

– Вы мне все вырезали, доктор?

– Кое-что удалить оказалось невозможно, но сам очаг ликвидировали.

Отвечая, Наоэ взял у Норико стетоскоп и приставил к груди Исикуры. Жадно выслушав Наоэ, Исикура закрыл глаза. В сердечных тонах изменений не было. Кобаси, час назад докладывая о состоянии больного, уже сообщал об этом. Собственно говоря, другого просто и быть не могло. Какие могут быть отклонения в совершенно здоровом сердце после такой «операции»? Отложив стетоскоп, Наоэ проверил у Исикуры белки глаз, попросил показать язык.

– Все хорошо, волноваться не о чем. Теперь вам нужно хорошенько поспать.

– Доктор, а когда мне можно будет есть рис? – нетерпеливо спросил Исикура.

– Дня через четыре разрешим кашу.

– Дня через четыре? Значит, целых четыре дня будет больно?..

– Придется потерпеть. Все-таки резекция желудка.

– А меня-то пугали: согласишься на операцию – умрешь. Я с самого начала знал, что все это чепуха. Говорил – пусть режут. И вышло по-моему! – Исикура торжествующе оглянулся на невестку. – Вон мне уже сколько лет, а я ничем по-настоящему не болел. Еще и с молодежью могу потягаться!

Наоэ улыбнулся.

– Когда мне разрешат ходить?

– Думаю, дней через десять.

Исикура устремил задумчивый взгляд в пустоту – видимо, считал про себя дни.

– А выпишут когда?

– Дедушка! – не выдержала невестка. – Вам нельзя столько разговаривать. Вы ослабеете.

– В феврале я уже выйду отсюда?

– Мне трудно загадывать так далеко.

– Да-да, конечно… – Исикура послушно кивнул.

– Отдыхайте. – Наоэ встал.

– Спасибо, доктор.

Женщины поклонились, а Исикура слегка приподнял голову от подушки.

На этаже, где находились палаты высшего класса, было очень чисто, стены сверкали белизной, в коридорах в кадочках росли каучуковые деревца и ананасы. Едва поспевая за Наоэ, Норико с тревогой спросила:

– Разве можно так обманывать человека?

– А что еще делать?

– И мы должны говорить ему то же самое?

– Естественно.

Наоэ шагал, засунув руки в карманы халата и глядя прямо перед собой.

В амбулатории его дожидался пациент. В истории болезни значилось: «тридцать пять лет», но на висках уже пробивалась седина, волосы заметно поредели, да и вообще он выглядел гораздо старше своего возраста.

– Где вы служите?

– В Токийском муниципалитете, – ответил мужчина, держась рукой за голову. Его звали Кувана.

– Значит, вы собирались…

– По делам, а потом назад, на работу. Рентгенотехник принес срочно проявленные снимки шейных позвонков Куваны и выставил их в ряд, прикрепив к рейке-держателю. Снимки были сделаны в разных проекциях: спереди, сбоку, при наклоне головы вперед и назад – всего шесть штук. Ни на одном из них Наоэ не нашел отклонений.

– Позвоночник цел.